***
После ужина Анжелика произносит тост. Аарон пропускает бо́льшую его часть, фокусируясь на тепле ладони Элайзы в своей: «счастлив, счастлив, этот день должен быть счастливейшим в твоей жизни», — стучит мантра в его голове. — За ваш союз! — восклицает Анжелика. — За союз! — За Революцию! — добавляет Лафайет. Анжелика косится на него. — И надежду, что вы приносите, — продолжает она. «Надежду, что они приносят». Женщинам, рабам, всем, страдающим от угнетения. Это больше, чем он. Он должен помнить: это больше, чем он, это всё больше, чем он. — И пусть вы всегда будете довольны, — говорит Анжелика и подмигивает Аарону — ссылается, как он полагает, к их первому разговору. Затем начинается празднование: напитки, танцы, всё больше и больше буйных шуток от мужчин в углу, которые чаще пьют, чем танцуют. Некоторые их жёны пришли на вечер, но большинство либо не женаты, либо имеют маленьких детей, не способных приехать, так что наслаждаются бесплатным алкоголем и своей компанией. Аарон и Элайза танцуют один раз, потом второй, потом третий, потом потанцевать хочет Пегги, а когда они с Аароном заканчивают, Элайза уже кружится по залу с Лафайетом, поэтому Аарон направляется в другой его конец взять себе выпить. Он стоит в стороне, весьма наслаждаясь видом его веселящихся друзей и лучезарным выражением на лице Элайзы, когда подходит Анжелика. — Итак, — говорит она. — Итак, — отвечает он. Она улыбается. — Ты доволен? Он вновь осматривает помещение. Элайза счастлива, она так счастлива быть его женой. — Да. Я доволен.***
Лоуренс и Лафайет таки тащат его на последние пару стаканов — или, вернее, последние десять пар стаканов, — что Аарон находит немного абсурдным, поскольку они этим же и занимались, когда вытянули его гулять холостым; но он сдаётся без особого сопротивления, потому что они здесь и они его друзья, а это так много для него значит. Он чуть не упускает из виду новое, вошедшее в комнату лицо, пока Лафайет не пихает его локтем, оборачивается, и его сердце едва не замирает, и… — Александр! — само срывается с его губ. — Аарон Бёрр, сэр! — Думал, что уже не увижу тебя. Аарон морщится: ну почему из всех возможных слов… Александр лишь пожимает плечами. — Не был уверен, — поправляет он. — Я пришёл поздравить вас — тебя и новую миссис Бёрр. — Он глядит на Лоуренса, Лафайета и Маллигана. — Вижу, весь отряд на месте. — Он выглядит неуверенно, не в своей тарелке, и Аарон полагает, что ситуация странная: друзья Александра стоят при Аароне, тогда как сам Александр находится в стороне… Аарон протягивает ему бокал того дорогого вина, которое все пьют, и чокается им с собственным в подобии тоста. — Что ж, я этому рад. — Ты хуже всех, Александр, — говорит Лафайет. — Где ты был, когда мы в тебе нуждались? Нам кое-как удавалось вытащить его из дому! — Занимался очень важной работой. О, Вашингтоны передают наилучшие пожелания. — Как идут переговоры о мире? — спрашивает Аарон. — Независимо от нас. Глобальный договор проведут в Париже, Конгресс только что закончил с выбором наших представителей. Бенджамин Франклин, Джон Джей, Джон Адамс и Генри Лоуренс. Лоуренс никак не реагирует на упоминание его отца, так что Аарон продолжает: — Джей — хороший мужчина. Франклин… впечатляющий. Так что есть, по крайней мере, два человека с головой на плечах. Мне всё ещё не верится, что война окончена. — Чем ты планируешь заняться? — интересуется Александр. — Я остаюсь здесь на лето, — отвечает Аарон. — План в том, чтобы к концу августа сдать экзамен, потом мы с Бетси переедем в Нью-Йорк, я смогу завести собственную юридическую практику, наслаждаться жизнью как свободный гражданин. — Идея озаряет его. — Езжай со мной или, вернее, останься со мной. Мы вместе получим лицензии, вместе откроем практику. Элайза тебя любит, а Скайлеры принимали нас всех уже месяцами, уверен, мы сможем вместить в дом ещё одного. Александр улыбается, но качает головой. — Я подумаю об этом. У Аарона тяжелеет на сердце, но он старается не показывать это в лице. — Знаешь, — говорит он, — ты как-то сказал мне, что моё «я подумаю об этом» значит то же, что «нет». Александр широко улыбается в ответ — в этот раз с большей искренностью. — Ну, тогда хорошо, что я не ты. И внезапно Аарон ощущает укол откровенного желания: он эгоистичен, слишком эгоистичен, чтобы отпустить Александра, у них было недостаточно времени, если бы… если бы он только не задел Александру гордость, если бы Александр только понял, что секс был неважен, что было необязательно что-либо менять… Но Александр, он берёт и берёт, и берёт, и не бывает