***
Следующим делом они пользуются сведениями о том, как Хау переместит свою армию в Нью-Брансуик в попытке вывести Вашингтона на открытую местность. Американцы размещают вдоль реки Раритан партизанцев, чтобы те совершали набеги на британские войска, а затем крали или сжигали всё снаряжение, что Хау за собой оставит. Из-за нехватки офицеров Лоуренсу приходится возглавить несколько налётов на британские склады. Александр и Аарон узнают об этом, лишь когда он приходит за ними и четырьмя охранниками Аарона в дом Натаниэля Дрейка с наскоро перебинтованной рукой. После дальнейших расспросов он сообщает, что ему выстрелили в плечо. — Я убил кучу британцев своим мечом, — говорит он так, будто этим их успокоит. Ни Аарону, ни Александру это не кажется смешным. Однако выстрел косой, пуля лишь слегка задела его плечо и пролетела насквозь. Рана заживёт быстро, если не начнётся заражение — что, как говорит Лоуренс, маловероятно при том, сколько Аарон и Александр над ним копошатся. Вашингтон снимает Лоуренса с активной службы (на которую, как негодует Александр в ответ, его вообще не должны были назначать; но, скорее всего, Александру просто надоело пережидать вторую битву подряд). Жизнь в лагере Миддлбрук продолжается.***
Двадцать девятого июня Аарон входит в командный шатёр, и все затихают. Он чувствует нарастающий дискомфорт от окружающих взглядов и вспышку раздражения из-за того, что никто не считает нужным объяснить, почему все на него таращатся. Лоуренс, сопровождающий его, останавливается сзади. Александр оказывается первым, кто нарушает молчание: — Мы не можем скрывать от него это, он должен знать… Вашингтон прерывает его простым жестом руки. У Аарона внутри всё сжимается. Лоуренс кладёт руку ему на плечо, а Аарон старается не показывать своего столь очевидного напряжения. Он может сказать сотню вещей: от «Знать что?» до «Сэр, если есть что-либо, что я должен знать, дабы помочь делу Революции, прошу, осведомите меня». — Я могу уйти, если вы хотите обсудить что-то без моего присутствия, — вдруг срывается у него с губ. Рука Лоуренса усиливает хватку на его плече. Александр закатывает глаза. — Тебе следует знать: британцы предлагают герцогский титул в награду за твою голову. В помещении звучит несколько приглушённых шёпотов. Джордж Вашингтон начинает потирать виски, и Аарон не может винить его: Александр, кажется, пребывает в таком настроении, какое у кого угодно вызовет мигрень. — И это всё? — спрашивает Аарон. — В смысле ваша информация. Герцогство определённо вполне почётная… — Он умолкает. Все по-прежнему смотрят на него. Он пытается поймать взгляд Александра в немой мольбе о помощи, как вдруг… Лоуренс начинает смеяться так, будто он сказал самую смешную вещь в мире, и тем самым разряжает обстановку — все присутствующие присоединяются, один из адъютантов даже хлопает себя по коленям. Аарон дрожит, а Лоуренс не отпускает его плеча, за что он невообразимо благодарен. — Чушь, твоя головка стоит как минимум трёх герцогств, — произносит Лоуренс. — Меньше чем за пять я б и мечтать о ней не стал, — добавляет один из адъютантов. — Если кто-то решит прибрать Бёрра за менее чем десять, пусть сперва пройдёт через меня, — ворчит Александр. — Остановимся на семи, — встревает ещё один адъютант. — Если заткнуть Гамильтона входит в сделку, я согласен на семь. — Я рад, что вы все находите это комичным, — говорит Вашингтон, после чего все утихают. — Полковник Бёрр, нам надо обсудить вашу охрану. — Сэр, я считаю, что, огородив Бёрра солдатами, мы только увеличим опасность. Если мы будем так выставлять местонахождение полковника, выйдет больше вреда, чем пользы. Его стоит окружить