***
Аарон не знает, как он добрался до дома — наверное, Ван Несс. Его руки трясутся. Он не находит в себе сил посмотреть на них: на руки, что убили Александра Гамильтона. Он наливает себе выпить. Это никак не помогает. Доктор Хоссак лечит Александра. На улице немного людей, все идут по своим делам. Никто его не останавливает, никто не переживает, никто ещё не знает о дуэли. Дверь ему открывает Анжелика. — Мне нужно его увидеть, — говорит Аарон. — Ты не имеешь права. — Мне нужно сказать ему, что… — Ничего тебе не нужно. Элайза только что пошла туда с детьми, собрала их всех попрощаться, а он прятал своё лицо, потому что никак не мог сдержать слёз, а ты… ты знал… — Я… — Надеюсь, ты доволен. — Я бы… — Ты убил моего брата. — Я хоть… Анжелика подбоченивается, как бы побуждая его закончить мысль. — Я бы… я хоть семь раз отплачу своей кровью, если только позволят, но я… — О, но только сторожем ты ему не был*? — говорит Анжелика, напоминая тем, насколько она остра языком. — Я не хотел… — Ты с самого начала знал, — обвиняет Анжелика. Ему нечего сказать на это. — Тебя убить мало. Ты никогда не был его достоин, никогда не был достоин ни малейшей секунды жизни, которую он тебе посвящал. Надеюсь, ты счастлив, надеюсь… ты мог прожить с этим хоть до конца своих дней и всё равно не заслужить ни минуты покоя. Он всё стоит на месте разинув рот, пока она не хлопает дверью перед его носом.***
Александр Гамильтон умирает на следующий день.***
Пендлтон приносит ему записку со словами, на написании которых Александр настаивал перед смертью. Александру так много хотелось сказать, и, как оказалось, он нашёл несколько слов для Аарона. «Я не питаю к Бёрру зла за содеянное со мной. Надеюсь, он знает это. Я прощаю Бёрру его поступок и хочу верить, что после моей смерти он проявит себя как человека достойного чести». Аарон сжимает лист бумаги и плачет. Он думает, сделал ли Александр это ему назло, знал ли Александр, как… Ему нет прощения — он совершил непростительное, — и Александр вот так просто пытается даровать ему его?.. Нет. Он не может принять это прощение. Не будет его принимать. Хотел бы он никогда не видеть его, не видеть эти слова. Он никогда не будет достоин прощения Александра.***
Его обвиняют в убийстве в штатах Нью-Йорк и Нью-Джерси. В газетах гадают о том, знал ли он, что убьёт Александра, было ли это совершено хладнокровно. Он хранит молчание, решает представлять себя в суде сам. До суда в Нью-Йорке так и не доходит. Большое жюри округа Берген штата Нью-Джерси пытается обвинить его, но Верховный суд Нью-Джерси отклоняет ходатайство. Пожалуй, потому, что страна не желает международного скандала. Он больше не их любимый провидец, отныне это его наследие: его навеки запомнят как человека, убившего Александра Гамильтона.***
Он пытается сбежать от всего этого, отправляется в Сент-Мэрис в Джорджии, но долг зовёт: всё-таки процесс импичмента Сэмюэла Чейса ещё не окончен. Он проводит его с «достоинством и беспристрастностью ангела, но с жестокостью дьявола». В марте он готовит для Сената прощальное обращение и пытается выразить словами всё, что хотел сделать, не сможет предотвратить, и всё, за что хотел бы быть помянутым. — Это здание — святилище. Цитадель законности, порядка и свободы. Солдаты обнимают и оплакивают мёртвые тела, несмотря на то что одеты они во вражескую форму. — И здесь-то… здесь-то, в этой высокой обители — здесь или нигде, — и будет оказано сопротивление шквалу политического безумия и тайным уловкам продажности. Армия направляется к морю, сжигая всё на своём пути. — И, если Конституции, не дай бог, суждено погибнуть от грязных рук демагога или узурпатора, последние вздохи её будут услышаны в этом зале. Политики кричат на друг друга, один избивает другого тростью прямо в зале Сената; груды тел брошены гнить на полях; человека, в котором он интуитивно узнаёт президента, застреливают в затылок. И на протяжении всего толпа рабов стоит в оковах, в тишине наблюдая. Сенаторы плачут. Он покидает зал.***
