***
Всё происходит в точности как он говорил. Минимальное количество информации, что он действительно может предоставить французам, даёт им всё необходимое преимущество — теперь они доминируют в глобальной войне. Примерно каждую неделю Лоуренс приносит ему очередное письмо от важной французской особы или аристократа, восхваляющее его усилия, а король, похоже, хочет наградить его некой медалью — почётным титулом, если верить Лафайету. А может, и не почётным. Он немного боится, что французы его пригласят и больше не отпустят, да и находит странным, как эта в жизни им не виданная страна так им очарована; но полагает, что представляет собой живое, дышащее исполнение веками ими таённых желаний о мести. На Юге всё идёт в соответствии с планом: их армия растёт, её готовят, и они заманивают войска подполковника Кэмпбелла в Саванну для дальнейшей осады города. Конечно, неведомо для Кэмпбелла, в городе уже разместили местных ополченцев, женщин и освобождённых рабов под видом абсолютно нормальных жителей — встроенный троянский конь перед атакой д'Эстена и Линкольна. В Нью-Йорке малярия убивает чуть ли не тысячу солдат и сотни граждан. Клинтон эвакуируется в Канаду под явным страхом, что на Юге через предвидения провидца наставили ещё ловушек. Александр, с войсками генерала Грина, мчится с севера присоединиться к Вашингтону и взять город, поймав две тысячи британских солдат, предоставляя столь необходимое облегчение больному населению. Александр проводит зимние месяцы при нём, и они принимаются за работу, пытаясь экстраполировать, какими будут действия Британии за морем. Из них выходит хорошая пара: Александр оказывается гениальным тактиком, способным делать скачки в рассуждениях, а Аарон знает инстинктивно — нет, Аарон гадает, но гадает основательно, как уверяет себя, — Аарон гадает, верные они или нет, и с этой опоры формирует советы. Он изучал эту войну, имел десятки лет на исследование британских адмиралов и их тактик; к тому же французы продолжают выигрывать, выходит, их комбинация обоснованных догадок и удачи действует. Для сезона 1799 есть два расклада. Клинтон мог бы попробовать что-то вроде двойного захвата, вторгнуться и с Канады, и с Юга, но с выигранной Америкой в Саратогской кампании линией фортов и уже превосходящими его в численности американскими войсками это крайне маловероятно. Либо он мог бы укрепить свою позицию на Юге, окопаться там и подождать от Британии подкрепления. Ему лишь нужно одержать несколько ключевых побед, доказывающих миру, что провидец Америки не непобедим. Тогда он вполне сможет изменить ход событий. Без каких-либо свободных кораблей у бо́льших американских войск уйдут недели на путь от Нью-Йорка до глубокого Юга. При сочетании неуверенности Аарона с фактом, что планы Клинтона сменятся, если передвинутся все войска Вашингтона, Клинтон сможет захватить Чарлстаун и одержать решительную победу в Воксхау-Крик. К Аарону приходит вспышка озарения. «Ведите их вглубь территории, — говорит он. — Они будут отрезаны от снабжения и окажутся в ловушке». Но для этого надо, чтобы они думали, что выигрывают — а они и выигрывают, по правде говоря. Аарон понятия не имеет, какие битвы приближаются и как в них победить. Это сущая чертовщина, к моменту прибытия войск Вашингтона стоит середина июня и жара уже изнурительна. Больше солдат пало от теплового удара, чем на поле боя. Единственное тут утешение в том, что Александр вновь при нём — и то, нужда в адъютантах, способных переводить корреспонденцию с французского и на него, насколько велика, что у Александра дел даже больше, чем у него. По крайней мере, их цепь местных ополчений и подразделения освобождённых рабов отрезают линии снабжения и весьма эффективно устраивают на британцев налёты. По крайней мере, они начинают устанавливать информационную сеть, борются до ничьи в Кэмдене. Уверенность начинает спадать. Затем, после ежедневного планирования, они одерживают сокрушительную победу при Кингс-Маунтин, за час одолевают треть всей армии Корнуоллиса, и вера американцев стремительно возвращается