уже знакомыми и доверенными ему людьми, нам нужны те, кто не будет мотивирован деньгами… — Гамильтон. Александр затыкается. — Полковник Лоуренс, как ваше плечо? — спрашивает Вашингтон. — Весьма хорошо, сэр. Я готов вернуться к активной службе. — Отлично. Я ставлю вас во главе охраны полковника Бёрра. Вы можете выбрать двадцать солдат, которым всецело доверяете. По этому вопросу они будут находиться под вашим непосредственным командованием. Вы установите дежурство и будете обо всём докладывать мне. В случае отсутствия других приказов, вы обязаны постоянно находиться с полковником Бёрром. Всё понятно? — Да, сэр. Помещение вновь погружается в тишину. Вдруг из угла от одного из адъютантов слышится: — На менее чем пятнадцать герцогств я бы и не согласился, зная, что к Бёрру придётся пробираться через полковника Лоуренса.***
Не проходит и трёх часов, когда Александр врывается к Лоуренсу и Аарону, прерывая их обед, раскрасневшийся и кипящий от злости. — Почему я не член твоего отряда из двадцати солдат? — чуть ли не шипит он Лоуренсу в лицо. — Потому что я не думаю, что ты захочешь подчиняться моим приказам. И у меня нет ни толики сомнения, что ты готов прыгнуть ради Бёрра под пулю. Аарон роняет свой напиток, и он расплёскивается прямо на их импровизированный стол. Лоуренс тихо ругается. — Я не это имел в виду, Аарон, я просто хотел сказать, что он тебя обожает и не допустит, чтобы с тобой что-то случилось. Александр хмыкает Лоуренсу, словно тот только подтверждает его слова, и сползает вниз к Аарону, обвивая его руками. Аарон закрывает глаза, отчаянно надеясь, что всё это прекратится, потому что меньше всего ему хочется оказываться посреди их перепалки. — Я в порядке, — цедит он. — Ты не в порядке. — Он будет в безопасности, — говорит Лоуренс. — Не в такой, в какой был бы со мной. — Я намерен сделать так, чтобы ты проводил с ним днём столько времени, сколько пожелаешь. И потому я не назначил тебя в отряд. Мне нужны солдаты, которые будут подчиняться. Которые будут подстраиваться под установленные мною режимы дежурства, а не спать с ним в одной палате. Которые будут стоять на охране снаружи. Я предположил, что ты захочешь находиться ближе. — Оу, — отвечает Александр. — То есть мы не меняем спальные места? Лоуренс не сдерживает страдальческого вздоха. — Нет, не меняем. Я как раз обсуждал с полковником Бёрром, как нам составить график так органично, чтобы его повседневную жизнь тревожили как можно меньше. Александр отпускает Аарона, чтобы скрестить руки на груди. — Я всё же считаю, что… — Может, хватит? — спрашивает Аарон. — Это я попросил не ставить тебя в охрану. Ты завершаешь больше работы, чем все остальные адъютанты вместе взятые, когда действительно сосредотачиваешься на ней. Ты будешь тратить свой потенциал, сторожа меня. — Я… — Со мной ничего не произойдёт! Я переживу войну! Я не собираюсь недооценивать угрозу, но ты воспринимаешь всё слишком серьёзно. Лоуренс хотя бы ведёт себя рационально. Александр встаёт, мнётся на месте, сжав руки в кулаки, пока не разворачивается на каблуках и выходит прочь. Лоуренс вздыхает. — У него был тяжёлый день. Он очень расстроился, когда узнал. — У нас всех был тяжёлый день, — произносит Аарон. — Давай закончим с расписаниями, хорошо?***
