***
- Расскажи мне, - непривычным низким тоном (по сравнению с обычным) тихо проговаривает слово за словом Чимин, - о чем ты думаешь, когда мастурбируешь? Когда я далеко? Расскажи мне, какие грязные мысли в твоей голове?.. Юнги заставляет себя приоткрыть глаза, чтобы вернуться в реальность хотя бы частично. Ему не хочется разговаривать… сейчас… Но, если не ответить - то может произойти все, что угодно. Может стать хуже… и вместе с этим - гораздо лучше; может накрыть мягким всепоглощающим приятным восторгом, как густой снежной лавиной, перекрывая дыхание и способность мыслить; а может даже проснуться альтернативная версия Пак Чимина… Разозленная и упрямая. С нотками жестокости и вкраплениями нездорового вуайеризма. Сопротивляться которой Юнги сейчас точно не в силах. Поэтому отвечает: - Мне очень нравится, как ты выглядишь без одежды, - Чимин, услышав это, криво улыбается: он явно хочет больше грязных подробностей; Юнги продолжает: - я думаю о том… Как глубоко ты входишь в меня. Ну или я… По-разному… Чимин начинает делать движения бедрами куда глубже, вжимая Юнги в поверхность очередной гостиничной кровати намного, намного сильнее. - Так? Юнги медленно моргает, шумно втягивая воздух носом, и срывающимся голосом отвечает: - Да. Чимин самодовольно облизывает губы, не отводя взгляда от лица Мин Юнги, и продолжает расспрашивать: - А еще? Что еще? Юнги, понимая, что говорить становится все сложнее (а думать - вообще практически невозможно), набирает воздуха в легкие и одним долгим выдохом быстро шепчет в лицо Чимина: - Я вспоминаю те разы, когда ты тр*хаешь меня изо всех сил, просто как шл*ху, нагибаешь меня - как тогда, когда ты не спрашиваешь меня о моих желаниях; я всегда против, но мне… это… на самом деле нравится. Чимин доволен, услышав такое, еще как доволен; а увидев опьяненный и слегка как будто затуманенный взгляд Юнги напротив, и его безвольно подергивающееся в такт лицо - и вовсе… - Я хочу, чтобы ты заставил меня кричать. Нас никто не услышит… Это редкий шанс… - Продолжает тем временем Юнги, - ты ведь хочешь услышать это? Правда, Пак Чимин? Чимин неверяще вскидывает брови - серьезно? Вот это... Еще и упоминание имени - как пощечина, резкая и неожиданная, звонкая и быстрая... Хочется еще. Конечно, этот звук срывающихся вскриков всегда серьезного и сдержанного Мин Юнги хотели бы услышать многие; но сам Юнги просит об этом только лишь одного человека. Сам Юнги готов показать уровень своего наслаждения, удовольствия, которое может прочувствовать, показать, какой высоты ноту может осилить его низкий голос, переходящий на жалкие всхлипы, покорные каждому движению чьего-то чужого чл*на в себе - только Чимину. И Чимин, после этих последних слов Юнги… Видит вдруг ту темную пелену, застилающую перед глазами всё, падающую откуда-то сразу со всех сторон, - тот самый барьер, который ослеплял обычно Мин Юнги, заставляя прокусывать все части тела Чимина до крови (и шею, и губы, и плечи, и пальцы, и бедра), заставляя тянуть за волосы, едва не сворачивая шею; Чимин вдруг понимает, каково это - захотеть послать куда подальше всю осторожность и боязнь последствий, и просто отдаться инстинктивному желанию одномоментной прихоти…И просто дать то, что просят. И Чимин позволяет себе последовать своим желаниям. И Чимин отдается инстинкту причинить боль - пускай и желанную, пускай и выпрошенную - тому, кто самому Чимину столько причинил боли непрошенной.***
Чимин вцепляется пальцами в затылок Мин Юнги, сжимая его волосы и заставляя приподнять голову выше; дотянувшись до покрасневшей - и уже медленно синеющей от многочисленных лиловых кровоподтеков - шеи Чимин прижимается к ней губами с новой силой, раздражая все новыми мучающими безжалостными поцелуями, заставляя Юнги зажмуриться только от одного этого прикосновения. Чимин скользит грудью по плечам и груди Юнги, втирая горячее жгучее безумие в его кожу, делясь своей одержимостью одним лишь моментом, предвкушением приближающегося крика. Юнги чувствует, что не в силах стонать ни от боли, ни от удовольствия; не в силах даже, кажется, дышать от такого Чимина. Юнги лишь выгибает спину сильнее, и прижимает колени к бокам все ускоряющегося Чимина, и поднимает подбородок выше, наблюдая блестящие в темноте фейерверки за плотно закрытыми веками. Вот оно - ощущение… приближающегося… - Только не останавливайся… - Срывается с губ невольно. О, Чимин и не собирается. Чимин и не думает останавливаться - ему нужен обещанный крик… Чимин держится изо всех сил. Юнги чувствует внутри себя прибой. Где-то в груди начинают подниматься странные волны, - они обычно обрушиваются одним резким сильным ударом, и быстро исчезают, - но в этот раз они как будто приближаются неспешно - но неумолимо, не останавливаясь ни на секунду… - О да… О да. Даже если бы Юнги захотел объяснить Чимину, что чувствует, то все равно не смог бы. Но Чимину это и не нужно - он прекрасно понимает, что чувствует эта хрупкая талия в его крепких объятиях, и отлично чувствует, как начинают подрагивать колени, сжимающие его самого с обеих сторон. Юнги теряет контроль над теплотой каждого морского вала, что всплесками касается плеч изнутри, что брызгами щекочет нёбо и кончик языка; это так странно, и даже пугающе немного, но… Хочется еще. Чимин, оторвавшись от разорванной поцелуями в клочья шеи, прижимается к самому уху Мин Юнги - это трудно, но это того стоит, - и со всей искренностью и со всей нежностью и уверенностью, на какую только способен, выдыхает тихо: - Я люблю тебя.***
В ту же секунду у Юнги в груди поднимается цунами - и будто поднимает его самого на десятки метров над собственным телом; раскатывается внезапно, выйдя из берегов возможных чувств и ощущений, преодолев диапазон всех привычных и всех допустимых рамок - и разливается по всему телу онемевшей мятной теплотой летнего шторма. Секунда превращается в вечность. Вся жизнь уходит на задний план. Весь мир оказывается погребён под этой волной, вырвавшейся наружу из груди Мин Юнги тем самым обещанным Чимину криком; весь мир перестает вообще в принципе существовать, разрушенный проявлением чего-то запредельного… Прекрасного. Громкого. Ожидаемого - но все равно невероятного. Восхитительного. Чимин, уткнувшись носом в подушку у плеча Мин Юнги, улыбается; ни капли самолюбия, ни тени злости - только радость за то, что сумел показать Юнги новый уровень чего-то, недосягаемого прежде. Только наслаждение тем, что было услышано - пусть и не слишком долго, пусть уникально и в самом деле неповторимо - но услышано было. И отпечатано в памяти Чимина навсегда - вместе с болью, что сочится по нейронам из расцарапанной до крови кожи на спине.