назад. «Заманим британцев вглубь, — осознают они, — а возможные ввиду этого потери будут того стоить». Словно Аарон не говорил это неделями напролёт. Местные ополчения удваивают усилия, армия возобновлена. Но этого недостаточно. Последние два месяца продемонстрировали, насколько всё-таки хрупко мнение общественности, и Аарон с Вашингтоном оба теперь как никогда понимают, насколько важно ничего не терять. Аарон смотрит в тканевую крышу его палатки — его с Александром палатки, — потому как для него «слишком опасно» спать снаружи наравне с остальными солдатами, несмотря на невыносимый жар. Александр каждый день возвращается не раньше двух-трёх часов ночи. Аарон тем временем не то чтобы спит, а, скорее, то проваливается в кошмары, то пробуждается от них; он знает, что то и дело просыпается кричащим от терзающих его старых видений с Монмута. Вряд ли это хорошо сказывается на нервах охраняющих его солдат — что человек, видящий будущее, каждую ночь просыпается с криками, — однако американцы продолжают выигрывать во всех своих стычках. Аарон никогда не кричит, когда в палатку приходит Александр: почему-то только тело юноши, прижатое к его собственному, способно его успокоить. Он вспоминает, почти с нежностью, дни, когда он знал, что ничто не убьёт Александра, ведь Александр должен был остаться живым, чтобы явиться на дуэль. Теперь их будущее не определено. Спустя неделю нескончаемых кошмаров о пленении британцами в Монмуте, пытающих его ради сведений об американских планах, Аарон просыпается, бормочущий, что он ничего не знает, что только видит смерти людей при касании, как вдруг его осеняет. Ему незачем дожидаться видения, он может собрать его из своих настоящих способностей. «Аарон, пообещаешь мне кое-что? Больше… больше никогда так с собой не делай». Что ж, Александр нарушил половину своих обещаний, отчего бы Аарону не нарушить это? Он не осознаёт, что всё ещё сидит, уткнувшись подбородком в руки, когда в палатку возвращается Александр. Алекс говорит: — Аарон, всё хорошо? И Аарон вздрагивает, пытаясь скрыть с лица виноватое выражение. Но в тусклом освещении сложно видеть — наверное, он в безопасности. — Всё в порядке, просто думаю. — Всё те же кошмары? — спрашивает Алекс. — Да. Александр тянется обнять Аарона за плечи, притянуть ближе к груди, а Аарон отдёргивается и сжимается. Александр сразу замирает. — У тебя было очередное видение? Аарон смеётся. — Нет. Не было. В этом вся проблема. — Тогда что изменилось? — задаёт вопрос Александр, пристально следя за Аароном. Здесь ему надо действовать осторожно. Он решает говорить размыто. — Я вспомнил кое-что. Из моего… моего длинного видения, моей старой жизни, зови как хочешь. Способы, с которыми я могу без видений разузнать происходящее. И окончить эту войну. Александр надолго затихает, а потом отвечает: — То есть ты хочешь ходить и пожимать всем руки, пока не узришь достаточно видений о смертях, чтобы, собрав их, понять, где будут следующие битвы. В этот раз затихает Аарон. — Скажи, что я неправ. — Ты неправ. — Ты врёшь. Аарон вздыхает. — Да. Я вру. Александр снова к нему тянется, и в этот раз Аарон позволяет ему, позволяет придвинуть себя, пока они оба не располагаются полулёжа, — и прислоняется к его груди. Аарон слышит сердцебиение Александра, и, несмотря на всё, начинает расслабляться. — Ты бы сделал это, — говорит Аарон. — У тебя хватило бы храбрости, ты бы сделал это без колебаний. — Ты думаешь, дело в храбрости? — Дело в том, что должно быть совершено. — Вот только это не должно быть совершено! — восклицает Александр. — Тебе незачем разрушать себя… — Скольким людям придётся умереть, пока ты не поймёшь… пока все не поймут… что это… что это того стоит… что это правда того стоит… И, чёрт, Аарон боится, он дрожит, он помнит… он помнит, как его тошнило, как он терял сознание, помнит, как у него ушли месяцы на поправку, но это дело не в нём. — А если умрёшь ты? — произносит Александр тихо. Аарон закрывает глаза, выдыхает через нос. Это ли не вопрос. — Я более чем готов умереть, — отвечает он голосом