Юнмины

      pov юнги.       Этим утром я проснулся с желанием поцеловать тебя. Снова.       И еле дождался возможности зайти к тебе… Чтобы увидеть, как ты сидишь спиной к двери, положив ноги на край стола, запрокинув затылок на спинку стула. Увидеть солнечные лучи, проливающиеся откуда-то сверху, задевающие широко раздвинутые ярко-зеленые шторы. Увидеть отзвуки солнечного света на твоих волосах и коже, услышать отголоски тихой легкой музыки, доносящейся из твоих наушников… Ты так любишь эту песню, хотя до сих пор так и не смог выяснить, кто автор, кто создал ее.       Мы с тобой тоже создаем музыку - каждый разную. В этом наша жизнь. Но наши жизни звучат по-разному. Я более груб и решителен, я бросаю вызов слушателю - а ты нежен и чуток, ты даришь своей музыкой покой, надежду и теплоту.       Я тр*хаю тебя - а ты занимаешься любовью со мной.       Я смотрю на каждый твой образ, всегда новый, - будь то звонкий шелест металлических цепей, или шорох удивительных тканей твоих новых нарядов, или даже стук каблуков (о, было и такое разок), - и я жадно пожираю взглядом каждого тебя, я выгрызаю себе каждый звук, отпечатывая его в памяти; я выпиваю тебя с каждым поцелуем, я причиняю тебе мучительно-приятные страдания - и наслаждаюсь этим; я пожираю твою боль, я питаюсь ею.       Ты каждый раз стараешься угодить мне, удивить меня; ты готов показать мне всё - всё, что я хочу увидеть, и даже чуть больше. Ты себя для меня не жалеешь. Ты себя никогда не жалел. Твои поцелуи сводят меня с ума. Твои руки гладят мою кожу, и каждое такое прикосновение отдается внутри звенящими нотами золочёной арфы.       Когда ты закатываешь глаза, и я могу услышать твой усталый, твой сдающийся выдох, признающий твое очередное поражение передо мной - я слышу лучшую музыку, чем когда-либо слышал, чем когда-либо смогу создать, лучше, чем может создать хоть одно живое существо когда-нибудь.       Я звучу как военный марш в твоем теле. Я нападаю на тебя своей зависимостью от боли и похоти со всех флангов - на твое прекрасное безоружное тело, такое искреннее и чистое… Ты сдаешься без боя.       Иногда ты берешь реванш. Прокрадываешься незаметно на исконно мои территории - на территории доминирования, унижения, оскорблений и глубоких засосов - и я позволяю тебе выиграть. Каждый раз. А недавно… А недавно ты вдруг научил меня любить проигрывать тебе. Стать шлейфом торжествующей мелодии твоей мести мне - за каждый рычащий и кусающий поцелуй, за каждый сиплый выдох из-под сжатых на твоем беззащитном горле моих пальцев, за каждый отзвук боли, причиной которой в очередной раз стала моя нетерпеливая жадность до твоего звучания, до тебя.       Твой взгляд, затуманенный слезами боли при наших первых разах, звучал как тонкий звон мелких колокольчиков, раскачивающихся на ветру. Это был твой подарок мне, - и я охотно схватил его, и разорвал все нити, и разбил вдребезги каждый миг твоего хрустального от слез взгляда, полного легкости и невинности. Ты утратил всё это из-за меня, и ты вроде как не жалеешь… Но я всегда буду винить себя за то, что испортил тебя. Что позволил тебе окунуться в бескрайнее море черноты, в котором плаваю и сам уже так долго… Теперь мы вместе в водах темной скрытности и вечной молчаливой тайны, под покровом которых храним самые дикие и самые грязные фантазии друг о друге - и ни о ком другом.

***

      Я, аккуратно приобняв пальцами твою шею, склоняюсь ближе к твоему лицу - и, слегка улыбнувшись расслабленно приоткрытым губам, тянусь к этому великолепному произведению истинного искусства - редчайший музыкальный инструмент, уникальный, восхитительный, порочный, и только мой. Я тянусь к этой пухлой нижней губе… В самую последнюю перед поцелуем секунду опускаю веки - совсем так, как ты, - я хочу звучать в унисон с тобой. И тут же сминаю покорно ожидающие начала мелодии нашего поцелуя губы Пак Чимина своими.       Я озвучиваю увертюру первых прикосновений - и внутри тебя начинает звучать мелодия, которую слышит не мой слух, но что-то более невесомое и эфемерное. Отзвук этого поцелуя разбивается о реальность, и осколками падает куда-то на дно моего горячего алеющего сердца. Тихое начало симфонии нашей совместной игры в четыре руки звучит в обоих нас.       Я нежно поглаживаю его горло, едва двигая ладонью по гладкой и такой хрупкой коже, - я могу сломать это горло одним лишь быстрым движением, просто сжав пальцы. Я могу разрушить тебя с легкостью, и я не пожалею ни капли… Но я слишком люблю музыку твоего дыхания, чтобы распрощаться с ней навсегда. Поэтому я лишь поднимаю большой палец чуть повыше, и прикасаюсь им к твоему подбородку... Слабо притягиваю шею ближе к себе, так аккуратно и бережно. Ты с чувством отвечаешь на мой поцелуй, покорно приподнимая губы навстречу, - поцелую на редкость нежному, и такому не похожему на секс - похожему, скорее, на любовь, которую я так ненавижу.       Мой поцелуй на твоих податливых мягких губах звучит как перебор клавиш фортепиано - неторопливый, мягкий, нежный, рассыпающийся на десятки, сотни, тысячи тонов звука, достигая моего чуткого слуха… как будто изнутри меня самого. Для тебя же наверняка этот поцелуй звучит иначе - не как нежная воздушная сюита, а скорее как тревожный однообразный фон из какого-нибудь фильма ужасов. Потому что моя нежность всегда приносит за собой боль. Потому что ты не доверяешь моей нежности и теплоте. Ты так расслаблен сейчас, потому что уже готов к резкому укусу, или грубому словечку, сорвавшемуся шепотом с моих губ, или к тому, что я и в самом деле сожму вдруг пальцы на этом подвижном, но все же хрупком горле… Но этого не будет.       Чимин медленно поднимает руку и, неловко скользнув по моим волосам и виску, на ощупь опускает её на мою щеку. Такая мягкая ладонь… Поверить не могу, что я мог связывать эти руки, прижимать к спинке кровати или стене… Поверить не могу в свою жестокость.       Но она есть.       И я целую уже жестче, настойчивее, глубже и больнее закусываю каждую из губ. Я обхожу, почти не разрывая поцелуя, вокруг и перекидываю ногу через бедра сидящего Чимина; сажусь сверху и притягиваю его лицо обеими руками ближе к себе. Я не даю ему вырваться, я не даю ему сбежать, я не даю ему ничего сказать. Я просто… вышибаю из него мелодию. Я бью по клавишам его невинной и чистой (когда-то) души, наплевав на то, что ломаю ее.       Чимин улыбается - он так любит это… Он давно уже сломан. Мной.