***
Раннее синеющее утро. Лиловые оттенки первых лучей солнца, пробивающиеся сквозь розоватые шторы, окрашивают стены в какой-то фиолетовый оттенок. Раннее утро… - и резкая, дёрганная тишина. Не гармоничная, но какая-то нервная, что ли, - и оттого раздражающая и навязчиво бодрящая… весьма. Уставшие после бессонной (частично) ночи глаза Пак Чимина открыты, взгляд его темнеющих зрачков устремлен в белый пустой потолок, слишком низкий, чтобы позволить ощутить то самое ощущение свободного полёта, которое зарождается в груди где-то, пока руки Чимина, подобно крыльям, трепетно охватывают в хрупких и неуверенных (оттого - еще более ценных) объятиях горячий ото сна торс Мин Юнги. Чимин придвигается ближе, кладет ладонь на плечо Юнги и прижимается лбом к его груди. «Так тихо и так тепло…» Спокойное, мерное сердцебиение Юнги успокаивает; так и хочется закрыть глаза и уснуть снова… Даже если и навсегда - не страшно. Этот момент стоит вечности. «Именно это раннее лиловое утро я хотел бы видеть пред собой бесконечное количество выдуманного человечеством времени; если оно и стоит того - то только благодаря твоему существованию в нем». Чимин придвигается еще ближе, прижимается плечами к телу Юнги - ах, совсем не важно, плечи то, или локти, или грудь, - это просто он, и, каким жестоким он не хотел бы казаться, Чимин всегда будет верить, что Юнги любит его… «Я верю, я верю, я верю, - и он любит, любит, любит». Чимин закрывает глаза: «Такой… спокойный. Мне так тепло с тобой». Юнги чувствует происшедшие изменения в пределах кровати, но все же не просыпается - только хмурится, поводив носом, и перекидывает руку через Чимина, притягивая его ближе, прижимая его теснее к себе, как выскользнувшее из рук одеяло, как мягкий плед, выпавший из уснувших пальцев. Чимину жарко, Чимину тяжело, и даже немножко трудно дышать - но близость выступающих из-под тускло сияющей кожи округлых покатых мышц стоит всех этих неудобств; тонкий аромат будоражащего обоняние запаха ореховых сумерек, отпечатавшихся на плечах и ключицах Юнги, терпкая твердость плеч и груди, накачанных в последнее время до невыносимо соблазнительных форм, - все это заставляет Чимина безвольно уткнуться носом в эту кожу, подавшись навстречу, сдерживая улыбку - как признание собственного бессилия перед этим … перед этим Мин Юнги.***
Проходит слишком мало времени - слишком мало, чтобы ранний рассвет успел расцвести крупными лепестками румяных облаков, и чтобы момент умилительной вечности, заключенной в одном лишь моменте одного лишь утра, сумел переменить реальность,- но, тем не менее… Хрупкие пальцы Юнги с синеватыми ветвями вен, выступающих из-под кожи, вальсируют по мягкой коже Пак Чимина; сжимаются медленно на горле, не причиняя, однако же, боли, - причиняя лишь приглушенное напоминание, заставляющее чужие веки покорно опуститься, прикрыть хитро улыбающиеся глаза. Юнги не нужно открывать собственных глаз - зачем, ведь и так известно, кто тянется к его груди все ближе и ближе, вжимаясь в кожу, придвигаясь максимально близко, до упора - даже тогда, когда ближе уже, казалось бы, просто невозможно, просто некуда… Только Чимин может так. Только Чимин тянется к Юнги, даже когда тот не готов вовсе, и совсем не ждет ни чужих прикосновений, ни чужой трепетной заботы, ни чужих хрупких, скрываемых чувств; и только Чимина Юнги притягивает ближе, даже когда ближе уже невозможно и просто некуда, и только над ним хочет иметь власть, только его дыхание перебирать слабыми, еще не проснувшимися бледными пальцами, уверенной хваткой опустившихся на горло.***
Лодыжка Чимина подёргивается в такт где-то на пояснице Мин Юнги; подбородок поднят, а темный изгиб мягких ресниц подрагивает, вторя каждому тихому выдоху. Сам Юнги продолжает рассеянно перебирать покрывшуюся гусиной кожей длинную шею Чимина, и любоваться из-под едва приоткрытых век этой покорной отдачей, этой капризной немой просьбой продолжать. Первые солнечные лучи озаряют небосвод над городом, разросшимся миллионами жителей, - и первые ноты мелодичного голоса Чимина срываются с его губ, что так похожи на искусство. Влажный блеск первых искр замечает Чимин во взгляде Юнги - и первые отсветы от огромных квадратных окон множества высоток отражают дневной свет, посылая его обратно к небу, куда-то за пределы стратосферы, - туда, где, должно быть, ночевали Юнги с Чимином этой ночью, закипая от бурлящей крови, расходясь на звездную пену Млечного пути, - и где уснули вместе, остывая до теплоты и нежности.***
Это утро начинает очередной день - отразившийся острыми яркими бликами от чужих стеклянных стремлений и целей, что так старательно и отчаянно тянутся ввысь узкими бетонными коробками своих тел, день, так похожий на миллиарды уже прошедших - но такой неповторимый и такой уникальный… Очередное утро Юнги и Чимина - такое похожее на все прежние, но и такое по-своему непохожее; как каждый из бессильных, но сладких и кофейно-тягучих стонов Чимина, жадно перехватываемых резкими вдохами Юнги, что втягивают горячий и еще сонный воздух комнаты в раскрытые губы; как горячие глотки чьей-то доверительной близости, расплескавшейся по венам, подаренной "просто так", не ожидающей ничего взамен - но получающей взамен всё; той близости и того абсолютного доверия, которое Юнги прижимает к себе все ближе и все теснее, перебирая кончиками пальцев гибкую талию Пак Чимина… Тишина рассыпается роз лепестками, И звенит, словно моря искристые брызги, Что взлетают - и тают, коснувшись горячего солнца.