даже мягче, чем у Александра. И едва он это говорит, как понимает, что это правда. Он бы с радостью распял себя, если бы это даровало ему хоть капельку прощения за все грехи. «Я более чем готов умереть». Александр обхватывает его крепче. — Но ты нужен мне живым, — его голос просто измучен, и впервые за всё время, что Аарон его знал — как в прошлом, так и в будущем — Александр звучит так, словно готов расплакаться. — Ты нужен мне живым, — повторяет он. Одну руку Аарон опускает к руке Александра и переплетает их пальцы. Однако хранит молчание. Что он может сказать? «Я могу убедиться, что ты выживешь, только если умру сам». Александр с этим не особо согласится. В чём и проблема, не так ли? Все более чем готовы умереть — никто не готов отпускать. Аарон ведёт себя эгоистично — он знает, что ведёт себя эгоистично, знает из опыта, насколько ужаснее быть тем, кто переживёт другого, — но чего он вообще достиг в своей жизни? Ровным счётом ничего. Александр бы достиг большего за один год, чем он за десять; если бы мир мог иметь одного из них, то лучше ему было бы с Александром. Он замечает, что в палатке воцарилась тишина, а дыхание Александра выровнялось. Пытается подстроить своё под его поднимающуюся и опускающуюся грудь. Александр выживет, он переживёт что угодно. Александр будет двигаться дальше.***
На следующее утро Аарон просыпается от солнечного света, проникающего в пустую палатку. Должно быть, идёт уже одиннадцатый час — время намного позднее его обычного пробуждения, поэтому он удивляется, что ему позволили спать. Он одевается в форму и как можно быстрее выходит наружу. Его ждёт Лоуренс. — Что происходит? — спрашивает Аарон. Лоуренс протягивает ему пару перчаток, очень хороших перчаток — чистых, длинных и без единой дыры. У Аарона сжимает живот. — Я всего лишь провожу тебя в палату генерала. О нет. О нет. Что Гамильтон наделал. — В этом нет необходимости, — отвечает Аарон. — Мне кажется, я ещё не видел Александра таким расстроенным, каким он был этим утром. Ты же понимаешь, что можешь поговорить с нами, вместо того чтобы отчаиваться до такой степени, что… Он осекается, замечая лицо Аарона, и слава богу, потому что ему и без того досадно от своей трусости и не очень нужно, чтобы это распространяли по всему лагерю. Однако, при виде них все расступаются, и Аарон отбрасывает навязчивые мысли, прежде чем сумеет только задуматься о возможном нанесённом ущербе. Собирается с духом. Он готов. Он может предстать перед Вашингтоном, Вашингтон может даже согласиться с его планом. Решимость тает, стоит Лоуренсу открыть ему полог палатки; он ныряет под него и выпрямляется, встречаясь с лицом Вашингтона. Генерал выглядит старо, изнурённо. — Сэр, — говорит Аарон, всё же держа подбородок высоко. — Сынок, — отвечает Вашингтон, и Аарон понимает, что проиграл, не успев начать. Александр бы нашёл выход через слова. Но Аарон ничего не может объяснить, не имеет ни идеальных слов, ни стойкого духа. Он никогда не хотел быть на этой войне, его заставили всё бросить в последний момент. Он не слишком удивлён, что эта конкретная неудача настигнет его и в сей раз. Потому он направляет взгляд вниз. Что угодно, только бы не видеть разочарования на лице Вашингтона. — Я бы хотел извиниться перед тобой. Мы оставили без малейшего внимания давление, которое может на тебя оказывать эта война. Мы слишком тяжело тебя обременили. Ты всегда кажешься таким… равнодушным по отношению к износу, что твой долг способен тебе приносить, но теперь я понимаю, что это оттого, что ты никогда не раскрываешь свои карты. — Сэр? — Я отправляю тебя домой, Аарон, — говорит Вашингтон кротко. — Где ты сможешь отдохнуть и оправиться. — Домой? — Генерал Скайлер владеет весьма неплохим поместьем в Олбани. Оно вдали от британских войск и легко обороняемо. И ты, насколько я знаю, сблизился с Элизабет Скайлер? Эта семья безусловно видит в тебе одного из них, она предложила принять тебя. Его тон подразумевает продолжение разговора. Не то чтобы Аарон расположен спорить — стыд стучит в его ушах с каждым ударом сердца. — Лоуренс уже собрал твои вещи, ты уходишь немедленно, — завершает Вашингтон. Аарон наконец вынуждает себя заговорить: — Да, сэр. Прошу, скажите… прошу, передайте Александру и всем остальным адъютантам мои наилучшие пожелания. Вашингтон улыбается. — Конечно. А затем Аарон отпущен, Лоуренс снова поддерживает полог палаты, и не успевает он хотя бы попрощаться, как они уходят.***
