_________
В ночь перед началом переговоров к ним наведывается Бенджамин Франклин — что само по себе тревожно, потому что никому не должно быть известно их место пребывания, — но он укутан почти до неузнаваемости и перекидывается парой слов у каждой двери, где останавливался, а потом располагается в отведённой ему комнате. Лоуренсу приходится идти за Аароном, который писал в своём дневнике, намереваясь пойти спать, совершенно неподготовленный к такого рода встрече. Он в пижаме, бога ради. — Джон Джей планирует… хотя, по-моему, он уже вёл переговоры с одними лишь англичанами, чтобы обеспечить нам сделку повыгоднее, — говорит Франклин. Ни представлений, ни приветствий — сразу к делу. — Это одна из причин, почему вас сюда позвали — потому что французы готовы сильно на нас злиться, ибо где-то в течение войны решили, что пусть лучше она будет им выгодной. Вот список желаний Джея, требований, зовите как хотите. — Он кладёт на стол лист бумаги. — Также я могу перечислить, чего захотят французы, но они и так дадут ясно это понять завтра. Куда больше того, что Британия даст им без нашего вмешательства. Испания, по крайней мере, кажется довольной их куском пирога — то бишь Гибралтаром и ещё, возможно, небольшой частью территории в Вест-Индии, — а голландцы заключили торговое соглашение, работу над которым завершают отдельно. Так что это дело между нами, Францией и Англией; а Англия горячо готова иметь его с одними нами не только потому, что это предоставит ей преимущество территориально, но и потому, что если Францию можно как-то натравить против вас, то она желает этому посодействовать. Теперь же у неё появился шанс на ход — у Франции то есть, — и ежели мы хотим остаться с ней в тесном союзе в будущем, то вы в этой игре выступите неотъемлемой фигурой. Аарон удерживается от замечания: «Разве что пешкой». — Чего хочет Франция? — спрашивает он. — Больше, чем получит, а именно: часть захваченной территории с войны с французами и индейцами, Тобаго и Сенегал. Мошенничество это, вот что. Тем не менее содержать колонию куда сложнее, чем захватить, а французы сейчас находятся в довольно сложном финансовом положении, так что не очень-то могут просто грозить держать при себе всё, что получили — получили, заметьте, при помощи от Испании. А раз Испания уже обрела желанное, она готова переждать это дело и отдать его в руки Британии. — И каких от меня ожидают действий? — Вы провидец, я как-то надеялся, что вы придумаете что-нибудь, — говорит Франклин. — Я не могу вечность откладывать завершение этих переговоров; Джей и лорд Шелбёрн вместе обедали последние три недели, и Адамс кажется готовым присоединиться к ним. Верженн — он нам очень помог на войне во время наших изначальных переговоров о союзничестве, но не дайте себя одурачить — у него в этом деле тоже есть скрытые цели. Правда, он всё пуще и пуще на нас злится оттого, как бóльшая доля финансового бремени этой войны легла на Францию, а мы пока не имеем средств отплатить им. Верженн мой друг, и я бы не хотел покидать эту страну, оставляя его злым на нас, а добиться этого можно только держа все переговоры совместными, о чём мы сперва и договорились. Франция не может позволить себе очередную войну, они лишь хотят получить должное от этой. — То есть мне надо?.. — Поддержите французов завтра, добейтесь, чего они хотят. Сделайте пару угроз, склоните переговоры в их пользу. А если не сможете, то хотя бы втолкуйте моим дорогим товарищам послам, что они не понесут потерь, переговариваясь совместно, а не у Франции за спиной. Или уж рассчитывайте на то, что Верженн всё сделает за вас, у него может не хватить вежливости ждать ваших действий. Американские послы поганили внешний образ Америки. Вы наша единственная надежда сохранить сейчас со всеми дружбу. — Я думал, что Британия будет ненавидеть меня несмотря ни на что, — говорит Аарон. — Британия готова купить мир. Вложиться в него. Деньги бьют гордость. — А Франция?.. — Ощущает себя покинутой нами, — дополняет Франклин, — а вы, я смотрю, не быстро схватываете, да? Вам придётся, иначе вас завтра заживо сожрут. — Этого будет достаточно, мистер Франклин, — подаёт голос Лоуренс из дверного проёма. — Мы готовы к завтрашней встрече, и мы хотели бы приступить к ней, хорошо выспавшись. Я могу проводить вас вниз, если желаете. — Я знаю, где выход. Я лишь пытаюсь облегчить вам задачу. — Я ценю это, мистер Франклин, — говорит Аарон. — Мы увидимся с вами завтра.***
Он не высыпается. Он совершенно не готов к переговорам. Притом Франклин не облегчил ему задачу; напротив, теперь он в полной мере осознаёт, сколько всего может пойти не так, и от того ему дурно. Что совсем некстати, поскольку это неофициальное собрание за обедом — славная небольшая встреча, чтобы все сумели познакомиться с Аароном и посвятить его в ход переговоров, ведь, фактически, он всего-навсего почётный гость, пришедший пожать всем руки, без какой бы то ни было властью над ситуацией. Франклин был прав об одном: едва вторую порцию блюд успевают подать на стол, как Верженн живо начинает: — О, и я был в восторге от вашего открытого письма их королю Георгу. У меня есть копия одной из оригинальных печатей, она обрамлена в моём кабинете. Какое красноречие, если у меня верно переведено, фразы наподобие: «Паникуют и отступают на краях нашей земли», как сильно, но нет, моя любимая: «Вы же только желаете продолжать воевать с нашим союзником Францией. Властью, данной мне как провидцу, сделаю вам совет: вы и так понесёте огромные территориальные потери Франции и Испании, если закончите войну непременно. Продолжите войну, и они лишь увеличатся. Вас ожидают…» Как сказать, как передать это, оригинальные слова были столь проницательны… «Унижение за морями и крах на родине». После такого в комнате воцаряется тишина. — Не станем ведь мы в самом деле расценивать пропаганду, распространённую в попытке положить конец войне, как козырь на территориальных переговорах, — говорит лорд Шелбёрн. — Мы даже не знаем, написал её полковник Бёрр или это… — Это я написал, — говорит Аарон. Вновь тишина. — Вы недостаточно серьёзно нас воспринимали, — говорит Верженн. — Потому мы решили, что, вы, наверное, нуждались в напоминании. — Важно, чтобы условия данного договора были точны и угодны для всех вовлечённых сторон, — говорит Аарон. — Поэтому я здесь, не так ли? Выслушать ваши предложения и постараться предоставить имеющиеся у меня представления о долгосрочных следствиях. — Да, что ж… — пытается вмешаться Адамс. Франклин яростно на него глядит, но перебивает Верженн: — К сожалению, на совместных переговорах за эти несколько месяцев было достигнуто мало прогресса. — Он тянет слово «совместных», и Аарон ощущает на себе взгляд Франклина с другой стороны стола, благодарный, что его предупредили, перед тем как бросать в эту воду с акулами. — Это будет улажено к моменту моего ухода, — отвечает Аарон, поворачиваясь так, будто обращается лично к Верженну. И говорит по-французски, конечно, французский — хороший ход. Ещё немного — и ему будет плохо. Он подавляет тошноту. — Замечательно это слышать! — восклицает Верженн, вызывая тем самым