Ближе к полночи Аарон полностью завершает свою работу и покидает командный шатёр со своим новым эскортом, пытается улечься на спальном мешке и игнорировать тот факт, что снаружи палаты на охране стоят пять солдат. Александр и глаз не оторвал с работы, когда Аарон ушёл, но ему в любом случае придётся с ней покончить. Аарон подумывает зажечь свечу и продолжить работать в палатке — у него есть собственный дневник, над которым можно корпеть, — однако в итоге решает не делать этого. Гамильтон может не вернуться, если решит, что он бодрствует. Проходит не менее двух часов, когда Александр на ночь возвращается в палату. Аарон всё это время размышляет, что оскорбит Александра сильнее: если он будет бодрствовать и ждать его или если он наглядно проигнорирует ситуацию уйдя спать. Вопрос тупиковый, ведь Аарон и так и так не сможет заснуть. Мысль о том, что его жизнь может быть подвергнута опасности, для него совсем нова. Казалось, видения всегда подразумевали его выживание. Однако целый ряд планов — от победы войны до жизней Александра и Лоуренса — зависит лишь от способности идти наперекор его видениям. Он и не знает, от какого исхода ему менее дурно. Это тупик. У него ведь и над этим контроля особо-то нет. Когда Александр входит в палату, то выглядит изнеможённо. Сняв сапоги и мундир, он чуть ли не валится на спальник. Аарон знает, что это его шанс: если он хочет сказать что-нибудь, а не попусту глазеть в потолок, притворяясь спящим, то либо сейчас, либо никогда. Он даже рта раскрыть не может. Он трус. Александр никогда раньше на него не… злился — именно в его настоящей жизни, а не видениях. Чувство неприятное, и он ненавидит его. И всё же не настолько, чтобы застрелить его за это. Он почти полчаса лежит смирно, пока голос Александра не нарушает тишину: — Аарон? Аарон сглатывает. — Я не сплю. — Я поговорил с Лоуренсом после твоего ухода. Аарон едва не спрашивает «когда», вдруг понимая, что Лоуренса не было с охраной, сопровождавшей его, когда он ушёл к себе после работы. Получается, после его ухода из командного шатра. — Хорошо. — Прости за моё недавнее поведение. — Хорошо. — Хорошо? — Я не злюсь на тебя, — Аарон вздыхает. — Никто не доволен новым порядком. — И всё же я зря вспылил. — Всё в порядке. — Я правда пулю за тебя приму. — Это не очень обнадёживающе. — А я приму. — Я ни от кого этого не хочу. Александр поворачивается на бок так, чтобы смотреть на Аарона. — Я правда… — Ты ничего не обязан говорить, — говорит Аарон. — И не обязан оправдываться. На нас всех сейчас взвалилось много проблем. Люди творят глупости под напряжением. Александр смеётся: — Мы с Лоуренсом точно много натворили. Аарон с тянущим ощущением в животе боится, что догадывается, о каких именно глупостях идёт речь. — Что ж, вы двое всё ещё живы, — говорит Аарон. — Очевидно, вы не могли быть настолько глупыми. — Может, я вправду настолько глупый, — отвечает Александр. — Но, эй, чему ты следуешь, если ничто не отстаиваешь? — Ты сейчас ведёшь себя совершенно непостижимо. Александр ухмыляется. — Словно поэзия? — Позволь мне поправиться — ты ведёшь себя совершенно невыносимо. Александр приподнимается на локте. — Я бы мог… меньше болтать. Больше улыбаться. Никогда Аарон не был так благодарен темноте, сейчас скрывающей от Александра его краснеющее лицо. — Убедить тебя не словами, а действиями. Аарон отваживается на: — Эта фраза сработала на Лоуренсе? Повисает тишина, и Аарон пугается, что совсем не так трактовал происходящее. Потом Александр отвечает: — Думаю, сейчас важнее — сработала ли она на тебе. У Аарона сердце вздрагивает. — Снаружи пять солдат охраняют палатку, — говорит он. — Веди себя благоразумно. — Может, вести себя тихо? — спрашивает Александр и вдруг приближается и целует Аарона. По правде говоря, Аарону стоило подозревать, что подобное может произойти. В его воспоминаниях они с Александром были друзьями, и только друзьями, но близкими. Случались моменты, когда казалось, будто они могли быть больше, чем друзьями, — поэзией — этого Александр, похоже, даже в этой