И так Аарона и его охрану втайне отправляют в особняк генерала Скайлера в Олбани. Им запрещают корреспонденцию и новости из внешнего мира, чтобы их местонахождение точно не раскрыли. Элайза и Пегги присутствуют — Анжелика при Джоне Чёрче, управляет его финансами после острого с ним разговора о равности и факте, что она в этом явно лучше, — но из них выходят две славные хозяйки. Здесь есть хорошая еда, чистые, мягкие кровати, целая библиотека, заполненная таким количеством книг, что даже Аарон ещё не все прочитал. Зачастую он всё ещё с криками просыпается посреди ночи, хватаясь за простыни, отчаянно ища Александра, пока не понимает, что он один. Но в конце концов предаётся уютному домашнему затишью. Аарон играет с Пегги в шахматы в библиотеке, и та очень быстро доказывает, что почти так же хороша, как он. На самом деле она бы справлялась намного лучше, если бы он не занимался играми разума, предсказывая её ходы, но хоть где-то ему нужно преимущество. Это становится послеполуденным ритуалом для всех — делать ставки на исход игры. Аарон старается держать с Элайзой почтительное расстояние, и поначалу это вполне легко, так как все обращаются с ним как с напуганным животным. Но постепенно Элайза принимается сворачиваться рядом с ним калачиком на диване в библиотеке, пока он читает; иногда с собственной книгой, иногда читая на пару с ним. Однажды он кладёт руку ей на плечи и внезапно осознаёт, что так намного уютнее, и теперь они всегда сидят так, по очереди держа книгу. Уютно. Аарон может представить, как легко в это погружается, позволяя им оказываться всё ближе и ближе, пока они не сольются в одно целое, позволяя себе держаться… расслабленно. Элайза ему дорога — он осознаёт, — безмерно дорога, и мир не делится на «любить» или «не любить». Между ними есть что-то, напоминающее ему о тихих днях, проведённых с Феодосией, — не о тех днях, когда он смотрел на неё и казалось, словно бабочки в животе могли взять и унести его прочь, а о днях, когда они передавали друг другу сахар для чая, воскресеньях, когда они вместе готовили на кухне завтрак, на день отпустив всех слуг; о днях, когда они часами молча сидели в библиотеке и читали; о том тёплом теле, тихо лежавшем на другой половине кровати, которым они всегда друг для друга являлись, и о чутком слушателе со здравым умом, когда одному или другому нужно было поговорить. Они сосуществовали. Аарон и Элайза сосуществуют весьма неплохо. Он не влюбляется в неё, он знает это чувство, прекрасно его знает, и не начнёт испытывать его, не сможет. Но в его груди зарождается небольшое тепло, когда она заходит в комнату и улыбается ему, этого достаточно, и пусть боясь, но он улыбается в ответ.***
Наступает осень, и она прекрасна. Им доводится созерцать полный цикл листьев, окрашивающихся в золотой, оранжевый, красный и коричневый, а бодрящий дождь освежает воздух и смывает летнюю липкость. Ночные звёзды яркие и выразительные. Они с Элайзой начинают ходить на вечерние прогулки, осматривая окрестности или близлежащие леса, а Лоуренс и его солдаты всегда держатся достаточно далеко, чтобы казалось, будто они наедине. Но однажды они не разворачиваются с наступлением тьмы, и Аарон смотрит на неё с вопросом, а она лишь берёт его за руку в ответ. Они доходят до озера с началом захода солнца. Над горизонтом плывут низкие облака, и оттого небо окрашено в розовый с тёмно-фиолетовым; красные и оранжевые цвета рассеиваются, пока горящее солнце садится за холмистый горизонт, а издали уже проглядывает ночь. Само озеро гладкое, как зеркало, и на мгновение — всего мгновение — весь мир настолько прекрасен, что у Аарона в глазах появляются слёзы. — Мы приходили сюда