Юнмины

      Чимин:       Я думаю, то, что нам с Юнги всё ещё приходится прятаться - а скрывать друг друга от всех остальных нам, так или иначе, придётся всегда, - я думаю, именно это не позволяет нам друг другу наскучить. В самом деле, - я не знаю, чем бы всё обернулось при других обстоятельствах: если бы миллионы людей по всему миру не следили за каждым нашим шагом, каждым нашим движением, каждым нашим словом, - но именно это спасает нас от взаимного привыкания.       Потому что как можно привыкнуть к молчанию, которое приходится сохранять даже тогда, когда хочется кричать так громко? Как может надоесть грань между плотно задёрнутыми из предосторожности шторами - и желанием завалиться прямо на холодный пол балкона, и заняться этим прямо там, на полу, в окружении нескольких высоток и их тысяч окон? Балансировать на этой грани рухнуть в пропасть и потерять всё - это часть нас. Сейчас мне кажется, что иначе и не могло быть.       Юнги никогда не надоест запускать пальцы в мои волосы, гладя шею ладонью, и проводить большим пальцем по моему горлу… когда я запрокидываю голову и закрываю глаза. Хотя это и печально: мне кажется, Юнги хотел бы… может, сказать что-то. Может - сделать… Но явно не смотреть на меня молча.       Я знаю.       Юнги:       Я думаю, что эта вынужденная наша с Чимином скрытность придает нашим «отношениям» ту самую… ммм… нечто такое, что делает их уникальными. Я не смог бы так долго терпеть кого-то другого - я не смог бы сохранять спокойствие так много времени, потому что это очень трудно. С кем-то другим я наверняка выдал бы себя раньше, или попросту отказался от этого всего. Но с Чимином мне хочется продолжать. Даже после того, как мы перестанем работать вместе (надеюсь, что никогда), даже после того, как повзрослеем… Чимину я всегда позволяю чуточку больше, чем привык обычно, и удовлетворяю все его капризные просьбы: делаю всё, что он попросит, надеваю и примеряю всё, что он мне только принесёт, - ну или закрываю ладонями лицо и откидываюсь на спину, падая бессильно на кровать, недовольно ворча и устало вздыхая, а Чимин с довольной улыбкой надевает всё на меня сам.       Я хочу посмотреть, что будет дальше, я всегда соглашаюсь даже на самые безумные его идеи, потому что хочу увидеть, как далеко этот «ребёнок» сможет зайти… Да, верно, я по-прежнему воспринимаю его как инфантильного и избалованного ребенка, который отказывается взрослеть; но этот образ исчезает мгновенно, когда Чимин придвигается ближе, когда тянется поцеловать меня, широко расставив руки по обе стороны моего лица, и я могу заглянуть в его глаза - я вижу там не ребёнка. Совсем не ребёнка. Не твинка и не «омегу». В глубине глаз Чимина - где-то внутри самого Чимина - такой же точно Agust D, как и во мне; который, правда, выражает себя иначе. Не унижает хэйтеров в своих микстейпах, а ненавидит лично меня. Так сильно, что любит мою слабость и растерянность больше всего на свете…       Я знаю.       Чимин:       Мне нравится небо.       Я люблю смотреть на облака в окне, когда у меня есть такая возможность. В те моменты, когда Юнги сверху, а мои колени прижаты к его торсу; когда я проваливаюсь куда-то, теряю на миг контроль над своим телом - и дёргаю бёдрами неосознанно, цепляясь руками за плечи Юнги, затягивая его в свои объятия. И если в эту секунду я вижу небо, тогда мне кажется, что здесь нет земли - здесь небо с двух сторон.       Ты знаешь.       Юнги:       Мне нравятся плечи Чимина.       Я люблю расслабленно опираться на его плечо затылком, когда медленно моргаю после всего только что закончившегося, а Чимин придерживает меня сзади, обнимая за пояс.       Чимин - искусство для меня: я не воспринимаю его как человека, в которого влюблён, я не воспринимаю его как обычного человека в принципе: он для меня - объект искусства. Как картина, или скульптура, или симфония: я не могу судить его, я не могу объяснить его; я могу только наблюдать, и только наслаждаться им.       Он знает.