доволен, — ведь так все говорят, так заповедано. А теперь Аарон забрал у него себя. Ему из опыта известно, что Александр… Александр легко не прощает. Он не уверен, что сможет пережить утрату Александра вновь. — Эй. Аарон поднимает взгляд. — Поздравляю снова, Аарон. Больше улыбайся. — Увидимся… — Я останусь. Глаза Аарона округляются. — Что? — Не здесь. Я хочу арендовать своё собственное место, у меня есть несколько сбережений, к тому же я получу моё офицерское жалованье. Но я останусь в Олбани и буду учиться с тобой. Не то чтобы у меня есть другие планы. — Но ты останешься, — Аарон не может сдержать восторга в своём голосе, ему хочется ринуться вперёд, обнять Александра и поцеловать его. — Да, я останусь, — говорит Александр. — Я не знал, что по мне так сильно скучали. Ещё как скучали: Аарону всё ещё снятся кошмары, где застреливают Александра, где застреливают президента из его видения, где Лоуренса застреливают, пока тот тонет. В бесцельных блужданиях, заканчивающихся у дверей церкви, где был похоронен Александр. Если по лицу Лоуренса можно судить, он думает о том же. Александр всё это время был единственным эффективным способом отгонять кошмары. По нему действительно сильно скучали. — Возвращайся к своей жене, уже поздно, — произносит Лоуренс. — Мне надо отвести этих двоих в постель, пока они не выставили себя полнейшими дураками, и поговорить с Александром. Аарон кивает и возвращает взгляд к Александру; тот движется вперёд, наклоняется и неловко обнимает Аарона одной рукой, после чего от него отмахивается. Аарон направляется через комнату к Элайзе и берётся с ней за руки. — Пойдём? — спрашивает он, держа голос ровным и весёлым. — Александр пришёл, — замечает Элайза. — Значит, он решил, что причина вашей ссоры того не стоила? — Что-то вроде того. Я никогда не считал, что из-за этого стоило ссориться, я просто сглупил и ранил его гордость. — Это всё, что он сделал — вновь повторяет он себе. Ранил Александру гордость. Возможно, если он продолжит так говорить, то поверит в это. — Порой мне всё ещё сложно понять, как вы двое можете быть так близки. Нет, я… я люблю всех твоих друзей, они кажутся мне чудесными, но, казалось бы, ты всегда так высоко о нём отзываешься, а он, вроде, отвечает одной только грубостью. — Он располагает к себе. И он… он был моим первым другом, докучал о моей учёбе. Ко мне тогда впервые отнеслись как к человеку, а не провидцу. А потом у меня было видение, где… он умер по моей вине, и оттого я понял, что ничто не стоит того, чтобы потерять его. — Полагаю, твоя перспектива отличается от нашей. Должно быть, сложно ненавидеть людей, зная, как мало всё-таки у нас времени. — Некоторые вещи никогда не стоят борьбы. — Сын Александра Филипп, памфлет Рейнольдса, вся жизнь Александра… семьи никогда не стоило разрушать, Аарон узнал это на своём горьком опыте. — Бороться стоит за многие вещи, но не из-за них. Жизнь слишком коротка для такого. Но это всё, что мы имеем, — жизнь, дар слишком драгоценный, чтобы быть потерянным из… из страха о смерти. Хочешь узнать секрет? — Наверное, он пьян, раз так много болтает, но остановиться он уже не может. — Какой? — Мы двое проживём очень долгие жизни, — отвечает Аарон и после выводит её из комнаты. «Эта ночь первая из всех, что будут в нашей жизни», — думает он. И, на удивление, мысль эта довольно утешительна.***
В августе Аарон и Александр на отлично сдают экзамен. Им даже приходится спорить перед группой судей о том, что их служба на войне обязана послужить заменой стандартным трём годам, требующимся на получение лицензии; их имена, однако, оказывают им услугу, и запрос удовлетворяют. Они вместе переезжают в Нью-Йорк и арендуют офис, Аарон и Элайза покупают дом при поддержке её отца и его целевого фонда, а Александр арендует квартиру неподалёку — он не уточняет, где именно. Большинство ночей он проводит в их доме. Аарон и Александр возвращаются из офиса, всё обсуждая между собой дела, нередко вынужденные продолжать за столом, но Аарон всегда твёрдо настаивал, что разговор за ужином обязан включать в себя всех. Тогда Элайза спрашивает, почему это он предполагает, что она не заинтересована в обсуждаемых ими делах, тем более благотворительных — для женщин, рабов или недавно освобождённых, на что Лоуренс закатывает глаза и говорит, что привык к этому. После этого Александр неостановим. По завершении ужина диалог продолжается в кабинете Аарона, зачастую до глубокой ночи, пока не становится слишком поздно, чтобы отправлять Александра домой, как настаивают Аарон с Элайзой. Поэтому он либо