раньше, в детстве, — говорит Элайза. — Анжелика, Пегги и я. Летом мы плавали, смотрели, как отец с братом пытаются рыбачить, ложились здесь и считали звёзды. Они все забыли об этом, когда мы выросли, но я по-прежнему возвращаюсь сюда. Кажется, словно в каждом камне есть воспоминание: в том, о который я поцарапала колено, в том, с которого мы всегда прыгали в воду, в плоских, на которых мы лежали, высыхая на солнце. Он сжимает её руку. — Иногда я сбегала по ночам, — продолжает она. — Пыталась представить, какой будет моя жизнь. Анжелике нравилось вести себя так, будто она единственная, кто должна выйти замуж за богатого, но мы все должны были. Раньше я воображала, чем бы занималась, если бы не была обязана, если бы у меня была свобода делать то, что я хочу. Но правда в том, что я всегда хотела лишь завести семью. Жить где-нибудь в тихом месте. Растить детей, видеть, как они взрослеют, быть… частью всех этих жизней, надежд и мечт, иметь тихий, маленький дом, который все зовут родным и возвращаются в него в конце дня. Не то чтобы я… я всё ещё хочу… путешествовать, наверное, чем-то заниматься, учить или… или аболиционистское движение, я хочу участвовать, но, — она смеётся, — как бы то ни было, я всегда хотела лишь только создать семью. — Жить под своей виноградной лозой и смоковницей, — отвечает Аарон. — Это если выражаться красивым библейским термином, пожалуй. Я знаю, каково это. Я… я никогда не хотел быть вовлечённым в эту войну, не совсем. Или так долго находиться под… основным вниманием общественности. Всё, чего я правда хотел, было… был покой, жизнь в свободной нации, в обществе, которое… не нуждалось во мне. Чтобы я мог просто… вести небольшую юридическую практику, может, завести семью, иметь некое подобие нормальной жизни. Покой. — Полагаю, у тебя никогда особо не было выбора. С твоими видениями. — Мы способны воплотить это. Будущее можно изменить. — Сбежать вместе? — спрашивает Элайза и снова смеётся. — Не уверена, что мой отец сможет вынести такое горе опять. Тем более что он тебя уже одобряет. — Главное — мысль. Но представь это: после войны, ты и я, небольшая юридическая практика, чтобы обеспечивать нас, и маленький домик в Гарлеме. Семья. Заниматься не какими-то напрягающими делами, а нашими жизнями. — Но как же все, кто не может? — говорит Элайза ласково. — Как же все свободы, о которых ты писал? — Думаю, потому это и мечта. В мире, где уже есть свобода. Просто я видел… я видел, как людской долг, их цели, их озабоченность наследием уничтожает их и всех вокруг, а я… я не позволю этому случиться с чьей-либо семьёй, или моей. — Я буду рядом с тобой. На каждом этапе пути, на каждом твоём сражении, я буду рядом с тобой. — Ты не должна, — произносит Аарон. — Ты не должна жертвовать своими мечтами ни для кого. — Может, я хочу разделить новую мечту. Построить ту, которая не столь эгоистичная. — Я не тот герой, каким тебе кажусь. Я и не тот герой, каким кому-либо кажусь. — Генерал Вашингтон прислал с Лоуренсом письмо, объясняющее твои… видения. Тот факт, что ты сейчас держишь мою руку, факт, что… что ты совершил для войны, о чём ты мечтаешь для себя и этой страны — это невероятно. То, что ты и вовсе здесь… это чудо. Оставайся в живых, этого будет достаточно. Он прерывисто выдыхает, смотрит на Элайзу и понимает, что… да. Да, он хочет оставаться в живых, хочет иметь возможность сделать… что-то, чем сможет гордиться, даже не наследие — просто осчастливить жизнь хоть одному человеку. — Спасибо, — говорит он. Потом: — Я люблю тебя. Это даже не совсем ложь. Элайза улыбается той же милой, искренней улыбкой, которой он делал комплименты все те месяцы назад на балу. — Я знаю, — отвечает она. Она прижимается к нему, так как над озером поднимается ветерок. Это простой жест, деление теплом, но ощущается он чем-то… гораздо большим. Александр. Александр или Элайза, он не сможет отдать себя им обоим, не сможет искупить обе их жизни, к тому же и судьба, и Александр направляли его к Элайзе, неужели так неправильно, что он… не борется? Не говорит «нет», не позволяет