жизни не собирался отпускать, — но Аарон прежде и не предполагал, что тот видит в нём нечто большее. Но это был другой Александр, молодой Александр, Александр в разгаре войны и в пылу момента. Александр, всеми прозванный «котом», Александр, не только соблазнивший немало женщин, но и, если судить по его историям из воспоминаний Аарона, побывавший и с Лоуренсом, и с Лафайетом. Что ж, теперь и Аарон здесь, а значит, и он попадает под исключительное обаяние кота. Слегка подвинувшись, он устраивается поудобнее; Алексу наверняка некомфортно — он растянут между двумя спальниками, держа себя так, чтобы не придавить Аарона. Не то чтобы он сможет особо преуспеть в этом со своим субтильным сложением, но Аарон ценит старания. Александр отрывается перевести дыхание, и Аарон, принимая положение полусидя, усаживает его к себе на колени. От резкого движения Александр пикает, и Аарон улыбается, убирает выбившуюся прядь волос за его ухо. Всё это кажется таким… нормальным, таким естественным, будто Александр и не поцеловал его вовсе, будто ничего не изменилось. (Потом Аарон будет рассуждать, что, вероятно, ничего и не изменилось, может, они с самого начала находились на этом пути, может, это очередное доказательство того, насколько переплетены их жизни.) Александр не сдерживается: он подаётся вперёд и вновь целует Аарона, на сей раз нежнее и куда менее отчаянно. И дело то ли в положении, то ли в уже минувшем шоке, но Аарон понимает, что совсем не может сосредоточиться на чём-либо другом. Александр тёплый, мягкий, и, ох, он знает, что делает. Его руки уже двигаются, пока у Аарона они сцеплены позади них; они проникают Аарону под рубашку, скользя по его коже, и у Аарона перехватывает дыхание. Улыбнувшись этому, Александр отстраняется, начинает прокладывать дорожку из поцелуев вдоль его челюсти и прямиком до горла. — Александр. — Да, это моё имя, — говорит Александр и приникает, ласково покусывая пульсирующую жилку на чужой шее, пока одна его рука проскальзывает немного ниже. И Аарон решает, что из всех исходов, к каким мог прийти их изначальный диалог, быть соблазнённым Александром Гамильтоном — далеко не из худших.***
Генерал Хау всё-таки решает идти Филадельфию, и Вашингтон размещает двадцать тысяч солдат в Чэддс-Форде на реке Брендивайн, дабы остановить британские войска. Туман не должен послужить им преимуществом, так как американцы знают о планах Хау насчёт флангового движения и готовят у Тримблс-Форда и Джеффрис-Форд засады. А потом генерал Ли видит десять тысяч британских солдат — десять тысяч уставших, побитых, уязвимых британских солдат, — присланных атаковать его фланг, и приказывает отступление. Если это вообще можно назвать таковым. Начинается настоящий переполох, и как только Вашингтона осведомляют о происходящем, он приезжает взять командование на себя. В Лафайета выстреливают, пока он организовывает беспорядочное отступление одной из колонн в порядочное, чтобы та ушла туда, где сможет перегруппироваться и дать отпор. Со всех сторон слышатся противоречивые приказы, и сражение затягивается на одиннадцать часов. Американцев погибает больше, чем в каком-либо из предыдущих столкновений. Затем наконец-то, наконец-то, наконец-то британцы отступают.***