остаётся на диване, купленном в кабинет именно по этой причине, либо в гостевой спальне с Лоуренсом. («Нам нужен дом побольше», — говорит Аарон Элайзе. «Так стань известным адвокатом и заработай на него», — отвечает она. Ведь в данный момент с ними на одной улице с разрешения Конгресса проживают восемь солдат, служивших в охране Аарона, которых также каждую пятницу приглашают на ужин: им в самом деле уже нужен дом побольше. Как и кухня.) Двадцать четвёртого сентября Аарон получает повестку от Конгресса, гласящую, что его ожидают увидеть на переговорах касательно Парижского договора. Письмо содержит при себе личную записку от Вашингтона: «Твёрдо верится, что твоё присутствие порадует наших союзников, коим мы многим обязаны, и на переговорах склонит чашу весов в их пользу. Я не получил права прохода твоей охраны, поскольку французы предоставят собственную защиту, а Конгресс переживает, что защищающие тебя солдаты недостаточно благородны, однако смог добиться твоего сопровождения полковником Лоуренсом и несколькими доверенными офицерами». Далее письмо перечисляет пять имён и, что примечательно, не упоминает Гамильтона. Аарон полагает, что Александр уж слишком резок для присутствия на деликатных договорах о мире. Аарон ужасно боится сообщать Александру с Элайзой новости, но они оба принимают их спокойно: Александр пожимает плечами и отвечает, что кто-то ведь должен управлять практикой в его отсутствие, а Элайза целует его и говорит, как она им гордится и что они оба знали, что порой ему придётся уезжать бог знает куда на важные дела; но пока он будет возвращаться домой в конце дня, этого достаточно. Аарону приходится сдержать свои мольбы о том, чтобы она поехала с ним, ведь нигде угроза убийства или похищения не будет выше, чем за границей, без привычной охраны, на виду у британской делегации. Фактически, король Георг так и не отменял награду в герцогство за его голову. — Позаботься о нём, — просит Александр Лоуренса, пока провожает их с Элайзой. Аарон бросает недовольный взгляд. — Постараюсь изо всех сил. — Позаботься о нём, — говорит Аарон Элайзе, и она хихикает. — Постараюсь изо всех сил, — отвечает она, после чего Аарон и Лоуренс заходят на борт корабля и машут Александру с Элайзой с его носа до тех пор, пока те не превращаются в точки на горизонте. Лоуренс затем проводит Аарона до их каюты, ибо тот совершенно бессилен перед морской качкой и пребывание на палубе ничем не помогает. И всё же это того стоило, решает Аарон. Всё же всецело того стоило.***
По их прибытии в Нант («Я думал, мы направлялись в Гавр?» — спрашивает Аарон, на что Лоуренс качает головой: «Мы на полпути сказали капитану сменить курс, а туда отправили корабль для отвода глаз, нельзя рисковать с британцами, не в открытом море»), Аарон уже не уверен, насколько это того стоило: он не покидал комнату целыми днями, поэтому следить за временем было трудновато, и теперь он как никогда убеждён, что не любит корабли. В довершение всего, их ожидает парад. Самый настоящий парад. Аарон чувствует себя совсем не в своей тарелке с его помятой одеждой и слегка позеленевшим лицом, но затем, как ангел с небес, объявляется Лафайет, и торопит их подальше от всех французских офицеров к тому, в чьём доме они сегодня остаются. — Позже тебе придётся посетить небольшой ужин, — говорит Лафайет. — Но я прослежу, чтобы тебе приготовили ванну и чистую одежду, а потом у тебя будет время на отдых перед выходом в свет. Ванна и отдых идут ему на пользу, но при явлении на ужин в глазах по-прежнему мутно. Ночь затуманивается в именах, лицах и утомительных знакомствах, которые Аарон мигом забывает. Он носит длинные шёлковые перчатки, которые достала ему Анжелика, безмерно за них благодарный, поскольку всё едва выносимо и без видения смертей всяких незнакомцев. Он допивает первый бокал вина, затем ещё один, и в итоге алкоголь помогает ему чувствовать себя отчуждённо от окружений и играть роль обаятельного, благодарного гостя. Он примечает, однако, что ни Лафайет, ни Лоуренс не поглощают ни единой капли алкоголя и постоянно находятся настороже при нём. «У меня есть друзья, — думает он. — У меня есть люди, которые заботятся обо мне и пытаются защитить меня». Утром их гонят в карету до Парижа, и следующие несколько дней проводятся так же, как предыдущие: путешествовать утром, останавливаться в каком-то роскошном доме к полудню, оставаться на ужин, спать на дорогих перинах, повторить. В какой-то промежуток времени его одежда заменяется на более изящную, а чересчур богатая еда портит аппетит. Аарон видит, как