***
Так быстро и так сразу. Не могу и не хочу ждать. Ты - тоже: сразу же нагибаешься ниже, расставляешь ноги шире, - и коротко и сладко поскуливаешь, сдержанно, негромко, как будто стыдясь самого себя; брось, не бойся - твое довольное ликование испаряется в воздух с твоей запотевшей кожи, можешь не стараться спрятать его от меня, я знаю тебя слишком хорошо… и замечаю, как быстро ты ловишь мой ритм, и как легко подаешься назад, когда я двигаюсь вперед. Ты хочешь глубже. Ты хочешь больше. Тебе мало, и я это знаю. Но ты боишься попросить. Не хочешь говорить вслух. …Я твердо держу Чимина за пояс с обеих сторон, дергаю его тело на себя, не заботясь ни капли о его ощущениях - только о своих. Хочешь быть шл*хой - ты ею будешь. Эта роль тебе так нравится, правда? Она удается тебе лучше всего. Обожаю наблюдать за тобой: как ты делаешь вид, что тебе тесно и больно, но я-то чувствую, что места в тебе еще предостаточно. Как ты прячешь от меня лицо - словно хочешь казаться кем-то другим. Но знаешь… Мне пох*й, что ты хочешь.***
Он делает тихие, короткие вдохи, и к*нчает себе же на бедро; так слабо подергивается всем телом иногда, но не просит прекратить. Ну в самом деле, какая же ты шл*ха иногда… никогда бы не подумал, никогда бы не поверил. Но вот она, прямо передо мной: выгибает спину, упираясь вытянутыми руками в стену, виляя задом; вот она, эта похотливая с*ка - она прямо на моем чл*не, провоцирует своими наигранными стонами, запрокинув голову и наверняка улыбаясь… Ну какой же ты отвратительно развращенный, какой же ты наглый и бесстыдный… у него такая красивая спина, у него такие красивые ноги, у него такая красивая кожа. Сегодня мне хочется насладиться тобой сполна, и одной твоей игры мне мало. Выдай мне искренние чувства. Покажи мне… себя. Каким ты был до меня. До того, как я научил тебя всему… до того, как ты стал принадлежать мне. Вернее, до того, как ты захотел принадлежать мне. Я так люблю… каждый участок этой твоей сахарной кожи. Каждый твой вдох и выдох… твое тело и твой голос, особенно, когда он срывается едва ли не до хрипа. Такая удача выпадает мне редко: выеб*ть тебя так нещадно, и так больно и грубо, чтобы сорвать твой голос к чертям, чтобы оставить тебе фиолетовые и синие шрамы от моих касаний, и красные следы от четырех пальцев на горле (а пятый - с другой стороны, до маленького нежно-голубого синячка…); вжиматься в тебя сзади так сильно и так глубоко, будто стараясь разорвать тебя надвое… Ты любишь так, верно? Верно… верно… скользишь по моему чл*ну уже сам, пока я стою на месте. Даже не тяну тебя за пояс. Даже не прошу… Ты все делаешь сам. Еще и дышишь так глубоко и так громко, что я без труда слышу твое дыхание… Ну какие же заманчиво узкие плечи. Ну какой же резкий изгиб талии… Не могу не думать о том, как легко эти плечи помещаются под моим локтем, стоит мне прижать тебя к себе ближе… Не могу не думать о том… не могу не думать… не могу. Багровая темнота перед глазами вмиг - и как будто пелена падает перед глазами, ослепляет - и лишает контроля тут же. Всё. Резко наклоняюсь вперед и быстро зажимаю тебе рот одной рукой, а другой крепко прижимаю твое бл*дское тело к себе. Я продолжаю остервенело тр*хать тебя, попросту игнорируя сдавленный голос выкриков, застрявших в твоем горле. Где-то чуть ниже моей руки. Я чувствую твое частое обжигающее дыхание на своих пальцах, но только молча сжимаю зубы, продолжая брать твою красоту грубо и против воли - о, я так давно не делал этого… я так давно… не чувствовал… этого. Продолжаю насиловать твой страх, твои вопли, не имеющие выхода, твое отчаяние и твою беспомощность, не обращая внимания на всхлипы, на судорожно дергающуюся руку где-то на уровне моего бедра, пытающуюся оттолкнуть - бесполезно - мне все равно, хотя вскоре и