различные формы жуткого дискомфорта на лице чуть ли не у каждого, кто не француз, да и у некоторых французов тоже. — Позвольте рассказать вам о текущем ходе переговоров. Наступает прекрасный получасовый перерыв, на протяжении которого Аарону остаётся только слушать о значительно растущих требованиях, тонко затрагиваемых Верженном в его перечислениях территорий, которые могут стать предметами обсуждения. К моменту, когда тот говорит, что Франция хочет вернуть себе всю Канаду, Шелбёрн прерывает его: — Вы оскорбляете нас этими детскими требованиями и бросаетесь провидцем как какой-то пешкой, чтобы запугиваниями добиться нашего повиновения? Это постыдно. Мы можем вести переговоры как мужчины… — А вы в самом деле так уж хотите вести переговоры? Ведь провидец сейчас во Франции. Как бы вы отнеслись к очередной войне? Франция не может позволить себе очередную войну, так сказал Франклин, неужели он ошибался или… — Я здесь, чтобы предотвратить очередную войну! — говорит Аарон. — Я здесь, чтобы предотвратить очередную войну, — повторяет он по-английски. — И если вы не собираетесь принять это сведение всерьёз, значит, эти переговоры находятся в худшем положении, чем полагалось изначально. — Возможно, нам стоит как-нибудь обсудить это за завтраком, — говорит лорд Шелбёрн. — Поскольку здесь явно многое теряется при переводе. — Переговоры должны быть совместны. Я намерен придерживаться этого. Не говоря уже о том, что моя охрана может взбунтовать, услышав, что я устраиваю частную встречу с британской делегацией. Взгляд Шелбёрна твердеет, а Верженн широко ухмыляется, однако Аарон смотрит в сторону американских послов, пытаясь понять, не устроили ли его слова случайно межнациональную катастрофу. Адамс выглядит злым, но Джон Адамс всегда таким выглядит, если память ему не изменяет. У Генри Лоуренса на лице читается всё то же спокойное, расчётливое выражение. Джей выглядит слегка раздражённо, он следил за Верженном как ястреб. Франклин встречается с Аароном взглядом и легонько покачивает головой: «Нет». Кровь стынет у Аарона в жилах. Он не просил этого, он не просил этого, его швырнули в комнату, не сказали, что делать, а теперь он подведёт всю свою страну… «Подождите лет так двадцать, и у Франции будет вся Европа», — хочется ему бросить. Но он не может сказать это, не может указывать на будущее, чёрт, да он и не знает толком, правильно ли он поступает, не усугубят ли они следующие десятилетия, предоставив Франции желанное. — Конечно, — говорит Шелбёрн. — Мы относимся к вам с одними только дружескими намерениям впредь, когда наши нации живут в мире. Впрочем, мы понимаем, если вам требуется некоторое время, чтобы свыкнуться с этим. — Аарон не знает как, но Шелбёрну удалось сообщить это с наивысшим пренебрежением. Чувствует себя как ребёнок в комнате, полной взрослых, которого угораздило что-то пролить себе на одежду. — Это всё пройдёт гораздо быстрее, если вы изложите уже обсуждённые вами условия и вызывающие затруднения части, — отвечает Аарон. — Я лишь хочу помочь с договором. Шелбёрн ухмыляется. — А ваша делегация не ввела вас в курс дела? «Моя делегация не удосужилась прийти увидеть меня», — думает Аарон с желчью. — Мне намного предпочтительнее изучать такие дела без посредников, — говорит он. — Моим видениям свойственно быть очень… личными. Так что я хочу услышать, на что вы надеетесь и что планируете делать, со всех ваших точек зрения. Шелбёрн излагает собственный план. Он намного чётче, более щедрый для американцев и куда менее щедрый для Франции. Это угол, в который он намеренно загоняет Аарона, едва ли не элементарного замысла: Аарон может встать на сторону собственных послов, и тогда Соединённые Штаты отрежут от Франции, что скорее унизительно, чем убыточно. Либо он может вступиться за Францию и настоять на том, чтобы те получили больше территории в ущерб Соединённым Штатам, что, бесспорно, заклеймит его предателем на родине и уничтожит его политическую карьеру, а также респектабельность и всё, что он так старательно строил. Шелбёрн предлагает всю территорию с востока Миссисипи, когда Верженн перебивает его: — Сегодняшний день был всего лишь обедом, у нас впереди будет предостаточно времени на подробности. У меня есть прочие дела, а эта встреча и так затянулась на несколько часов. — Конечно, — произносит Шелбёрн, но Аарон не может не чувствовать, что тот выиграл. — Было очень приятно познакомиться с вами, джентльмены, — говорит Аарон и, обаятельно улыбаясь, направляется пожать всем руки. Половине французов отрубают головы, хотя Верженну — нет. Похоже, он умрёт от какого-то заболевания. Аарон управляется с испанскими и голландскими послами, чтобы добраться до Шелбёрна: это его последний шанс получить хоть какое-то преимущество… Шелбёрн заканчивает натягивать единую белую перчатку и лишь затем принимает руку Аарона. Он знает, конечно он знает. — Я был очень рад познакомиться с вами, американский провидец, — говорит он. — Надеюсь на скорое решение наших переговоров.***
Как только они возвращаются в апартаменты, Аарон теряет самообладание; заперев дверь на задвижку, он вбегает в его с Лоуренсом комнату, где его тут же рвёт в ночной горшок. И так это и продолжается, а сколько времени — неизвестно. Он приходит в чувство только минутами, может, часами позже, сам не знает, но из двери слышится непрерывный стук, сочетающийся со стуком в его голове, и он хочет, чтобы он прекратился. Он слышит грохот, волну брани, а затем на его затылке лежит холодная рука, пока вторая грубой хваткой придерживает его за плечо. А пустые позывы продолжаются. Продолжаются ли? Он не знает, тело слишком трясёт. — Всё хорошо, всё хорошо, всё будет хорошо. По крайней мере, он всё ещё способен распознать голос Лоуренса. — Есть ли вероятность, что его могли отравить? — спрашивает тот. — Нет. Это голос Лафайета. Должно быть, Лафайет тоже в комнате. — В желчи нет крови, он не ел и не пил ничего подозрительного, а также ещё живой. Я не врач, но не думаю, что это могло быть ядом. — Аарон? Поговори со мной, — просит Лоуренс. — Провидцы… не… лгут, — выговаривает Аарон, пока позывы не начинаются опять. Ничего не выходит. Лоуренс хотя бы сразу всё понимает. — Переговоры. Давление в использовании его статуса провидца, чтобы заполучить Франции больше территории. Они хотят, чтобы он врал о будущем для обеспечения сделки. — Он просто расстроен? — спрашивает Лафайет. — Или это… связано с его силами, у всех провидцев такая реакция, когда они злоупотребляют способностями? — Я не знаю. Пока надо просто помочь ему продержаться. Ты можешь принести мне чашу воды и чистое полотенце? — Конечно. Руки снова его двигают, перемещают, и он даёт телу обмякнуть. — Аарон? Аарон, всё в порядке, ничего из сказанного сегодня не было официальным, ты не посол, всё будет в порядке, просто успокойся, постарайся дышать, ты… у тебя что-нибудь болит, тебе больно, ты можешь сжать мою руку, если?.. Ох, Лафайет, спасибо большое. Его приподнимают вверх и что-то прижимают к губам. — Вода. Пей. Он пытается сжаться, и чашку убирают, прежде чем её содержимое разольётся. — Может, стоит дать ему что-то покрепче? — Мы