Он пытается уйти, отправившись на запад. Арендует у испанского правительства участок земли и обосновывается там с восьмьюдесятью солдатами. Идёт молва о возможной войне, Эндрю Джексон пишет ему письма, готовый примкнуть, если её всё-таки объявят. С одной стороны, ему хочется войны — только так он сможет избавиться от долгов и окутавшего его имя проклятия. С другой стороны, ему хочется лёгкого ухода — умереть на поле боя и, может, вернуть частичку былой славы. Не происходит ни того, ни другого. Джефферсон обвиняет его в государственной измене. Аарон читает об этом в газете. Он дважды сдаёт себя федеральным агентам, и оба раза его действия считают законными; судьи его оправдывают. И всё же Джефферсон приказывает арестовать его и доставить в форт Стоддерт. Затем фабрикует якобы отправленное Аароном генералу Уилкинсону письмо, написанное почерком самого Уилкинсона, ибо тот «утерял оригинал». Доказательства отклонены, свидетелей больше не показывается, и, несмотря на полную мощь Администрации Джефферсона над делом, его оправдывают. Его дочь приходит на заседание, пытается утешить его. Ему не хватает духу отстранить её. Она кладёт голову ему на грудь, как в былые времена, и говорит, что сердце его по-прежнему страстно бьётся и что пока он жив, надежда есть. Он уезжает в Европу на четыре года. Всё-таки у него ничего не осталось в Штатах: ни карьеры, ни друзей — ничего, помимо воспоминаний, от которых он предпочёл бы избавиться. Он путешествует из Франции в Англию, в Германию, Шотландию, Данию, Швецию. Блуждает бедным и горестным, ищет утешения в тепле человеческих тел, в чём политические противники его некогда обвиняли, невзирая на боль, приходящую с видениями их смертей. А может, и из-за неё. По крайней мере, так он хоть что-то чувствует, и ему… ему кажется, что он должен чувствовать что-то, что угодно. Он ведёт дневник для Феодосии. Часто ей пишет. Она ни на миг не прекращает попыток помочь ему: собирает для него деньги, пишет Мэдисонам в надежде смягчить его конечное возвращение. Он её не заслуживает. Не заслуживает ни малейшей секунды, которую она на него тратит. Но она для него целый мир, и он знает, что она ни за что не простит, если он потеряет надежду. Так что он сохраняет юмор сухим, улыбку держит на лице, а эмоции при себе и почти, почти чувствует себя человеком вновь.***
Он возвращается в Нью-Йорк, не без помощи Сэмуэля Свортвута и Мэтью Дэвиса, и открывает адвокатскую практику под девичьей фамилией его матери. Его внук умирает от лихорадки. Вспыхивает война 1812 года; нет никого, кто может сопроводить Феодосию на пути из Южной Каролины в Нью-Йорк, а Аарона на пути на юг. Некоторые взывают к обязательному призыву провидца Америки на службу, но большинство всё же слишком ему не доверяет, чтобы предложить хотя бы шанс на искупление. Ему не до этого: он узнаёт, что его дочь сломлена горем, словно сама больна, и ощущает, как вся жизнь рушится вокруг него. Он не в положении сражаться в очередной войне. Каждую ночь ему снится, как его дочь умирает, и он просыпается в холодном поту, пока наконец не может дальше этого выносить. Ему срочно нужно, чтобы она приехала, нужно пожать ей руку, коснуться её кожи, знать и хоть раз в жизни использовать свою силу во благо. Она садится на самый быстрый, первоклассный корабль на Нью-Йорк. Буря. Корабль утерян в море. Больше он её не видит.***