себе предаться этому одному… он уже и не уверен, что это; лишь знает, что из этого беспорядка не выбраться, не разбив кому-то сердце. До окончания войны это будет неважно, но Александр ведь наверняка знал — наверняка знает, — что, как только один из них женится, с этим придётся покончить. Что бы у них ни было, оно никогда не являлось чем-то, что могло бы продолжаться. Друзья, партнёры, союзники — это всё, чем они могут оставаться друг для друга. И он будет наилучшим другом, какой у Александра был, он покается перед ним иначе; не мог ведь кот в самом деле думать, что их интрижка перерастёт в нечто большее? Он обнимает Элайзу. Теперь он на этом пути, и у него нет иного выбора, кроме как следовать ему.***
Он проводит зиму в Олбани со Скайлерами. Анжелика возвращается и бьёт всех в шахматах, а в ясные дни настаивает, чтобы Лоуренс и солдаты водили её с сёстрами на стрельбище и учили стрелять. Анжелика всё схватывает на лету, Пегги ударяется в занятие с энтузиазмом, Элайза, похоже, находит это дело неприятным, тем не менее она лучшая из трёх. Аарон обычно одевается потеплее и выходит с ними, но только приносит книгу и читает. — Сделай выстрел! — предлагает однажды Пегги. — Присоединись к нам, разве великий провидец Америки не должен уметь защищать себя? Лоуренс окидывает Аарона взглядом. — Он провёл не так уж много времени на поле. Ради его же безопасности, ему может быть некомфортно… — Может, мне просто не нужно практиковаться, — говорит Аарон, и Анжелика с Элайзой вмешиваются в разговор с долгими «у-у-у». Лоуренс протягивает ему Браун Бесс. — Попытайся. Аарон какое-то время привыкает к оружию, его балансу, весу. Он проверяет, соответствующе ли оно заряжено, и пощёлкивает курком. Затем, готовый, целится в мишень и невозмутимо попадает прямо в её центр. Он всегда был хорошим стрелком. — Я не совсем бесполезен, — говорит он, а далее с лёгкой улыбкой возвращается к своей книге.***
В апреле его вызывает Вашингтон. Война вскоре должна завершиться — вскоре должна окончательно завершиться, — но по какой-то причине затягивается. Может быть, потому что король Георг не хочет признавать поражения, а может быть, потому что Англия боится проиграть свои владения в мире Испании с Францией. Так или иначе, она затягивается, а чем дольше она затягивается, тем дороже обойдётся. Вашингтон хочет закончить её сейчас. Величайшая польза от Аарона как от провидца — это советы, которые он может давать французам и испанцам, поскольку именно из-за заморских потерь Британия захочет окончить войну и сократить убытки. Здесь он действует практически с закрытыми глазами, но пока что всё работает, поэтому старается не слишком задумываться, когда пишет письма, полные тактических советов и поверхностных «предсказаний». «Ты не лжец, если ты прав». И он продолжает оказываться прав. Американцы гонят войска Клинтона на север, в сторону Виргинии, поскольку так французы примчатся с морским флотом в Чесапикский залив и вместе они смогут решительно окончить войну в Йорктауне. Но им чего-то не хватает, не хватает искры, Аарон хочет дать им больший стимул, чем простое «война должна закончиться в Йорктауне». Так что он берёт пример с Гамильтона и пишет. «Открытое письмо Георгу Третьему, милостью Божьей королю Великобритании, Франции и Ирландии, Защитнику веры и проч. Ваше Высочество, надеюсь, данное письмо застанет Вас в добром здравии. Даже с нашим отчуждением многие из нас не взирают на Вас или Ваших людей со злобой; ибо имеют родственные связи или дружбы, тянущиеся крепко через море, вопреки тому, как для протягивания основных прав английских граждан расстояние это оказалось слишком далёким. Но это всё дела давно минувших дней, ведь нынче наша нация желает не более чем развить дружеские иностранные отношения с Вашей. Я говорю „наша нация”, так как кажется вполне очевидным — по крайней мере, остальному миру, — что мы независимая и самоуправляющая нация штатов, успешно подавившая Ваши попытки покорить нас. Мы одолели Вашу армию, Сэр, и, откровенно выражаясь, сделали то весьма решительно. Ваши