не будем его спаивать, Лафайет, ты никогда не оставался с ним, когда он действительно напивался, в отличие от нас с Александром, и это не самое приятное зрелище. Во-первых, его так ещё больше рвёт. — Я не знаю, что ещё делать. — Я тоже, я просто… Аарон пытается крепче ухватиться за Лоуренса, он не знает, впивается ли он пальцами ему в плоть, оставит ли царапины, синяки… Он только на это и способен — обагрять кровью жизни близких ему людей. — Эй, т-ш-ш, тише, ты в порядке, — Лоуренс притягивает его ближе, из-за чего Аарон млеет, чувствуя, как тело начинает понемногу расслабляться. — Он никуда завтра не пойдёт, — говорит Лоуренс. — Скажи им, что он заболел, что у него было ужасное видение, мне всё равно, но он не пойдёт завтра. Можем поговорить с Франклином или Джеем лично, если он будет готов. Но мы не покинем эти комнаты, пока не узнаем, отчего именно это произошло, и пока всем не станет ясно, что нельзя пользоваться им как какой-то разменной монетой. — Это будет сложно выполнить. Но я постараюсь. — У тебя есть корабли, да? — Да, а что? — Если дойдёт до худшего, вытащим его из этой треклятой страны. О, прости, то есть… — Не извиняйся, правление в этой стране позорно. Ничего из увиденного вами не создаёт хорошее впечатление об этом месте. У меня есть корабли, я прослежу, чтобы они были готовы. Мгновение тишины, а затем Лафайет добавляет: — Кажется, он успокаивается. — Я попробую заставить его спать, ты организуй всё к завтрашнему дню, — говорит Лоуренс. Потом происходит очередное смещение: Аарон больше не на полу, единственной опорой ему служит грудь Лоуренса, а после — матрас. Руки стягивают с него сапоги и верхнюю одежду, его отпускают, укладывают и… — Нет. Руки немедленно оставляют его; как только он к ним тянется, они возвращаются и снова его держат. — Не уходи, не уходи, пожалуйста, не уходи. — Аарон, тебе надо поспать, — слышится голос Лоуренса. — Ты не можешь, не покидай меня, пожалуйста, прошу, не… прошу, останься, пожалуйста… — Аарон, открой глаза, я буду прямо здесь, в этой комнате, моя кровать рядом с твоей, всё в порядке, это… — Не уходи! Аарону слышен вздох, руки отстраняются, и он скулит, пытаясь свернуться калачиком в одеялах. Затем слышится падающая на пол обувь, кровать прогибается, и Лоуренс возвращается. Очередной вздох и осторожное движение, раскутывающее его из одеял. Аарона немного перемещают, пока Лоуренс пытается накрыть их обоих, а затем его голова лежит у Лоуренса на груди, тот обвивает его рукой, и он способен дышать вновь. Сердце Лоуренса ровным биением отдаётся ему в ухо, и Аарон начинает выравнивать дыхание под его поднимающуюся и опускающуюся грудь. — Всё хорошо. Т-ш-ш, всё хорошо, всё хорошо. Так Аарон и засыпает. Той ночью ему не снятся кошмары.***
Наутро, когда Аарон разлепляет глаза, он всё ещё стеснён с Джоном Лоуренсом; нисколько не спящим Джоном Лоуренсом, смотрящим на него с выражением сдержанного беспокойства. Аарон прикидывает, стоит или не стоит ему смущаться по тому поводу, что в текущий момент он раздет до белья и прижат к чужой груди, в итоге решая, что его и так смоет приливной волной смущения от всего произошедшего вчера и что не следует с учётом этого спозаранку переживать эмоциональный срыв. Лоуренс тёплый. Ему не хочется кричать, отдёргиваться и прикрывать себя во имя какого-то расплывчатого понятия приличия, у него нет сил на такую херню. — Ты как? О, как интересно, его грудь как бы подрагивает, когда он говорит. Вот только Аарону не хочется отвечать — Аарону хочется снова заснуть, чтобы ему не пришлось думать о том, что именно вчера произошло. — Аарон, ты можешь говорить? Он вздыхает — в самом-то деле, пора заканчивать уклоняться от собственного бремени. — Да. — Ты в порядке? — Я пытаюсь не думать об этом. — Ты знаешь, было ли?.. — Было ли это естественной для провидца реакцией или просто я, сходящий с ума? — Значит, ты понимал меня с Лафайетом, это хорошо. Аарон сглатывает. — Я не знаю. Чем это было. Я надеюсь, что это естественная реакция для всех провидцев, я правда так надеюсь, Джон, я… О нет, он не готов переходить на имена, сейчас слишком ранний час, Лоуренс должен быть Лоуренсом, и он ни о чём этом не просил. — Если нет, то ты должен понять, насколько я опасен. — По-моему, сейчас ты выглядишь как угодно, но не опасно, — говорит Джон. — Я могу что угодно сказать, — отвечает Аарон. — Я могу что угодно сказать, от своего лица или какого бы там ни было. Отдаться тому, кто больше предложит, неважно, их пугает всё, что выходит из моего рта, им проще принять это за правду, чем рисковать отвергая. Я могу что угодно сделать, я могу что угодно сказать, люди обожают меня, армии восстанут по моей команде, веря, что я выиграю им всё что угодно… — Ладно, будущий император мира, от тебя уже чуется мания величия. — Я опасен. — Да, ты опасен и, наверное, гораздо лучше меня понимаешь насколько. Но ещё ты по-прежнему человек. — Мне было бы безопаснее, если бы я не мог врать. Мне бы не пришлось ни о чём этом волноваться. — Представим, что ты не можешь. Не хочу вдруг повторять прошлую ночь. — Мне стоит… встать. И умыться, и… Мы с кем-нибудь видимся сегодня? — С Франклином. Лафайет почему-то решил частично поведать ему о произошедшем, вместо того чтобы напридумать оправданий и оставить дело в наших руках. Так что он придёт попытаться разобраться в этом с нами. Мне кажется, он чувствует себя отчасти ответственно за то, что затронул цели Джея… — голос Джона искажается на имени Джея. — Не злись так на Джея, он один из наших лучших союзников в борьбе с рабством, — говорит Аарон. — Что ж, сейчас он нам не помогает. — Он старается сделать всё возможное ради нашей новой нации. Ему это дорого. — А мне дорог ты, так что наши с ним приоритеты расходятся. Аарон затаивает дыхание. Джон чувствует это — конечно Джон чувствует это; Аарон помнит, почему именно ненавидел говорить с Александром в постели — потому что Александр мог чувствовать каждые его реакции, которые он смог бы спрятать, говори они стоя в комнате, как нормальные люди. И Джон замирает тоже. — Прости, я… я не ожидал, — запинается Аарон. Джон наклоняется и целует его в макушку, а Аарон вздыхает и опять расслабляется. Это приятный момент, но только и всего. Момент. — Мне правда стоит уже встать и умыться. Высвободив их из объятий, Джон привстаёт над кроватью, а Аарон рассеянно приподнимается, и тут они просто смотрят друг на друга. Аарон надеется, что такой взгляд означает «и больше мы никогда не будем говорить об этом и сделаем вид, что ничего не было», потому что сейчас это кажется лучшим вариантом. Он направляется в ванную комнату, умывает лицо и решает, что стоит всё-таки приготовить воду для ванной и избавиться от едкого запаха высохшего пота на коже. Став приемлемо чистым, он одевается в скромнейшую одежду. Лоуренс и Лафайет ждут его с простым завтраком: яйца, обычный хлеб, масло и несколько фруктов. Оба также одеты, всё вернулось в свои рамки приличия. — Бенджамин Франклин прибудет в течение часа обсудить, что делать с тобой, — говорит Лафайет. — Я думал, он придёт после полудня? — спрашивает Аарон. Лафайет задерживает