***
У Чимина такая ровная и такая блестящая спина, она как лезвие катаны мерцает в каждом движении ночью остро. У Юнги такой тонкий шепот, - он витой серебряной нитью вливается в ухо, откуда-то из-за затылка; и такие умелые пальцы: они как будто говорят с кожей, когда касаются ее, они оставляют недописанные ноты новой музыки на плечах Чимина, отпечатываются изнутри на его коже, и расцветают лилово-розовой сакурой каждую ночь. Неоновые вывески броско кричат с улиц, прорываясь сквозь темноту и высоту, и достигая окон всего лишь отсветами, - оставаясь на стенах погруженной во мрак комнаты лишь размытыми фиолетовыми и мятно-зелеными пятнами; слова, так упрямо мерцающие названиями баров и ресторанов, абсолютно бесполезны здесь. Гул моторов, шорох сотен автомобильных шин - остаются где-то внизу, где-то далеко, где то вне, пока мягкое дыхание Юнги танцует на теплой коже Пак Чимина этой ночью. Самому же Чимину кажется, что на него падают тяжелые лепестки цветущей вишни - так тяжелы, так мимолетны и скользки, так вкусны обрывки слов и дыхания, розовым дымом тающие - на шее, на щеке, плече, - где-то под закрытыми веками отражаясь в памяти навечно. Врезаясь… с каждым… новым… оооооо даааааа. - Выше… выше… И Юнги отклоняется назад, и попадает выше… Как раз так, как Чимину и хотелось. Весь Токио горит - сотнями, тысячами, миллионами огней; горит и Чимин - сотнями вдохов и выдохов, глотая стоны, тысячами ощущений, знакомых - но каких-то не таких, миллионами мелких прикосновений пальцев Юнги к своей спине, что как густой морской туман заполняют счастьем и нежностью сердце.***
//Switch//: У Юнги такие большие и яркие глаза, когда Чимин смотрит на него сверху вниз, придвигаясь ближе, собирая коленями простыни. У Юнги такая горячая кожа, как тягучая мятная карамель: Чимину кажется, что об эти ключицы можно обжечься, стоит лишь задеть их языком, на всю жизнь оставшись с клеймом сладкой мяты на сердце… Чимин задел, и Чимин остался. У Юнги такие сладкие поцелуи, они как жженный сахар: должны быть хрупки и рассыпчаты, но на деле оказываются грубы и жадны, мелки и быстры, они царапают, они жгут, они оставляют мелкие ожоги. Чимин к этой сладости привык, - и Чимин привык жечь свои губы о мелкие покусывания Мин Юнги в ответ на поцелуи. …У Чимина нет врагов: его худший враг - он сам, а второй в списке - тот, кого Чимин победил уже давно: тот, кого Чимин приручил, как бенгальского тигра, долго и терпеливо заботясь с самого первого дня, незаметно воспитывая и приучая к себе, и оберегая… и не забывая показывать характер хозяина упрямому хищнику. И вот этот враг - повержен, уложен на лопатки; и вот этот враг - любит теперь Пак Чимина больше, чем себя. Это самый красивый тигр - и он уже занят. Он с легкостью может уничтожить, лишить и жизни, и ее смысла; но теперь он лежит, смирившись со своей слабостью, доверяя целиком и полностью, как никому и никогда, позволяет любить себя так, как Чимину захочется, - а в ответ только легко царапает спину Чимина, упрямо нажимая кончиками пальцев на перекаты рельефных мышц, давая понять, что хочет Чимина еще ближе… еще сильнее. Чимин видит в глазах Юнги то, чего не увидеть ни в чьих чужих глазах: то, ради чего стоит продолжать все это. То, что дороже самого редкого шелка, то, от чего нет пути назад, и нет спасения: точки зрачков - точки невозврата. И бороться с этим влечением трудно, это просто невозможно, - ведь ни с кем другим и нигде больше Чимину не увидеть такие яркие искры токийских звезд, - только под узором черных ресниц Мин Юнги.***
«Я покажу тебе рай, я подниму тебя в холодные облака - но только если ты вернешься ко мне; я покажу тебе края и пределы, в которых ты существуешь, - и научу, как обойти их. Я покажу тебе тропу, по которой можно подняться так высоко, что ты дотянешься рукой до ночных облаков - только доверься мне…» - Ложись... подальше... И Юнги откидывается на подушку, расслабленно выдыхая; но покой его длится недолго - как только затылок Мина оказывается прижат к прохладной постели, горячее тело Пак Чимина отклоняется назад: Юнги видит напряженный пресс над собой, и... и не в силах держать себя в руках более. Юнги запрокидывает голову дальше, упираясь в изголовье кровати, Юнги закрывает глаза, и непроизвольно выгибается - и на него откуда-то с неба обрушивается водопад как будто. Все небо обрушивается своей ночью откуда-то изнутри живота, немеющей волной ломая оставшиеся тени чувства реальности - и Юнги с каждым замедляющимся движением Чимина в себе полностью успевает прочувствовать каждый дюйм, каждый сантиметр его длины; именно там, именно так…. именно.***