Лафайет лежит в медицинской палате, пока его ногу перевязывают, сияя от радости: — Вашингтон похвалил меня за «отважность и боевой дух», — говорит он, когда Аарон и Лоуренс приходят навестить его. — В тебя выстрелили! — восклицает Аарон. Лафайет пожимает плечами. — Всё не так плохо, оно заживёт. На своём первом сражении я получил наивысшую похвалу от нашего командира! Получится очень хорошая история к моему возвращению домой, а то я только и делал, что сидел без дела, поскольку нельзя допустить, чтобы меня убили. Аарону хочется кричать в небо: почему все его друзья так надменны к тому, чтобы словить пулю? Лоуренс берёт разговор на себя. Так больше нельзя. Ему нужно поговорить с Вашингтоном о Ли — вот что ему нужно сделать. Поэтому он хлопает Лафайета по руке, убеждается, что Александр, занятый подсчётом ущерба и сортировкой списков раненых и убитых солдат, слышит хорошие новости о вполне добром здравии друга, и они направляются к командному шатру. — Ждите снаружи, — просит он свою охрану. Лоуренс кивает, и они занимают позицию. Собравшись с духом, Аарон влетает внутрь. Он позволяет пологу за ним закрыться, предоставляя им некое подобие уединённости. Затем он направляет взгляд на Вашингтона. — Вы должны отстранить Ли. Вашингтон оборачивается — несколько раздражённое выражение читается на его лице. — Я ничего не должен. — Мы бы выиграли… — Мы и так выиграли. Мы, уступая в численности, смогли решительно удерживать позицию, а после отступили для более стратегического положения. Это война, не каждая победа будет полноценной. — Мы бы обошли их, если бы не некомпетентность Ли. — Это довольно сильное заявление, — голос Вашингтона резок, смысл очевиден: разговор окончен. Что ж, если только Аарону не будет чего добавить. — Скольким ещё людям придётся умереть, пока вы не увидите, насколько Ли губителен! — его голос почти переходит в крик. — У… у нас больше нет места для ошибок — с Филадельфией на кону, со всем на кону, у нас нет времени на потворство каждому недалёкому генералу с большим эго и ещё бо́льшим ртом. Вашингтон сохраняет абсолютное спокойствие. — Проблема в его эго или твоём? Ты ведёшь себя так, будто каждая победа и каждое поражение лежат на твои плечах. Мне это уже надоедает. Слова колют. — Что ж, так и есть, — отвечает Аарон. — Эта война стала столь же психологической, сколь происходящей на поле боя; нам нужно не выиграть — нам нужно раздавить их, зная то, чего не стоит знать им. Они боятся. Они боятся меня. Нам не надо переживать их, мы можем одержать чистую, решительную победу, ибо Жанна д'Арк выжжена в их памяти. — Сохранение этой армии, сохранение этих штатов так же важно, как и победа на войне. Мы боремся впустую, если распадёмся сразу, как одолеем британцев! — глаза Вашингтона сверкают. — Выиграть легко, юноша, править сложнее. — Хотите говорить о единстве? Чарльз Ли, Томас Конвей — эти люди берут ваше имя и мешают его с грязью! — Моё имя через многое прошло, мне это под силу. Аарон устремляет на него взор, его грудь вздымается. — Вы должны отстранить Ли, — повторяет он. — Я ничего не должен. Итак, ты закончил? — Сэр, — процеживает Аарон сквозь зубы, поклонившись и покинув палату, прежде чем сказать что-нибудь, чем ещё пуще себя обременит.***
Аарон едва не трясётся от ярости к тому моменту, как Александр находит его. Лоуренс был сдержан и ни на что не давил, но ему хочется, чтобы кто-то надавил. Александр поймёт. Он переходит прямо к делу: — Вашингтон не избавится от Ли. — Насколько плохо всё будет? — спрашивает Алекс. — Тысячи солдат погибнут на сражении при Монмуте. Потому что сначала Ли не подчинится приказам, потом скомандует отступление, потом совершенно бездарно организует его, а Вашингтону придётся примчаться и взять командование на себя, чтобы кое-как сдвинуть всё с мёртвой точки. Опять. — Если мы сделаем достаточно изменений, может, битвы не состоится? — предлагает тот, пусть и ровным голосом, но с точно таким же гневом в глазах. — Всё равно. Если он будет уступать в численности или окажется в похожей ситуации, то сделает это, — произносит Аарон. — Тысячи