на нём взгляд. — Уже третий час дня идёт, мой друг. Аарон глубоко вдыхает. — Хорошо. Спасибо. Оставшееся время он проводит с пером в руке: сперва записывает то, что помнит из самого Парижского договора, затем разницу между выигранным Францией и Испанией в этот раз. Он не совсем уверен, о чём просит Франция сейчас, ведь Верженн, разумеется, преувеличивал, но из-за этого всё обрисовать ещё труднее. Какая им выгода? Франция и Испания держали канал под контролем, они бы вполне смогли выиграть при вторжении в Британию, они ведь успешно захватили бóльшую часть Вест-Индии… Вопрос лишь в том, что именно Британия готова отдать взамен… права на рыбалку, торговые соглашения или… Аарон уже записывал всё это для послов, но он отчаянно надеется, что, записав опять, раскроет для себя что-то упущенное среди всего этого, некий кусок, которым можно всё починить. Не может ведь… это же не может быть всем; будь дело и в территории, этим не объяснишь тупик, в который они все встали. О чём бы подумал Александр?.. Деньги. Просто и ясно — обычные деньги. Франция обанкрочена — или будет такова, сроки, в принципе, не играют роли, — Франция обанкрочена и хочет, чтобы Британия помогла им оплатить войну — не дословно так, но они точно падут, если не исправят своё финансовое положение. А может быть, они не подумали об этом, может быть, этим их не усмирить. Просто… новой территорией никому ничего не решишь, а любые его слова могут… — Дыши, — говорит Лоуренс. Так он и делает. Осторожные вдохи и выдохи. Пытается не думать о том, что делает. Франклин прибывает ровно в три. Видимо, Аарон вздрогнул при его входе, либо в той или иной степени выглядел бледно и неспокойно, поскольку Лоуренс тянется и хватает его за руку, сжимая. Франклин поднимает бровь при виде сцепленных рук, но тем не менее ничего по этому поводу не говорит. — Добрый день, джентльмены, — произносит он. — Добрый день, мистер Франклин, — отвечает Лоуренс. Аарон не отрывает взгляда от стола, стыд захлёстывает его волнами. — Мистер Бёрр, у нас мало времени, потому я спрошу напрямую: вы вчера о чём-либо лгали? Лоуренс сказал, что Лафайет посвятил его, он не уточнил насколько, и Аарон молится каждой клеткой своего существа, что ничего конкретного в отношении его… реакции… не было упомянуто. Кажется, будто ситуация ухудшается с каждой следующей секундой, и он как можно крепче хватается Лоуренсу за руку. — Фактически, нет. — Чем больше вы мне расскажете, тем больше я смогу помочь вам всё уладить. «Тем больше он сможет помочь всё уладить». Французская революция будет хаосом, а тех, кто попытается встать у неё на пути, уничтожат. «Лафайета уничтожат, — осознаёт он. — Если Лафайет узнает о надвигающемся, то попытается остановить это и будет казнён». — Все покиньте комнату, — слышит Аарон себя. — Я буду говорить с Франклином, и только с Франклином. Лоуренс напоследок сжимает его руку, затем отпускает, а Аарон твёрдо смотрит вниз, не желая видеть выражения возможного разочарования на его лице. Он ждёт, пока дверь не закроется, и потом вновь говорит: — Я собираюсь рассказать вам о… я понимаю, что к этому надо прибегнуть на переговорах, но… если об этом узнают, если неверные люди попытаются остановить или использовать это, умрут сотни тысяч людей. Французская революция является самым что ни на есть беспорядочным и нестабильным событием современной истории. — Значит, они всё-таки последуют за нами с революцией. Аарон смеётся. — О, вы и половины не знаете.***
Аарон рассказывает ему обо всём. Изначальные намерения революционеров, Комитет общественного спасения и Эпоха террора, якобинцы, войны в Европе, республики и их нескончаемые падения, восстановление монархии и очередной повтор цикла, восстание Наполеона, Наполеоновский войны — всё в одной куче. Слова вылетают из его рта, пока он пытается изложить их в меру своих возможностей и вспомнить то, на что он никогда не удосуживался обратить должного внимания в прошлый раз. Это сложно. Но он делает всё, что в его силах. — Я не уверен, что это возможно предотвратить, — говорит Аарон, когда заканчивает. — Но я знаю, что много хороших людей погибнут, пытаясь, если узнают. А если узнают неверные люди, то Франция может… Франция может быть завоёвана, весь баланс сил может нарушиться; свобода и сила нашей собственной страны исходят из факта, что нам удаётся развиваться без чьих-либо вмешательств, сейчас мы недостаточно сильны, чтобы выиграть очередную войну. — Они видят в нас силу за гранью военной, — отвечает Франклин. — Никто не хочет ввязываться с нами в очередную войну: все обхаживают нас в надежде на союзничество. Благодаря вам. — Мои видения появляются не по желанию. И я не могу выиграть ещё войн для кого-либо. И если они о том узнают… — Наша позиция падёт. Я понимаю проблему. — Франция может стать более нестабильной, получив больше земли, — говорит Аарон. — Следовательно, если мы, угрожая моими силами, скажем, что им нужно больше территории, то я буду выглядеть… ну, так, будто не понимаю, о чём говорю. Голова короля Людовика окажется в корзинке через десяток лет, плюс-минус год. Сейчас вся страна обанкрочена; деньги отложат революцию, если пойдут к голодающим крестьянам, а не в карманы аристократам, но такого исхода я попросту не могу представить. И… — Думаю, я услышал достаточно. С этим я смогу завершить переговоры, по крайней мере неофициально. Мне нужно уточнить две вещи. Франция примет предложение денег без всяких обсуждений? — Я знаю не больше вашего. Только если они не подумают, что это как-то связано с тем, что их считают слабыми. — Британия сможет предоставить деньги с лёгкостью? — С невероятной лёгкостью. Если они предоставят нам желанное — «щедрую сделку», на которую Джей улещал их, — то торговля между Соединёнными Штатами и Британией станет даже лучше, чем в наши колониальные времена, особенно в начале. К тому же они заработают много денег, им не должно быть в тягость предложить их. — Отлично, — говорит Франклин. — С этим я разберусь. Дайте мне… шесть дней. Вы останетесь здесь, с недомоганием ввиду ужасного видения того, о чём сейчас мне поведали. — Он поднимает руку, отрезая возражения Аарона. — Я предоставлю им минимальное количество подробностей. Верите вы или нет, но я могу с таким справиться. Я занимался этим ещё до вашего рождения. — Видимо, у меня нет иного выбора, кроме как довериться вам, — говорит Аарон. — Ваши друзья доверились правильному человеку. Увидимся через неделю. Я пришлю записку, если мне понадобится больше времени.***