Луна еще слишком высоко, чтобы можно было окончательно заснуть, а света еще слишком мало, чтобы окончательно пробудиться. Остается только… продолжать существовать вместе, в летней прохладе этой ночи; остается только оставаться вдвоем в этом мире, который по-своему короток - и который по-своему бесконечен. - Повернись ко мне. И Чимин поворачивается на бок. И с готовностью приподнимает бедро, ногой обнимая торс Юнги.***
//Switch//: Это становится похожим на взрыв - настигает плавно, но ярко, и предугадать это, не зная заранее, невозможно; эта плавность - Юнги не ускоряется, он не думает о себе, он думает только о хватающихся за его плечи пальцах Чимина, о тихих и смущенных стонах, тщательно скрываемых - но так и не скрытых; Юнги бесконечно долго целует Чимина, слизывая каждый звук с его губ, удерживая его тело в своих руках, - и Юнги медленно сходит с ума от каждого такого поцелуя. И Чимин так же медленно сходит с ума вместе с ним.***
В этой комнате не видно густой ночной темноты, рассеянной множеством далеких электрических огней города; не слышно, как где-то далеко поют цикады у маленьких мутных водоемов со спящими карпами; только два забытых бога, любящих среди всего мира только друг друга, и храмы их пусты - никто не молится на них, кроме них самих. Юнги кажется, что он сминает в своей руке пепельно-белые облака, дремлющие у каменистой вершины Фудзи, - кажется, что облака, а не всего лишь простыни рядом с собой; и теперь, почти коснувшись неба, чувства Юнги тяжело и резко опускаются вниз - но нет, это только лишь Чимин перебрался и лег сверху, вжимая своим телом сильнее в постель… Юнги замечает перед собой его напряженную шею и плечо, чувствует горячий и болезненный поцелуй на своей шее - и чувствует, как между затылком и подушкой проскальзывает чужой узкий локоть… Приходится приподнять голову, приходится держать Чимина за его сильную руку, и… Локоть Чимина - выше, плечо - ближе, дышать становится труднее; горячие мокрые разводы на шее Юнги начинают ныть; поцелуи становятся чаще, резче, наглее, сильнее, они раздражают кожу, режут ее как ножом, втягивают ее до воспаленной горящей красноты, грудь Чимина давит сверху так тяжело, так сильно… Юнги раскрывает губы и слабо хватает воздух ртом; бедра Чимина бьются об обездвиженное тело Юнги сильнее, Юнги поднимает колени выше - но это не помогает: становится еще хуже. Еще… еще острее. Юнги тлеет, потому что гореть уже не может - он сгорел весь; но Чимин продолжает, не собираясь останавливаться. «Он всегда берет то, что хочет…» Перед глазами Юнги мечутся черные точки на черном фоне - такие отчетливые, такие мелкие; но стоит лишь закрыть глаза - и все сменяется темно-бордовыми разводами… Юнги - где-то далеко. Где-то очень, очень далеко, и совсем не здесь; и пока ему не удается найти путь назад… А Чимин - так близко. Ближе, чем можно было бы себе представить. Он как будто втёрся в тело и душу Мин Юнги через кожу, он как будто… растворился в Юнги. Чимин что-то спрашивает неровным, но заботливым шепотом, - но Юнги не слышит: слепо хватается за неожиданно широкие и крепкие плечи, вдавливающие его в кровать, сжимает бока Чимина своими коленями - и хочет быть еще ближе, еще крепче, Юнги выгибает спину, прижимаясь к груди Чимина - компенсация за вынужденную, обязательную молчаливость… О, если бы мы были не айдолами, а простыми туристами, нас бы уже давно перестали пускать во все отели. Юнги давно так отчаянно не хватался за прижатое к нему тело Чимина, горячее и мокрое, но все еще до сих пор не престающее двигаться. Юнги давно не кусал свою губу так больно. Юнги давно не любил быть таким послушным и безвольно податливым, таким молчаливым - и таким чувствительным; Юнги давно не к*нчал так много - и давно не дрожали его пальцы после этого, слабо поглаживая Чимина по волосам. Юнги давно не целовал рассеянно висок Пак Чимина, пока тот устало переводит дыхание, уперевшись лбом в плечо Мин Юнги. Чимин давно не получал всего, что хотел бы взять, в полной мере - столько, сколько хотелось бы… Но сегодня все сложилось идеально. Розовый дым неона окутывает два целующих друг друга тела - целующих так осторожно, но так торопливо, так поспешно и так легко, и так слепо; поцелуи сыпятся на лоб, на волосы, на брови, нос, щеки, губы - сверху вниз; всплесками эмоций касаются шеи и подбородка, груди, плеч… Так искренне и так глупо. И так… честно.***
Когда Чимин поднимается с кровати, он косится на спину отвернувшегося Юнги, и, ничего не говоря, уходит в душ; Чимин не замечает, как глупо улыбается Юнги, кусая губу, изо всех сил стараясь сохранять молчание. Чимин не замечает, как счастливо улыбается Юнги, - или позволяет Юнги думать, что это осталось незамеченным.