войска уже не оккупируют нашу землю — они паникуют и отступают с самых её краёв, и Вам ничего не удастся сделать, дабы навязать нам свою волю. Мы никогда не просили от Вас многого — лишь признания и уважения к нашей территории. Ничего за гранью того, что обязаны даровать друг другу две мирно сосуществующие нации. Что я нахожу озадачивающим, Ваше Высочество, так это почему вы настаиваете на продолжении этой войны, невзирая на факт, что Вы проиграли. Мы больше не участвуем в борьбе за нашу независимость — мы уже выиграли нашу независимость. Нашему конфликту пора положить конец, ибо на нашей почве он уже положен; Вы же только желаете продолжать воевать с нашим союзником Францией. Позвольте дать Вам некоторый совет, порождённый от моей силы провидца: Вы уже проиграете существенное количество территории Франции и Испании, закончив войну сейчас. Если Вы решите продолжить войну, это количество только увеличится. За морями Вас ожидает унижение, а на родине — банкротство. Прошу, Ваше Высочество, ради Вашего же блага, примите во внимание Ваших людей и их желания. Отказ от этого как раз таки и вовлёк Вас в этот беспорядок. Надеюсь, мне удастся встретить Вас и выразить моё почтение лично на мирных переговорах. Со всем уважением, Аарон Бёрр». Американцы в восторге от письма. Александр в восторге от письма. Аарон вполне уверен, что, даже попытавшись, не сумел бы сделать его более язвительно саркастичным. А вообще, он уверен, поскольку пытался. Король Георг, в свою очередь, закатывает истерику столь колоссальную, что Аарон поражается, как они не услышали его крики через море. Судя по всему, произошли разрушенные комнаты, перевёрнутые столы, небольшой пожар и выброшенный в окно член парламента, а затем он неделю отказывался выходить из своих королевских покоев. Приукрашено это или нет — неважно; важен тот факт, что он посылает Клинтону приказы о том, что война бессмысленна, что ему нет дела до колоний, ему нет дела до прочей британской заморской территории, а единственное, что он хочет — это голову Аарона Бёрра на блюдечке и чтобы Клинтон сосредоточил полную мощь всей британской наземной и морской армии на одной единственной цели. «Сражайтесь, пока все не помрёте, мне плевать, — передают шпионы прочтённые приказы. — Я хочу Аарона Бёрра мёртвым и горящим в аду, тогда и только тогда сможет закончиться эта чёртова война». Правда, британцы возвращаются к морю в Йорктауне, так как они планировали отступить и попытаться найти, где вновь расположиться. Клинтон в последнюю минуту сменяет тактику, чтобы подчиниться приказам короля, приводит его флот, и французы одерживают решительную победу в Чесапикском заливе устанавливая блокаду. Сражение длится почти неделю, но американские войска радостны и воодушевлены, как никогда прежде, а красные мундиры несколько не расположены умирать просто потому, что король злится на провидца. Настаёт их черёд уступать в оружии, численности и планах. Они сражаются, но усталость видна в их движениях. Вот только ситуация продолжает набирать обороты, они устают, они слабеют, ведут себя небрежно, мёртвые тела скапливаются, и Аарону хочется тошнить, ибо это больше походит на резню, чем на сражение. Американские войска, опьянённые вкусом надвигающейся победы, прорывающиеся вперёд и убивающие батальон британских войск за батальоном, Клинтон, будто принимающий приказ «сражаться, пока каждый из вас не помрёт» всерьёз… Спустя неделю сражения юноша в красном мундире встаёт на парапет. Они опускают оружия, пока тот отчаянно машет белым платком. И так всё и заканчивается. Парламент передал, что королю Георгу отказали, они желают немедленных мирных переговоров с Америкой, а также будущих переговоров касательно международного договора. Александр жив. Лоуренс жив, они все живы, и все наблюдают, как эвакуируются британские войска. И они сделали это — они правда сделали это — год стоит только 1780, и война окончена, они свободны, женщины и освобождённые рабы заполоняют улицы вместе с солдатами, все пьют, смеются, плачут… Они сделали это. Это конец. Мы выиграли.