смертей, которых вполне можно избежать, если Вашингтон просто отстранит его. Но нам нужна «поддержка Юга», и Вашингтон переживает, что станет с нашим «образом», если он начнёт по моим указаниям отстранять людей за то, чего они ещё не совершали. Что-то о том, как наша страна основана на демократии и что «править сложнее, чем выигрывать». — Это не его слова. Ли тайком чернил и тебя, и Вашингтона, — отвечает Александр. — Кто-то должен проучить его. — Что именно ты предлагаешь нам сделать? — спрашивает Лоуренс. — Он не может быть генералом, если мы пристрелим его. Повисает молчание. — Я могу вызвать его на дуэль, — продолжает Александр. — Я хороший стрелок, я могу… — Ты пообещал, что никогда не пойдёшь на дуэль, — говорит Аарон. — Ты не… — Тогда я пойду, — прерывает его Лоуренс. — Ты, — он указывает на Аарона, — не вмешивайся, мы не хотим, чтобы тебя связали с этим, Александр будет моим секундантом. Я стреляю ничуть не хуже. Разделаемся с ним честно и справедливо. Двое вспыльчивых адъютантов, недовольных чьей-то клеветой на Вашингтона. — Что ж, пристрелите его в рот за меня. Это его точно заткнёт. — Посмотрим, что я смогу сделать, — произносит Лоуренс. Поразмыслив, Аарон понимает, что никогда прежде не видел его губы настолько сжатыми. Должно быть, Лоуренс злится не меньше Аарона с Александром, однако лучше скрывает это. Потому Аарон медлит. — Будьте осторожны. Лоуренс улыбается одними уголками губ. — О, мы-то будем.***
Дуэль происходит спустя три дня. Аарон не знает об этом, пока Вашингтон не вызывает его побеседовать с глазу на глаз, и поэтому понятия не имеет, чего ожидать, когда, нырнув в командный шатёр с его стандартным приветствием «Ваше превосходительство», находит лицо Вашингтона как никогда суровым. — Сынок, — начинает он. «Я не твой сынок», — сдерживает себя Аарон. — Это война сложна и без междоусобиц. Аарон замирает. «Я не понимаю, о чём вы», — отчаянно хочет ответить он, но провидец никогда не лжёт. — Вам следует выразиться конкретнее, сэр, — говорит он. — Ты в курсе того, что сегодня, немногим позже трёх, Чарльз Ли и Эван Эдвардс встретились с Джоном Лоуренсом и Александром Гамильтоном в лесу, в нескольких милях от лагеря, на поединок чести? — Я знал о том, что Гамильтон и Лоуренс были недовольны клеветой, которую Ли распространял у вас за спиной, сэр. Однако я не был осведомлён о подробностях дуэли. Вашингтон долго, пристально на него смотрит, затем вздыхает: — Они правильно поступили, не впутав тебя в это. — Сэр? — Я провёл бо́льшую часть своего вечера в попытке выяснить, имею ли я дело с результатом действий двух вспыльчивых офицеров и их предвзятой идеей о защите моей чести, или же я имею дело с заговором, с изменой, — Вашингтон цедит последнее слово, — с целью взять ситуацию в свои руки и самолично отстранить Ли. Аарон хранит молчание. — Это оказалось тратой драгоценного времени, которое должно было быть отведено на подготовку к обороне Джермантауна. — Сэр… Вашингтон останавливает его одним взмахом руки. — Я не хочу слышать вранья и не хочу слышать признания. Я услышал всю необходимую мне информацию от Гамильтона и Лоуренса. Я перевожу Гамильтона. Сердце Аарона падает. — Сэр, вы… — Из вас троих он самый вспыльчивый и импульсивный. Самый нестабильный. Он, мягко выражаясь, оказывает плохое влияние. Лоуренс останется во главе твоей охраны, если только мне не придётся убедиться, что его влияние аналогично плохое. Аарон чувствует, как разгорается в нём неуправляемый гнев. Чувствует, как просятся наружу несправедливые обвинения: что Вашингтон из-за того рассержен, что он стал более честным, довольным собой, что единственным, чему научил его Александр, была уверенность, вот только никто не хочет своевольного провидца — все хотят от него лишь его способностей, нежели мнения. Он думал, что Вашингтон другой, что, может, он наконец находил своё место здесь, но, ох, как же он ошибался. Он ничего из этого не озвучивает. Но всё и так выражается на его лице. — Сынок… — Я вам не сын, — говорит он и бросается прочь из помещения.***