Лоуренс и Лафайет переговариваются, когда думают, что он не смотрит, и гадает, в какой момент он стал в глазах окружающих таким маленьким, беспомощным созданием. Это удушающе: ему чуть ли не предпочтительнее времена, когда на него смотрели с неприязнью или и вовсе игнорировали, — хотя бы тогда он был в своём управлении. Но он не очень огорчён Лафайетом или Лоуренсом — он огорчён всей этой страной, её роскошью на одной стороне и полнейшей нищетой на другой; как несмотря ни на что, они все, похоже, его бездумно любят. «Это честь, — напоминает он себе. — Ты обязан им во всём этом». В ночь перед их ожидаемым прибытием в Париж он селится в чём-то излишне роскошном, сам не уверенный в чём: во время их приезда уже было темно и он не особо обращал внимания. Как вдруг на следующее утро его уже ведут в Версаль отужинать с королём. А точнее, в этот момент он узнаёт, что всё это время находился в Версале. Этот дворец — дворцы — не описать словами, хотя Лафайет уверяет его, что «некоторые из них всего-навсего апартаменты, разве он не помнил, где они жили ночью?» В дворцовых апартаментах, оказывается. При свете дня они гораздо величавее, чем помнилось, а здания выглядят огромными; ему интересно, сколько в них вместили комнат. Его торопят через… ну, ему кажется, что это сады, но они вполне могут быть и большим декоративным двором для впечатления посетителей — уж его они определённо впечатляют: изгороди, фонтаны, огромный дверной проём, через который его ведут, — у Аарона от всего буквально перехватывает дыхание: от окружающих запахов мочи и парфюма можно задохнуться. Завтрак должен представлять собой небольшое, скромное событие, что, по-видимому, означает, что были приглашены король Людовик, Мария-Антуанетта, их дети, некоторые… братья с сёстрами, родные и двоюродные? Дальние родственники? Двенадцать фрейлин Марии-Антуанетты и ещё пятнадцать аристократов. А сверху, судя по всему, расположены смотровые комнаты, откуда за ними наблюдают ещё больше придворных, недостаточно важных, чтобы присоединиться. Аарон старается не думать о том, как отвратно они все выглядят: Людовик с бесчисленными складками жира, выглядывающими из-под его изысканного наряда, несмотря на, казалось бы, прячущий их дизайн, или броские цвета женских платьев, запах пудры, резкость одних глаз и пустые взгляды других. У них всех такие очерченные губы, Аарону интересно, часть ли это их моды. Они хихикают о нём между друг дружкой пронзительными, неразличимыми голосами, а слышен ему только последующий смех. — Итак, — первое, что говорит ему король Людовик, — меня ждёт длинное и счастливое правление над этой процветающей нацией? Аарону хочется разразиться истеричным смехом или удариться головой об стол. Разве им не видно, насколько далеки они от действительности, не видны последствия их собственного чревоугодия в виде факта, что их народ голодает, не видна злость, которая неминуемо вскипит и поглотит их, да лихорадка, что сожжёт эту страну дотла? — Или я забыл, — говорит король Людовик, — вы американец, вам не нравятся короли. — Мне не нравятся установления, применяющие свою власть для угнетения окружающих, — отвечает Аарон. — И мне не нравятся двойные стандарты. Я считаю, что правление может быть долгим и процветающим, когда все жители свободны и равны в глазах закона. Аарон слышит вокруг себя резкие вдохи, и его озаряет мысль: в дворцовую политику входит казнь людей, дерзящих королю подобным образом? Дворцовая политика может допускать его казнь, или арест, или, скорее всего, он только что испортил всё в отношении их союза, а всё по той причине, что, видимо, существует предел тому, как долго он готов потакать мерзким лицемерам. «Я работал с Джефферсоном почти десять лет, — думает он. — И не могу один раз съязвить королю ради всей моей нации?» Затем король Людовик начинает смеяться, и внезапно его слова становятся самой смешной вещью, что гости за столом когда-либо слышали, все улыбаются, присоединяются, и несколько людей принимаются аплодировать. — Ну и дерзкий этот провидец! — объявляет король Людовик. — Мне нравится! И войну нам выиграл, не так ли? Уж нам-то светит предостаточно процветания со всей новой территорией, что вы нам предоставили. Выражение его лица слишком открытое, слишком глупое для того, чтобы Аарон поверил, что король ему угрожает. Наверняка тот просто повторяет то, что ему неделями говорили советники. И тем не менее Аарон слышит угрозу: именно поэтому он здесь — чтобы гарантировать, что Франция получит желанное. Аарон почтительно улыбается, поднимает бокал. — Я выпью за это.