чувствую уже на своих пальцах мокрые следы твоих испуганных слез. Я так давно не делал тебе больно… мне так тяжело было сдерживаться… но теперь ты получаешь сполна. Слышны только громкие, резкие и частые шлепки и сорванные возгласы, которым моя ладонь, прижатая к одному из самых прекрасных лиц, что я видел, не дает вырваться наружу. Слышны только моя жестокость - и твое отчаяние… и твоя боль… Опускаю веки, непроизвольно поднимая лицо вверх - вот оно, вот оно… - колени как будто слабеют, бл*ть, как же давно этого не было... но я не останавливаюсь. А когда горячая и липкая дорожка, стекающая по тебе, размазывается и по моему бедру, - я не останавливаюсь и тогда. Я продолжаю раздирать твою задницу, проникая до самого возможного упора, я не хочу останавливаться - хотя и знаю, что скоро все равно придется; я слушаю, как ты практически рыдаешь в моих объятиях, вырываясь, но все без толку, у тебя слишком мало сил для этого, я смотрю, как ты шаришь рукой по стене, ища опоры, - но ты слишком далеко, ты слишком беспомощен, и как же это меня возбуждает, ооооо да. Твое тело мелко дрожит, а я тяну тебя за шею назад, еще ближе к себе, по-прежнему не давая сорваться ни единому всхлипу с твоих губ, целую твое плечо, замедляясь постепенно и нехотя… совсем как в былые времена. Я запечатываю этими нежными извиняющимися поцелуями твою боль в тебе же. Тебе больно и страшно, а мне ни капли не жаль - совсем как в былые времена.***
Чимин не разговаривает со мной неделю. Чимин практически не выходит из своей комнаты, ссылаясь на простуду, объявив о желании «побыть одному». На восьмой день я получаю одно короткое сообщение. В нем всего два слова: «Все равно». Я непонимающе и долго смотрю на экран телефона: «Все равно что? Все равно, что я сделал с тобой? Все равно, что я до сих пор остаюсь иногда неуправляем даже для самого себя, все равно, что причиняю тебе боль своей «любовью»? Или все равно на ту цену, которую ты платишь за право быть самым близким со мной?.. Что за все равно?..» Но вскоре до меня доходит. Любая из моих догадок верна. Чимину все равно, что я - такой, и всегда где-то глубоко в душе я буду оставаться таким. Чимину все равно, что я делаю ему больно (во всех смыслах). Все равно, что моя любовь к нему часто приносит страдания. Он все равно будет со мной. Он все равно будет ждать меня, он все равно будет терпеть все это, - не потому, что слаб, не потому, что жертва, а потому, что хочет. Хочет меня, хочет быть со мной, во всех смыслах. И ему все равно, чего это стоит. …Я бросаю всё (могу себе позволить это отнюдь не часто, но сейчас это попросту необходимо), и долго и упрямо стучу в дверь Чимина; когда он открывает, я молча захожу внутрь, а Чимин молча запирает за мной дверь на замок. …Я весь вечер, до самой глубокой ночи, лежу рядом с ним - с тем, кто страдает от меня больше всего, но кого я оберегаю и люблю сильнее всех, - я прижимаюсь лбом к его лбу, обняв Чимина осторожно, и медленно и бережно глажу его спину рукой, закрыв глаза. Мне так жаль… - в каждом моем спокойном, тихом, виноватом выдохе; мне все равно - в каждом его мелком движении пальцев где-то за моим затылком. Я хотел бы сказать «прости меня», но это абсолютно ничего не изменит. Простое «прости меня» - это залог не повторять ошибок впредь; я же повторю свой срыв еще не раз, и мы оба знаем это. И это неправильно. И мы хотели бы другого для нас. Но ведь это - мы. И с этим ничего не поделаешь. - Я пойду, уже поздно. Чимин тихо-тихо шепчет мне в ответ, не открывая глаза, даже не пошевелившись, как будто сквозь сон - и так невинно, и так беззащитно, и искренне: - Останься. Пожалуйста… И я остаюсь с ним. Потому что он просит меня остаться, зная, кто я, зная, на что идет, зная, что… Я остаюсь, потому что он просит. Этого достаточно.