Солнце садится. Ярость Аарона переходит в апатию. Вещи Александра уже исчезли — видимо, даже шанс попрощаться показался Вашингтону слишком большим риском. Но это значит, что у Аарона нет шанса взять его за руку, у Аарона нет шанса убедиться, что он будет в порядке. Аарон даже не знает, куда он направляется, где он будет, будет ли с ним что-то, кто-то или… Он не может ни о чём этом думать. Просто не может. Спустя время Лоуренс приходит в его палатку, притащив собственный спальник и небольшую сумку с личными вещами. Он медлит на входе. — Можно? — Теперь она и твоя, — равнодушно говорит Аарон. Лоуренс закрывает за собой полог палатки. — Александра не отстранили. Его отправили на север присоединиться к войскам в Саратоге. Он возьмёт под командование их артиллерийскую роту и получит возможность подняться по службе, как он и хотел. Аарон молча кивает. Он уже не имеет доверия к собственным словам. — Я пытался… — Да ты не виноват, — бормочет Аарон, зажмурив слезящиеся глаза. Вот почему он не хотел сейчас говорить. О чём угодно. О произошедшем. Об Александре. — Он разъярился на Вашингтона, кричал о том, какой генерал дурак, раз не видит, насколько нам повезло иметь тебя, и дурак, раз не послушал и не отстранил Ли. Это было то ещё зрелище. — О нет. — Он будет в порядке. Наверняка он вернётся к нам уже генерал-майором. «Генерал Гамильтон» — неплохо звучит, не так ли? Может, если Аарон не поднимет головы и продолжит лежать смирно, Лоуренс его оставит, а он наконец сможет снять эту маску. Ведь уже не знает, как долго сможет дальше делать вид, что его сердце не лежит вдребезги разбитое на полу, и не знает, как соберёт его по кусочкам и превратит себя в нормального человека, готового столкнуться с завтрашними обязанностями. Лоуренс не уходит. Лоуренс не подходит, как сделал бы Александр, не обвивает Аарона руками и не прижимает к себе, а Аарон просто жаждет, чтобы кто-то сделал именно это. Чтобы Александр сделал именно это. — Ведь это из-за него я здесь, — начинает Аарон. — Это из-за него я присоединился, из-за него Вашингтон не уволил меня на месте, из-за него я… я здесь. — Он вернётся, — отвечает Лоуренс. — С ним всё будет хорошо, как и с тобой. Я перед ним лично отвечу, если на тебе к его возвращению будет хоть одна царапина. — Ну конечно, — говорит Аарон. А затем, поскольку Лоуренс не Алекс, поскольку Лоуренс не может знать, что он должен сделать первое движение, его делает Аарон. Он встаёт и плетётся туда, где Лоуренс сортирует свои вещи, чуть наклоняется, и Лоуренс всё понимает. Тёплые руки обвивают Аарона, и он немного расслабляется. Лёгкое движение — рука Лоуренса на подбородке Аарона; Аарон позволяет себя подвинуть, приподнять своё лицо. — Эй, — говорит Лоуренс. — Ты будешь в порядке, хорошо? Я позабочусь об этом. И он мягким прикосновением целует Аарона в губы. А после притягивает ближе и касается губами его лба. — Ты будешь в порядке. Собственного сердцебиения Аарон не чувствует, но положив голову Лоуренсу на грудь и услышав оттуда чёткий стук, даёт ему окружить себя. Они так и стоят, а до каких пор — Аарон не знает. Ему всё равно. Ему не хватает Александра. — Ты будешь в порядке, — повторяет Лоуренс, и Аарону не остаётся ничего другого, кроме как позволить себе поверить ему.