***
Иногда приходится просто смириться с тем, что все вокруг - эгоисты и лицемеры. Даже если верить в такую истину не хочется, жизнь все равно покажет истинное лицо каждого. И Юнги не исключение: ему тоже приходится смириться с тем, что Чимин - тоже эгоист и тоже лицемер. Эгоист - совсем не по характеру; в жизни - наоборот, мягкий и заботливый, осторожный и понимающий, милый и безобидный… А вот за закрытыми дверями, когда никто, кроме Юнги, не видит и не слышит… Чимин любит получать удовольствие ничуть не меньше, чем отдавать. А еще Чимин - тоже лицемер: покорность и игривая невинность, как понял Юнги со временем, - лишь прикрытие, лишь обман зрения. А на самом деле Чимин жаден до боли и мучительной истомы ничуть не меньше самого Юнги. Возможно, именно это и удерживает их вместе: Юнги с каждым разом открывает для себя что-то новое, нечто совершенно неожиданное, и эта непредсказуемость завораживает, и держит крепче простой «влюбленности» или некой зависимости; Чимин же всегда остается спокойным, при любом своем «настроении» (и даже когда скрещивает лодыжки на одном из плечей Юнги, и даже когда самодовольно улыбается, поглаживая колени сидящего сверху Мина). Чимин манипулирует Юнги, а тот даже не осознает этого. А может, и осознает… Но не хочет прекращать все это. - Эй, Юнги! - Сидящий позади Чонгук похлопывает его по плечу, обрывая размышления о лицемерии и эгоизме. - А? - Оборачивается Юнги. - Ты не слышал? Идем, - Чонгук поднимается со ступенек, что возвышаются над сценой, и спускается вниз. Перерыв окончен, и нужно возвращаться к репетиции. Юнги поспешно облизывает пересохшие губы и встает с места; спускаясь к сцене, замечает боковым зрением приближающегося с другой стороны ряда Чимина. Тот пристраивается рядом и спускается чуть позади. Скользнув взглядом в сторону, улыбается так мило и дружелюбно; Юнги не отвечает даже на взгляд, и только морщится от унизительного шлепка по ягодице. Как раз по тому месту, где все еще побаливает фиолетовый синяк в форме этой самой ладони…***
- Ну, сегодня я на тебе отыграюсь. Юнги прерывает поцелуй, что был таким нежным и мягким, таким теплым, и таким долгим… У Чимина наверняка подкосились бы колени от такого поцелуя, но Чимин, к счастью, лежит на спине, уставший после тренировок; а Юнги лежит сверху, и рука его поглаживает горячую талию и ребра Чимина, пробравшись под одежду, и проводит вверх и вниз по плавному изгибу торса… - Отыграешься? - Вскидывает брови Чимин, слегка разочарованный тем, что этот чудесный поцелуй оказался так неожиданно прерван. - Да, - Юнги кладет подбородок на грудь Чимина и смотрит исподлобья: - Ты же понимаешь, что последняя твоя выходка тебе так просто с рук не сойдет. Чимин хмурится и поднимает глаза кверху, делая вид, что старается припомнить ту самую «последнюю выходку»; однако на самом деле он и так прекрасно ее помнит - просто в очередной раз разыгрывает невинность, а на самом деле пробуждает в мыслях воспоминания о красных каплях воска, о веревке, которую Юнги обычно использует для шибари - но в тот раз Чимин связал ею руки Юнги, и смотрел, как он дёргается из стороны в сторону от каждой раскаленной капли, но при этом не просит прекратить… Чимин вспоминает, как оседлал Мин Юнги, и не слез, пока не довел его до изнеможения, почти до агонии… Чимин просматривает в своей голове довольно специфическое порно, да еще и со своим собственным участием. - А где та серебристая портупея? - Что? Какая? - Ну, та… - Юнги, опустив взгляд, начинает водить пальцем по груди Чимина, описывая на ткани незамысловатые узоры. - Я еще все просил тебя ее надеть… А ты все время черную выбираешь. - Ах, эта… Там, - Чимин делает неопределенный жест куда-то в сторону. - А что? Хочешь, чтобы я все-таки надел ее сегодня? Юнги откатывается в сторону, когда Чимин садится на кровати, а после встает и направляется к одному из углов комнаты, где навалены в кучу несколько больших сумок с вещами. - Не совсем… - Как понять - «не совсем»? - Оборачивается Чимин. - Давай, неси ее сюда.***