Шесть дней. И Аарону нельзя ни выходить, ни что-либо сделать — только играть больного рядом с прочими офицерами его охраны. (Эта часть не слишком сложна: солдаты держатся с ним на осторожном, учтивом расстоянии и явно принимают за сахарного, уж со вчерашним его представлением. Ему остаётся только прихрамывать при выходе из комнаты, как они расступаются. Он скучает по солдатам своей старой охраны — которые его действительно знали, не боялись при нём шутить. Он ненавидит каждый аспект этой поездки, но держит язык за зубами, поскольку это неважно и озвучивая это никому сейчас не поможешь.) С Лоуренсом они уже делили комнату в течение недели во время войны, той зимой в Филадельфии, а теперь у них ко всему ещё есть Лафайет и всевозможные бутылки вина, которыми он их искушает. Это не должно казаться тяжёлым, но кажется, потому что Лафайет здесь, Лафайет здесь, и… И он мучительно погрязает в вине из-за всего, что не рассказывает Лафайету касательно Французской революции. Александр бы ни за что не простил его — чёрт, Лоуренс бы ни за что не простил его, — если бы они узнали, что он готов целенаправленно скрывать от них информацию ради спасения их жизней ценой американской независимости. Чем Лафайет отличается? «Но я бы сделал это, — осознаёт он. — Я бы сделал это без колебаний. Зато они бы остались в живых». Он чувствует себя гораздо менее виновато, решив это. На второй день Лафайет приносит им обоим шахматный набор. Он был невероятно погружён в игру, с тех пор как Пегги побила его, и провёл два месяца в преддверии свадьбы, пытаясь одержать над ней верх. Уловки Аарона не работают на нём так же успешно, но с Лоуренсом они наравне. Они все легко беседуют об отмене рабства — и в американских, и во французских колониях; как преподнести это землевладельцам как мыслимый экономический вариант; а впоследствии полдня обсуждают, стоит или не стоит Франции вовсе иметь колонии, влияние колониализма на международные отношения. Размышляют о далёком будущем. Лафайет по секрету приводит представить им его жену Адриенну и своего трёхлетнего сына Жоржа Вашингтона де Лафайета. — Отправь его как-нибудь в Америку, мы приютим его на год, — говорит Аарон. — К тебе? Ты ходячая катастрофа, а Александр — тем более, причём у Элайзы и так будет полно дел, — отвечает Лафайет. — Тогда езжай с ним! — Я не против, — говорит Жорж, всё ещё повисая на маминой юбке, которой не отпускал с начала визита. — Вам всем стоит приехать, — говорит Аарон. «И уехать из этой вскипающей страны от черта подальше, пока не погибли страшными смертями», — не говорит он. Он знает, что Лафайет выживет, думает, что его сын — тоже, а с Адриенной он особенно избегал какого-либо физического контакта, потому что не хочет знать. Адриенна покидает их вскоре после обеда, к тому же Жорж устаёт, и их ждёт долгая поездка на карете до дома. Лафайет достаёт очередную бутылку вина и предлагает такую игру в шахматы, где надо выпивать за каждую проигранную фигуру. Это весело, искренне весело — проводить время с ними двумя, наблюдая за их противостоянием. «Мы отдалимся, все мы, — осознаёт Аарон. — Лафайет навсегда останется во Франции, а Лоуренс ни за что не сможет вечность быть моим возвышенным охранником. Мы отдалимся по тому, как наши пути лежат сейчас». Кажется жестоким, что вселенная наконец одаряет его группой друзей, только чтобы забрать их — и через жизнь, а не смерть. «Тебе неоткуда знать, что они уйдут», — пытается он убедить себя. Но он-то знает. И потому проводит остатки недели, запоминая их: как Лоуренс напрягается, сужая глаза и сосредотачиваясь, когда проигрывает в шахматах; как мил акцент Лафайета — притом чем менее они трезвы, тем чаще скачут между английским с французским, — и чем пьянее Лафайет, тем страшнее его акцент, а чем пьянее Лоуренс, тем чётче он проговаривает слова. И тогда Лафайет щурится и разражается тирадой, перемешивая слова друг с другом, и Аарон смеётся, смеётся вместе с ними, потому что может больше никогда не получить такой возможности. «У меня есть друзья, — думает он. — У меня есть друзья. У меня есть друзья».***
На шестой день Франклин присылает записку о том, что его желают видеть на очередном заседании официальных переговоров и что после этого они, наверное, смогут уехать. Переговоры проходят в здании, которое Аарон не узнаёт; Лафайет говорит ему, что это Йоркский отель и что большинство встреч проводилось здесь, в Версале или же в более непринуждённой обстановке за трапезами. Местонахождениям их встреч стали придавать своего рода конфиденциальность после того, как они с Лоуренсом подняли ужасный шум вокруг предотвращения покушений на убийство. Они начинаются с привычных любезностей, однако есть что-то другое в атмосфере, даже испанцы с голландцами внимательны, в то время как Верженн улыбается шире обычного и постоянно жестикулирует руками, а взгляд лорда Шелбёрна остёр и сфокусирован, в целом, на Аароне. Аарон не уверен, что произошло, но Верженн к тому же весьма демонстративно игнорирует Франклина. Он почти не сомневается, что Франклин провёл неделю, беседуя с одними британцами, следовательно либо Верженн был поставлен в неведение, и потому теперь зол, либо здесь происходит что-то крупнее и сложнее. У него от этого болит голова. Они немного дискутируют впустую о Канаде, кому и что достанется, где будут проведены черты. Верженн сообщает наперёд, что Франция готова совсем не трогать Канаду, но в таком случае хочет назад Сент-Винсент и Гренадины. Шелбёрн отмахивается от замечания размытым: «Мы сможем с таким разобраться». Соединённым Штатам предлагают безумно щедрое количество территории: и с севера, и с востока Аппалачи, после чего Верженн показательно отмечает: — Ну конечно, англичане покупают мир, а не заключают его. А лорд Шелбёрн к нему поворачивается: — Что ж, именно так. К слову о покупке мира, пусть это и может показаться… нестандартным, но мы готовы предложить вам напрямую сумму в триста тысяч ливров в компенсацию за ваши… финансовые усилия в этой войне и для обеспечения территориальной сделки, которая может быть для нас чуть более щедрой в отношении этих переговоров. Верженн поднимает бровь. — Вы делаете денежное предложение? — Провидцу… нездоровилось в течение недели из-за очередного ужасающего видения, — говорит Шелбёрн. — Мы хотим укрепить эти переговоры как можно быстрее, гарантировать, что больше не возникнет конфликтов или… нестабильности. А в зависимости от того, как мы изменим карту Вест-Индии, уверен, что мы с радостью поднимем сумму и до… восьмисот тысяч ливров или, скажем, миллиона? Верженн аж разворачивается и таращится на Франклина, а тот склоняет голову вбок и одаряет его подчёркнутым выражением, на что Верженн в свою очередь сужает глаза. Между ними явно происходит немой разговор, непонятный остальным. А Аарону внезапно это всё надоедает, так как ему видно по телу Верженна, что это сработает, идеально сработает, ему просто гордость не давала попросить или сразу согласиться; однако эта сумма превосходит все, на какие Франция могла бы надеяться в любой другой ситуации. — Когда нам стоит ожидать полной оплаты? — спрашивает Верженн. — Как вы намереваетесь так быстро предоставить подобную сумму? — В идеале мы бы платили ежемесячно, в течение двух или трёх лет, — отвечает Шелбёрн. — Звучит приемлемо, так ведь? Впрочем, мы можем либо выдать вам всё в меньших суммах, либо всем сразу, но тогда количество может выйти меньше. А территории, которые мы больше всего хотим… И у него даже список с собой есть. Соотнеся увиденное в нём сейчас с тем, что помнит из кошмарной встречи с прошлой недели, Аарон замечает, что этот порядок приоритетов Британии несколько отличается от прежнего, и не понимает, то ли это для того, чтобы подсластить сделку, то ли чтобы