***
Юнги любит играть, но не любит быть игрушкой. Он не любит, когда кто-то играет им самим, когда кто-то тянет его, подталкивает и отдаёт указания; но руки Пак Чимина, мягко направляющие плавный изгиб талии Юнги, руки, изведывающие границы дозволенного... От таких прикосновений начинает ноюще тянуть внизу живота, дыхание становится отчего-то прерывистым, а с пересохших губ срывается мучительный стон. - Ну-ну, - Чимин наклоняется вперёд, опуская руку вниз, и скользит ладонью по животу Юнги, что стоит спиной - и на коленях. Чимин замирает и нежно целует дрогнувшую вдруг гладкую спину, касаясь кончиком носа светлой кожи и выступающих из-под нее позвонков. Юнги подаётся назад, и шумно выдыхает, закусив губу от тянущей боли, что будто бы скручивает всего его как раз под мягкой ладонью Чимина. Сдерживаться так трудно... Хочется резко дернуться и опрокинуть того, кто стоит сейчас позади, быстро задрать его бедра и вытрахать как можно резче и грубее, заставляя срываться его высокий голос на фальшь от отчаянной, острой, испуганной просьбы сильнее. Но Юнги продолжает послушно терпеть замеревшую нежность чужих неспешных губ, касающихся спины, успокаивающих... А так хотелось бы придавить Чимина к подушке прямо сейчас и крепко прижаться к этим идеальным губам, и причинить им боль своим настойчивым, требовательным, наглым поцелуем, выпить эту проклятую медлительную нежность, вытянуть её... И тут же выстонать её обратно. - Все хорошо? - Тихо спрашивает Чимин, подняв глаза на затылок Юнги. В ответ лишь движение плеч вверх-вниз, от тяжёлого дыхания, - слишком долго Юнги не делал очередного вдоха, почти позабыв об этом, сосредоточившись только на том, чтобы не думать... О мягких коротких волосах Чимина, в которые Юнги так любит запускать руку и сжимать пряди на затылке, о той готовности и покорности, с которой Чимин так легко поднимает колени и запрокидывает голову назад, открывая беззащитную шею... подставляя ее резким и сильным ударам грубых, даже жестоких, поцелуев. О той стонущей имя "Юнги..." улыбке, когда Юнги закусывает тонкую кожу на горле слишком сильно.***
Чимин продолжает мучать своей медлительной нежностью, оставаясь осторожным и точным. Он наслаждается каждой секундой, он растягивает каждое мгновение и каждое движение до бесконечности, и Юнги не понимает, как Чимин может иметь такую выдержку, - ведь его пристрастия совсем не такие. Все просто. Чимин хочет научить Юнги чувствовать его любовь, вот и всё. Чимин не хочет делать больно, быстро и ожидаемо - только мягко, спокойно и нежно, как его собственные чувства к Юнги, который от любви давно отказался и избегает её. Который тонет сейчас в удовольствии и истоме, искусав все губы, потому что его колени уже подкашиваются и начинают дрожать, а тянущее до бессильных слез возбуждение невыносимо терпеть больше, просто невыносимо... Юнги ненавидит саму идею любви. Он привык к сексу, как средству удовлетворения своих потребностей, и только. Но сейчас его накрывает желание... чтобы эта отвратительная пытка продолжалась. Чтобы Чимин целовал его спину каждый день и каждый раз, поглаживал низ живота, и заставлял любить... это... и заставлял любить.***
Но Юнги прав. Чимин - его собственное отражение. И поэтому, если Юнги сейчас и думает о любви, то Чимин думает… о том, о чем обычно думал сам Юнги: «Даже все звезды и бриллианты мира не украсят тебя лучше, чем оставленные мной на тебе синяки. Ты так прекрасен в своей покорности, в своем бессилии, - я не дам тебе сбежать…» - Мне нужно уехать. - Вдруг быстро проговаривает Чимин. - Что? - Выпрямляет спину Юнги, и тут же забывает, о чем хотел сказать, забывает о своем возмущении, - Чимин проворно перехватывает одной рукой торс растерявшегося Юнги, а на другую - быстро наматывает шелковые рисунки звезд в несколько оборотов. - Я вернусь совсем скоро, если ты… покажешь, как сильно ты будешь меня ждать… Ммм? Ты будешь меня ждать, Мин Юнги? Чимин удерживает шею Юнги у своего плеча, благодаря плотной тугой синей ленте, намотанной на кулак, а левой рукой крепко прижимает поясницу Юнги к своему животу, - с бешеной частотой оглушая комнату резкими звонками шлепками. - Таким тебя должен видеть только я, ты понимаешь? А это тело… должно принадлежать только мне. Юнги не хватает воздуха, он не может вдохнуть полной грудью - Чимин, признаться, тоже. - Теперь ты понял, насколько ты мне принадлежишь? Насколько ты зависим от меня? Ммм? Юнги не может ответить. Он просто… - Так? Ты доволен? - Выкрикивает все же Юнги срывающимся голосом, выгибая спину, упираясь затылком в плечо Чимина. - Не совсем, - шипит голос Чимина откуда-то из-за плеча. Чимин отпускает торс Юнги и опускает свою руку ниже… - Считаешь меня своей шлюхой, правда? А если все как раз наоборот, а, Юнги? Что, если это ты, - с каждым подчеркнуто отчетливым словом Чимин делает резкие отрывочные толчки вперед нижней частью своего тела, - если это ты… не можешь… без меня?.. Каждое слово - резкое движение бедер Чимина вперед, без предупреждений и осторожности. И каждое такое движение - для Чимина просто самоубийство, потому что позже Юнги наверняка обеспечит ответное равносильное наказание; Юнги не любит забывать подобные выходки. Эго Мин Юнги не прощает подобной х*йни даже Пак Чимину.***
- Так значит, уезжаешь… Как долго? - Десять дней. Юнги смотрит перед собой, в потолок, ничего не выражающим взглядом. Закладывает руку за голову и лениво произносит: - Извинись за то, что сделал. Чимин поворачивается на бок и с улыбкой смотрит на равнодушное лицо Юнги. Чимин целует его щеку, скулу и подбородок… Спускается ниже, к шее, плечу и ключице. Сползает все ниже… И извиняется. Так же долго, и так же глубоко. ...И Юнги упирается затылком в подушку, закрыв глаза и невольно приоткрыв губы, слегка приподнимая бедра вверх - а на шее Юнги все еще повязан длинный темно-синий галстук, широкая мягкая лента, с мелким узором созвездий и полосатых планет.