Толстые ремешки из серебристой кожи, с мелкими квадратными пряжками там, где должны застегиваться на талии. Холодные не только на вид, но и на ощупь. Одна полоса - отдельно: она оканчивается небольшим ошейником… О, восхитительно. «Он полюбил бы ее… Если бы она была черной», - думает Мин Юнги, сидя на бедрах Чимина, который лежит на животе, согнув руки в локтях и подложив ладони под голову. Юнги осматривает широкие плечи и гладкую спину, тонкую талию, и наматывает серебряные ремни на кулак. «Даже жалко портить такую чистую кожу», - Юнги отползает чуть назад и усаживается на уровне колен Чимина. - Ты что там задумал?.. - Недовольно спрашивает Чимин, поворачивая голову. - Т-с-с-с-с, - Юнги приходится наклониться, чтобы достать рукой этот непослушный затылок. - Не поворачивайся… Давай-давай, - Юнги разворачивает голову Чимина обратно к подушке - и тот снова упирается лбом в свои запястья, поводив лопатками. Юнги еще раз оглядывает плечи, спину и ягодицы Чимина, и, прикусив губу, замахивается и с силой опускает несколько кожаных ремней на бархатистую кожу. Чимин вскрикивает - но скорее от неожиданности или от удивления, а не от боли, - ведь первый удар оказался совсем не таким сильным. Юнги внимательно смотрит на неподвижного Чимина. Через секунду замахивается и ударяет еще раз, уже посильнее. Смотрит на резко вздрогнувшие плечи и слышит звонкий шлепок, оставляющий отдачу на мягкой коже. Отлично. Восхитительно, прекрасно. Невыносимо - но так желанно. Так сладко и звонко, и так горячо. Останавливаться не хочется - ни одному, ни другому. Юнги поддается искушению и оставляет одну розоватую полосу за другой на белой коже, раздражая ее каждым новым ожогом удара. Для Чимина это - не боль, а что-то иное, какое-то новое чувство… Это - не наказание, это - подарок, к которому Чимин, может быть, и не был готов, но которому точно рад. Который пришелся Чимину по вкусу.***
К черту ремни - возбуждение Юнги требует большего. Поэтому он наваливается сзади, уперевшись руками по обе стороны талии Чимина, и сразу же проникает внутрь, между этих истерзанных ссадинами ягодиц - быстро и легко. Чимин издает громкий стон, и Юнги подается чуть назад; но, как оказывается понятно через секунду, дело вовсе не в резкости проникновения. Чимин чуть сгибает колени, и приподнимает зад выше, - лежать на животе в таком возбуждении не слишком комфортно, а когда сверху оказывается еще кто-то, вжимая в кровать всем весом, то и вовсе болезненно. Они оба так и остаются: сверху - Юнги, а снизу - отставленная кверху задница Чимина. Юнги выпрямляет спину, и проводит большим пальцем по линии прогнувшегося перед ним позвоночника, скользя взглядом сверху вниз, вслед за рукой; но, стоит заметить алые полосы, как Юнги замирает. Чимин вдруг начинает двигаться навстречу, насаживаясь на всю длину, прижимаясь к низу живота Юнги. И Юнги забывает обо всем: и о планах на приближающийся вечер, и о предстоящих выступлениях… И о серебристых ремнях, что валяются тут же, у кровати. Он видит Чимина, опирающегося на руки и откинувшего голову назад, он видит эти вздувшиеся от ударов ремней полосы, что сами прижимаются к животу раз за разом… Юнги знает, как больно этой воспаленной коже, как жжется даже воздух - не то что уж резкое прикосновение к чему-то еще. И Юнги кладет руку на поясницу Чимина, и медленно пробирается к нижней части его живота, с намерением отвлечь свою жертву от навязчивой боли.***
Когда всё закончилось и оба - и Юнги, и Чимин - уже молча лежали рядом, тяжело дыша, Чимин повернул голову и, не открывая глаз, прикоснулся губами к плечу Юнги. Не в поцелуе - Чимин не старался сжать губами упругую кожу плеча, а просто водил по ней приоткрытым ртом, едва касаясь. Юнги почувствовал эти прикосновения - такие простые, но такие нежные… Как благодарность, как порыв обожания. Юнги подумал тогда, что теперь Чимин наверняка полюбит эту серебряную портупею… И Чимин действительно полюбил ее. И даже уговорил стафф разрешить ему надеть ее на Inkigayo, где группа выступила с «ON» накануне дня рождения Мин Юнги.