Франция всё-таки согласилась на меньшее. Верженн так критически его осматривает; Аарон очень волнуется, что тот в любом случае посчитает это вторым вариантом. Потом они погружаются в переговоры, пошагово выясняя, сколько именно денег и сколько именно земли должно быть обменено, размыто поднимают вопрос о правах на рыболовство, торговых правах, сроках сумм и штрафов в случае задержки, в то время как Аарону кажется, что он задыхается, потому что он закончил, ему незачем здесь быть, соглашение было заключено ещё до того, как он вошёл в комнату, Франклин позаботился об этом, он устал от напоминаний о том, насколько он всё-таки вне лиги. — Похоже, вы все уже обо всём договорились, — говорит Аарон. — Если вы хотите интересничать ещё несколько недель, чтобы каждый сохранил своё достоинство, пусть будет так, но я вам для этого не нужен. Моя жена Элайза в ожидании, так что я очень хочу вернуться домой. Воцаряется поражённая тишина, после чего Шелбёрн говорит: — Конечно. Мы благодарим вас за то, что вы в принципе пришли побеседовать с нами. Мы верим, что договор будет заключён и подписан в течение месяца, но думаю, мы можем позволить себе выходной. Верженн изумлённо добавляет: «Мои поздравления», а затем собирает остальных членов своей делегации, чтобы шёпотом поговорить в углу, после чего они покидают помещение. Франклин тут же подходит к Аарону. — Это Лафайет сказал, что ваша жена беременна? Мы согласились не говорить вам до конца переговоров. — Я… что? — Что ваша жена беременна, — повторяет Франклин. — Вы сказали: «Моя жена в ожидании…»* — Погодите, что? Я сказал, что «моя жена в ожидании меня», то есть в ожидании моего скорого и безопасного возвращения домой. — Ты сказал, что твоя жена в ожидании, — подтверждает Лоуренс. — Я… мы можем вернуться к тому, что Элайза беременна? — Такое, как правило, происходит, когда женитесь и начинаете спать друг с другом, — говорит Лоуренс. — От этого беременеют, мне надо объяснять дальше? — Нет, не надо, м-мне надо присесть, я буду отцом. Лоуренс проводит его до стула. — Да. Поздравляю. — Я… Элайза беременна, — говорит Аарон. Его руки дрожат. Франклин так пристально за ним наблюдает, Аарон ощущает себя добычей, но его поражение слишком велико, чтобы дать проход любым другим эмоциям. — Давай уйдём отсюда и найдём Лафайета. Он может начать организовать наше возвращение домой. — Джентльмены, — слышится новый голос. — Если позволите прервать, я бы хотел поговорить с моим сыном. Лоуренс ощутимо напрягается возле Аарона. — Конечно, — говорит Франклин. — Джей и Адамс хотели обсудить с мистером Бёрром пару моментов, чтобы увериться, что мы получим в переговорах всё должное, и чтобы обсудить будущие отношения с Британией. Аарон бросает Лоуренсу обречённый взгляд, но тот подталкивает его вперёд, и так ему остаётся лишь беспомощно последовать за Франклином и отдать Лоуренса на милость его отцу. Какое минимальное количество земель они должны приобрести. Где получат права на рыболовство. В чём, возможно, могут попросить о большем. Желание британцев упрочить экономические связи с новой нацией, несмотря на некоторое напряжение, которое непременно будет присутствовать из-за одного только существования Аарона; но деньги, как правило, бьют гордость. Лоуренс приходит через около пятнадцати минут — его кулаки сжаты, а костяшки белы. — Пойдём, — говорит он, и Аарон, извиняясь, прощается с Джеем и Адамсом. Лафайет ждёт в гостиной с небольшим отрядом охранников Аарона. Они тихо перекидываются парой слов, как вдруг Лоуренс мчится мимо них и захлопывает за собой дверь. Аарон было последовал за ним, но Лафайет хватает его запястье. — Идём, — говорит он. — Мы пообедаем и дадим нашему другу Джону время побыть наедине с мыслями. — Сейчас четыре часа дня, — возражает Аарон, что ему кажется вежливее, чем жаловаться: «Я волнуюсь о нём, и никто не даёт мне побыть одному, когда мне надо подумать». — Значит сейчас идеальное время для полдника, — Лафайет отвечает Аарону, невинно хлопая ресницами. — Будем есть скромно. Свежий хлеб, сыр, вино, фрукты, мёд для подливки. Тебе понравится, ты недостаточно ел. Здесь недалеко, мы можем дойти пешком. — Мне не предоставляется выбора. — Нет, — Лафайет жестом указывает на дверь. — После вас. Один из офицеров осматривает улицу, чтобы убедиться в отсутствии засады, и только затем Аарон проходит сквозь дверь, которую Лафайет столь почтительно ему держит. Снаружи относительно безлюдно, сейчас четверг и стоит середина дня, а их местоположение держали в секрете. Тем не менее группа движется как можно более быстро и скрытно. — Джентльмены, вы собираетесь пообедать? Все останавливаются, врезаясь друг в друга в попытках обернуться, чтобы увидеть бегущего за ними и видимо запыхающегося Бенджамина Франклина. — Да, собираемся, желаете присоединиться? — спрашивает Лафайет. Аарон недовольно стонет: отвлечение Лафайета только что увеличилось с обещанного одного часа до как минимум трёх. — О! Ну, лишь потому, что вы так вежливо попросили, — говорит Франклин. — Должен признать, мне не терпелось побеседовать с вами на темы, не касающиеся переговоров. — Вы хотите спросить меня о моих способностях. — Что же, да, — говорит Франклин. — Не возражаете, если мы перейдём на английский? Я не хочу что-либо утерять при переводе. — Верьте или нет, я могу говорить по-английски, — говорит Лафайет. — Полковник Бёрр был замечательным учителем во время войны. Не волнуйтесь, что оставите меня в неведении, всё равно эта беседа мне не особо интересна. — Ну, вам мы доверимся с едой, а я предоставлю отвлечение! Мистер Бёрр, тема нашего разговора тремя днями ранее и ваши сегодняшние действия пробудили во мне сильнейшее любопытство относительно проявления ваших сил. — Вы очень прямолинейны, — отвечает Аарон. — У меня мало времени. Вскоре вы уедете, и, как я подразумеваю, вы будете очень заняты, когда вернётесь в Нью-Йорк. Это может быть моим единственным шансом побеседовать с вами, я бы хотел оставить любезности и извлечь максимум пользы. — Слушаю вас. Франклин, словно недовольно, выдыхает. — Никто никогда не проводил над провидцами всеобъемлющего исследования, о самом феномене крайне мало сведений, особенно при том, как важно он повлиял на нашу историю, а практически вся имеющаяся у нас информация — это слухи да гиперболизация… — Вам не нужно убеждать меня, как важно заполнять брешь в информации, это я весьма остро ощущал с самого детства, — прерывает Аарон. — Расспрашивайте. — Как ваши силы всецело проявляются? — Ко мне невольно приходит видение смерти человека, когда я впервые касаюсь его кожи. Это было единственной способностью, которую у меня проверяли и которую подтвердили, когда мне было четыре. С тех времён я обнаружил, что могу касаться животных и если я… сконцентрируюсь, то увижу и их смерть. Бывали и другие видения, позволяющие мне узнать о более масштабных вещах, но я не вижу их регулярно. — Что насчёт произошедшего накануне? — спрашивает Франклин. — Сказать правду, хоть вам и неоткуда о ней знать? — Это достаточно трудно объяснить. С учётом того, что я много чего говорю и в большинстве случаев нельзя подтвердить, правду