Однажды он проходит по улице мимо статуи Гамильтона. Он медлит, подходя к ней, но вокруг никого нет, так что позволяет себе предаться этой слабости. Он заглядывает в глаза статуи — она холодна и неподвижна. Он поднимает руку, проводит ей по контурам её лица, щёк, челюсти. Осторожно касается пальцами век, будто сможет закрыть их, будто он сможет принести Александру покой. — Там была поэзия, — шепчет он.***
В семьдесят семь лет он снова женится — на богатой вдове по имени Элайза Джумел. Она выходит за него ради его имени, он женится на ней ради её денег. Расстаются они уже через четыре месяца. Его хватает удар, приковывая к постели. Но столь сладостная кончина всё обходит его, а тишина принуждает задуматься, поразмыслить над каждым моментом его злополучной жизни. Аарон чувствует, как он крадётся всё ближе и ближе — конец, блаженный конец. Ему интересно, увидит ли он Гамильтона. Увидит ли он Бога. Сгорит ли он в аду. Он думает: что, если там сплошное небытие, что, если нет никакой великой схемы, что, если нет никакого смысла? Он не может поверить в это, отчаянно не хочет верить в это, ибо тогда Гамильтон умер ни за что. Он ждёт, но никаких вспышек озарения не приходит. Друг Аарона, преподобный Ван Пелт, навещает его на его смертном ложе, пытаясь в самый последний раз спасти его душу. Он умоляет Аарона сказать, что Бог существует, что всё это имеет смысл. Аарон улыбается. — Уж лучше я постесняюсь ответить, — говорит он. А после — умирает._________
Примечания: *«И сказал Господь Каину: где Авель, брат твой? Он сказал: не знаю; разве я сторож брату моему». (4-я глава Книги Бытия) По сюжету Каин, недовольный, что Бог принял не его дар, но его брата Авеля, заводит того в безлюдное место и убивает. А ответ Каина господу воспринимается дерзко, потому как он пытается предстать невинным и непричастным к произошедшему и не желает нести ответственности за свой поступок (ну и принижает могущество господа, наивно полагая, что он не всезрящий и что избежать людских глаз будет достаточно). Отсюда и пошло выражение «be (one's) brother's keeper». И вновь в главе используются цитаты из книги «Вице-президент Бэрр» автора Гора Видала. Права на перевод принадлежат его автору. Перевод некоторых примечаний автора: Жизнь Бёрра после убийства Гамильтона была очень-очень интересна; все забавные истории из его дневника о том, как он поджёг себя, пытаясь зажечь свечу порохом, или о том, как он думал, что умирает, когда слишком быстро ел мороженое, пришли из периода его пребывания в Европе. Также он поддержал немало сирот/бедных детей и оплатил их образование. Одна женщина в Париже заявила, что имеет от него ребёнка, и, несмотря на то что ребёнок был точно не его, Бёрр всё равно его усыновил и записал в своё завещание. Однажды он заложил всё, что имел, потому что бабушка и два внука нуждались в еде; а также как-то продал его единственную приятную вещицу, часы, чтобы помочь купить стульев и парт для школы юных леди, и писал в дневнике: «Читай я побольше Стерна и поменьше Вольтера, я, возможно, понял бы, что на земле есть место и для Гамильтона, и для меня». Список правда произошедшего: – Цитата Александра, в которой он прощает Бёрра; – Цитата из сената, являющаяся, похоже, единственной цитатой из речи Бёрра, которую можно найти; и видимо, она правда довела всех до слёз; – Феодосия и её сын правда так умерли: Бёрр возвращается, узнаёт о смерти внука, немедленно посылает за ней, и корабль теряется по пути; – Он правда провёл рукой по бюсту Гамильтона и сказал, что «там была поэзия», я НЕ ШУЧУ, это от Чернова; – Это действительно были его последние слова.