или нет. — Ваши предсказания поддаются изменению? — Да. — Видения о смертях, другие видения, сказанные вами вещи или всё из перечисленного? — Определённо видения о смертях и определённо другие видения. Поэтому мы выиграли войну на два-три года раньше. А о брошенных мною словах мне довольно тяжело судить, ведь… — Бóльшую часть и подтвердить нельзя, — заканчивает за него Франклин. Он с минуту глядит вдаль, затем качает головой, словно пробуждаясь. — Вы ассоциируете какие-либо ваши видения с тем или иным религиозным опытом? — Нет. Я просто вижу. Нет никаких голосов, за исключением тех, что исходят от людей в моих видениях, никаких ангельских наказов — ничего. Просто что будет, то будет. — Вы бы сказали, что верите в Бога? — Уж лучше я постесняюсь ответить, — говорит Аарон, а Франклин так на него взирает, словно понимает, что Аарон ссылается на что-то, не намереваясь объясняться. Аарон, всего на секунду, ловит себя на мысли признаться Франклину, что его видения могут быть воспоминаниями, но отбрасывает её. Он понятия не имеет, что именно движет этим мужчиной, помимо твёрдой приверженности концептам «науки» и «прогресса»; однако знает от Александра, как могут нездоровые амбиции воздействовать на кого-либо, случившегося им помехой. Это его жизнь, а разрушить её может любая мелочь, раскрывающая его уникальное положение. «Я мог бы оставить после себя что-то для будущих провидцев, — думает Аарон. — Чтобы никому не пришлось вновь через это проходить». Но что «это» именно такое, через что он вообще проходит? Всё кажется таким… необъяснимо личным, что он не хочет изливать душу незнакомцу. Так что сжимает губы. — Мы прибыли, — говорит Лафайет, указывая на небольшое кафе. — Сзади есть закрытый сад, мы можем предоставить его себе. Идите, садитесь, я достану нам еды. — Знаете, есть ещё один разговор, который я хочу с вами провести, — говорит Франклин. — Хм? — Ваши мнения насчёт некоторых моих личных… проектов. Вы можете сказать что-нибудь проясняющее, и как я говорил, для меня это единственная в своём роде возможность изучить, ну, вещи, к которым я иначе не имел бы доступа. — Я не могу ручаться за достоверность чего-либо, что говорю… — Да, да, я знаю, — перебивает Франклин. — Итак, для начала…***
Отвлечение занимает не три, а четыре часа, в продолжение которых Франклин описывает его замечания насчёт демографий, картографирование большого течения в Атлантическом океане, эксперименты с электричеством и волновую теорию света (после целого получаса объяснений о том, почему свет должен являть собой волну, а не корпускулу, Аарон всплёскивает руками и говорит: «А почему не оба?», на что Франклин сужает глаза и быстро что-то записывает в вытащенный им блокнот), преимущественные ветра и воздействия на погоду, термодинамику и планы для почтовой системы, — всё в мельчайших подробностях и в таком объёме, что Аарону кажется, будто он узнал больше за этим разговором, чем за два года в Принстонском колледже. Ему едва ли доводится и слово вставить, однако Франклин безмерно благодарит его за все дополнения и после, наконец, всех их отпускает. По распоряжению Лафайета их ожидает карета, чтобы отвезти обратно в их место пребывания. Когда они наконец прибывают, Лоуренс находится в его с Аароном комнате, дверь в которую пусть закрыта, но не заперта. Аарон шагает внутрь и осторожно за собой её закрывает; Лоуренс молчит. Прошли уже годы с тех пор, как Аарону приходилось утешать кого-то; что он должен сделать — сказать: «Все умрут, но ты не скоро»? Если Лоуренс схож с ним, это не особо послужит утешением. — Я ухожу с должности главы твоей охраны после этой поездки, — говорит Лоуренс твёрдо, пока Аарон мнётся в углу. — Прости… что? — спрашивает Аарон. Лоуренс отворачивается и бьёт по матрасу, на котором сидит, а Аарон прикусывает язык. — Может… мне уйти? — Нет, всё в порядке. Я буду в порядке. — Тебе незачем… тебе незачем скрывать от меня свои чувства, — говорит Аарон. — Ты можешь говорить со мной, не говорить, можешь просто… быть расстроенным, когда я рядом, я не хрустальный, я не разобьюсь. Лоуренс бросает на него взгляд. — Я действительно сражался на войне. Я защищал себя всю свою жизнь без охраны. Я разбирался с политикой. Я прожил смерть моей жены и моей дочери. Я умер. Верь или нет, но я могу о себе позаботиться. — Ну, прошу простить, но этого не очень видно, — говорит Лоуренс. — Ты падаешь в обморок, тебя тошнит, ты всё время просыпаешься с криками, тебя не назвать образцом силы. — Я могу о себе позаботиться, — повторяет Аарон. — Раньше я разбирался со всем этим один, за закрытыми дверьми, и знаешь что? Гораздо легче не быть одному, когда проходишь через дерьмо. Так что говори со мной, не говори — ты мне ничего не должен, но тебе лучше знать, что я здесь для тебя. Как и Лафайет, и Александр, и, уверен, Маллиган бы сказал то же самое. Лоуренс смеётся. — Знаешь, ты даже милый, когда весь такой злой и уверенный. — Я стараюсь, — говорит Аарон. Какое-то время Лоуренс ничего не говорит, и Аарон осмеливается на шаг вперёд, потом ещё один. Затем он спускается на кровать и пытается положить руку Лоуренсу через плечо. Ключевое слово — «пытается», поскольку тот согнут так, что протянуться чуть тяжело. Лоуренс вздыхает и наклоняется к нему, а Аарон поправляет руку, чтобы она лежала должным образом. — Мой отец говорит, что я потратил всю войну, — говорит Лоуренс. — Что в службе охранника нет никакой славы, что это было позором моему чину и что я должен немедля ехать домой и пытаться спасти мою репутацию. Я ничего не сделал, я разочарование, ну понимаешь, — как обычно. — Да. Понимаю. — Даже начинаю жалеть, что я не умер на войне. По крайней мере так бы я получил свою славу. И никто бы ко мне не приставал. — Я бы приставал к тебе, — говорит Аарон. — Я бы поднял завесу смерти, просто чтобы приставать к тебе. — Что я совершил, ради чего стоит жить? — спрашивает Лоуренс. — Кроме того, что наживался на славе моих друзей? — Мне не по силам понимать, ради чего стоит жить, — отвечает Аарон. — Зато понятно, что смерть довольно окончательное решение для проблем, часто оказывающихся временными. — Мой отец нескоро уйдёт. И… мне казалось, что я вырос, что благодаря времени вдали от него, благодаря службе на войне у меня наконец проявился характер. А затем — несколько его слов и я будто маленький ребёнок, а всё, над чем я так усердно работал, пропало. — Мой дедушка никогда меня не бил. Но временами было видно, что он хочет. Поэтому я научился быть таким тихим. Полагаю, он был менее… строгим до смерти моей бабушки — я помню, как чаще всюду бегал и играл, — но я был таким маленьким, когда она умерла. Не думаю, что помню её лицо. — Раньше меня защищала мать. Она никогда не противостояла ему напрямую, но зато смотрела на мои рисунки и вправду хвалила их, а не выкидывала, будто мусор. А когда его не было, разрешала везде бегать, играть снаружи, лазать по деревьям, и никогда на меня не кричала. — Они сидят в тишине целую минуту. Затем: — Я скучаю по ней. Аарон прижимает его ближе. — Ты сильнее, чем думаешь. И я не про ту силу, которую ты демонстрируешь внешне, когда о нас всех заботишься. А внутри тоже, ты сильнее, чем думаешь. — У меня нет такого чувства. — Его не должно быть, чтобы это было правдой. Лоуренс улыбается. — Интересно, не слишком ли много ты понимаешь для кого-то столь наивного? — Я провидец, мне ясно всё, — говорит Аарон. — А ещё я не понимаю, о чём ты. У Лоуренса расширяется ухмылка. — Нет, тебе не понять. — Если ты останешься, мы сможем закончить начатое. Отменим рабство, навсегда. Ну и что с того, что ты вернёшься в Южную Каролину. «Права штатов» станут мантрой расистских подонков, годами прячущихся под просвещённым интеллектуализмом, чтобы мешать нашему прогрессу. Так побей их в их же игре, борись с ними на их же уровне. — Я пытался убедить Конгресс штата уже… — Присоединись к Конгрессу штата. Продолжай работать, никогда не сдавайся, это больше, чем ты. Это то, что… что я говорю себе, когда ощущаю себя малым. «Это больше, чем ты». — Нам не быть свободными, пока рабство не свергнуто, — говорит Лоуренс. — Да. Так что не смей сдаваться. Миру нужен Джон Лоуренс. Нам всем нужен Джон Лоуренс. И мы ни за что тебя не бросим. — Прошу, продолжай, признавайся мне в своей вечной любви. Аарон затихает на миг. — А ты хочешь, чтобы я признался тебе в своей вечной любви? Лоуренс напрягается, а Аарон ужасается, что совсем не то сказал. — Не сегодня, — наконец говорит он. — Думаю, сегодня было много тяжёлого сказано. — Хочешь по-дурацки напиться с Лафайетом, пока я слежу, чтобы вы не натворили чего-нибудь слишком глупого? — спрашивает Аарон. — Расслабиться и хоть один раз сделать ответственным меня? — Ты ведь знаешь, какой угрозой это будет для безопасности, — произносит Лоуренс, и Аарон не уверен, о том он, чтобы напиться, или о том, чтобы сделать его ответственным. — Что ж, ты уже не глава моей охраны, значит, это больше не твоя порука, не так ли, мистер Лоуренс? — Вы это очень верно подметили, мистер Бёрр. Аарон встаёт и протягивает Лоуренсу руку, помогая подняться. Впоследствии они до нелепого напиваются в их комнате; у Лафайета есть запас хорошего виски, так что им не приходится выходить, ставя под угрозу чью-либо безопасность, к тому же тот не хочет делиться с остальными офицерами охраны Аарона, поэтому они не пьют в гостиной. В результате все разлеглись на кровати Аарона, Лоуренс между ним и Лафайетом, обвив обоих руками. — Я люблю вас, парни, вы это знаете, да ведь? — спрашивает Лоуренс. Лафайет наклоняется и целует его в лоб. — Да. Мы знаем.***
На следующее утро — вернее, полдень — вся компания отправляется назад в порт. Лафайет их сопровождает («Мне больше нечего здесь делать, кроме как хвастать своим общением с тобой; в таком случае я лучше буду действительно с тобой общаться»). Путь назад совсем отличается от пути сюда: они едут с рассвета до глубоких сумерек, нет никаких изящных карет, а на место усадеб приходят гостиницы. — К Нанту направляется процессия, — говорит Джон. — Мы захотим уехать до того, как они поймут, что мы на корабле. Всё не становится чудесным образом лучше: Джон подолгу едет впереди в полном безмолвии (Аарон не уверен, когда «Лоуренс» вновь превратился в «Джона» в его голове, — лишь что это неоспоримо произошло). Но такова жизнь — нельзя всё наладить как по щелчку пальцев. Бывают хорошие дни, бывают плохие, и остаётся только надеяться, что хорошие дни обратятся хорошими неделями, и помнить, что после плохих дней обязательно наступят хорошие. «Это больше, чем мы, — напоминает Аарон себе. — И у Джона Лоуренса впереди много хороших дней. Это того стоит, это всё того стоит, должно стоить». Лафайет проводит их к докам, а затем целует каждого в щеку. — Я принесу свободу моему народу, а вы стремитесь принести свободу вашему, — говорит он. Поездка домой ничем не приятнее первой, но хотя бы время словно проходит быстрее; потому ли это, что они не сменяют направление на полпути, или всего лишь потому, что воспоминания Аарона о поездке смешались в один нескончаемый кошмар, — он не уверен. Может быть, это связано с Гольфстримом Франклина. Но они добираются до Нью-Йорка, в целости и сохранности, и стоит лишь середина февраля. Джон собирает все его вещи, помогает и слегка подталкивает в сторону палубы. — Ты даже не спустишься к докам сказать привет Элайзе и Александру? — спрашивает Аарон. — Корабль отчаливает немедленно. Думаю, мой отец переживал, что я сбегу с тобой. — Что же вы, мистер Лоуренс, я женатый мужчина, — говорит Аарон, и они оба над этим смеются. — Ничего. Я смогу принести немало благ в Южной Каролине. Я сделаю именно то, чего хочет мой отец: стану должным политиком, баллотируюсь в Конгресс штата, а затем разбужу зверей, выдвинув законопроект об эмансипации. — Ты будешь невероятен. Джон улыбается. — Я знаю. А теперь иди, все уже теряют терпение. В едином порыве дерзости Аарон хватает Джона за обе руки своими собственными, но в продолжение момента замирает, пытаясь вытянуть слова из горла. — Лоуренс… — Аарон. — Не забывай писать. А если они и стоят так несколько дольше положенного, то, что ж, никто о том не скажет._________
Примечания: Вау, уже ноябрь. *(My wife is expecting — My wife is expecting me) Глагол «expect» можно перевести как «ожидать» в буквальном смысле этого слова, но глагол «expecting» с окончанием -ing по отношению к людям, как правило, означает «ожидать ребёнка/быть в положении». Следовательно, красивее и правильнее будет перевести это как «моя жена в положении». Я пыталась найти, можно ли вставить это выражение или выбрать какое-нибудь другое, или перефразировать фразы совсем, но получалось криво и неловко, либо выходила отсебятина. Представим, что здесь я написала рулон текста, в полной мере описывающий, насколько я недовольна тем, что выражение пришлось опустить и разъяснить в примечаниях. Ниже идут переводы примечаний автора, которые я и к некоторым прошлым главам добавила, потому что ладно, почему бы и нет. Они весёлые. Перевод некоторых примечаний автора: – Простите, что я ничего не знаю о политике и мирных переговорах. Здесь присутствовали самые важные люди (Шелбёрн и Верженн), потому что Аарон важный, и поэтому на такой случай они, возможно, используют тяжёлую артиллерию? – Есть некоторые отличия, например: в настоящей войне Испания не выиграла Гибралтар и захотела сражаться до тех пор, пока его не получит, но теперь им неплохо так свезло иметь провидца на своей стороне. Но также от этого сменилось положение Франции, то бишь им не пришлось лезть из кожи вон, пытаясь убедить Испанию окончить войну и уступая то, что они завоевали, потому что финансово не могли позволить себе продолжать её; – Я знаю, что как минимум в письмах Генри Лоуренс звал Джона Лоуренса по прозвищу «Джек», но в мюзикле он «Джон», и знаете что? Мне нравится «Джон», так что придётся смириться; – Поскольку я изучаю физику, было невозможно не упомянуть о фишке с «и корпускула, и волна», Бен Франклин был мегакрутым и сделал много классных вещей, связанных с физикой; – А ещё он ошибся насчёт направления тока электричества при негативном и положительном зарядах, у него был шанс 50/50, но он ошибся, и с тех пор студенты, изучающие электричество и магнетизм, его проклинают.