***
Pov Min Yoongi: Я не буду кричать, ругаться с тобой, злиться, - и даже и пальцем тебя не трону: я знаю, какое наказание тебе подойдет куда лучше. Ты получишь сегодня то, что так любишь. Любишь, когда все смотрят только на тебя, когда ты в центре всего? - и я не спущу с тебя глаз сегодня. Любишь вести себя так, как будто тебе за секс платят? - я буду обращаться с тобой именно так, а наутро оставлю тебе деньги. Любишь стонать громко и в голос, слишком уж «чувственно» и напоказ? - так сегодня будешь. Я тебе это обеспечу.***
Сердце в огне. А на руке - гладкая, прохладная, но быстро теплеющая лента натуральной черной кожи моего ремня: я наматываю ее на свои пальцы, пока Чимин падает на мою идеально застеленную постель, и несет какой-то ленивый бессмысленный бред, даже не смотря на мое лицо - пялясь в свой проклятый телефон. - Убери телефон. - Зачем это. Он даже не поднял глаза. Даже секунды своего взгляда не уделил мне. - Я говорю, отложи свой телефон. - Ну ладно, ладно, вот, доволен? - Через вымученный, скучающий вздох, через презрительный и высокомерный тон он все же меня слушается - и откладывает смартфон на прикроватную тумбочку. - А теперь снимай штаны. - Чего? - Смеется Чимин, продолжая лежать, откинувшись на спину, и болтать ногами, опираясь на локти. - В твоих же интересах. Я поднимаю свой спокойный - и, видимо, угрожающий - взгляд на Чимина; но в ответ вижу лишь отрицательный кивок головы. Неуверенный. - Как знаешь. Подхожу медленно к краю кровати вплотную - терпеть не могу неаккуратность - и замахиваюсь первый раз: кончик ремня, оставленный свисать с моего кулака свободно, со звонким шлепком оставляет мгновенно алеющий след… у Чимина на щеке. - Меня одного тебе мало, да? Я не жесток. Я справедлив. То, что принадлежит мне, должно принадлежать только мне. Чимин смотрит на меня так испуганно, держась за пораненную щеку, - я знаю наперед, что буду дуть на нее этой ночью, надеясь остудить жжение, и ослабить боль, - но сейчас… я буду кромсать его тело на куски своей злостью и ненавистью. Каждое прикосновение Чонгука к этому телу я буду стирать своими собственными прикосновениями. - Ты… ты что?.. Ложь. Твое непонимание и растерянность - все это ложь. Ты знаешь, за что будешь получать сегодня. Ты знаешь, что виноват. А еще ты знаешь, что… Что я люблю причинять тебе боль ничуть не меньше, чем ты любишь причинять ее другим. Тем, кто доверяет тебе. Тем, кто тебя любит. - А ну-ка иди сюда, иди ко мне на колени. Кто вел себя плохо? Кто вел себя как шлюха? Иди сюда… - Я присаживаюсь рядом, кивком делая знак Чимину. - Н-не надо, пожалуйста… - Кажется, я слышу, что ему действительно страшно. - Ты обещал, что не будешь… больше… Чимин с опаской придвигается и пытается обнять меня, пытается вызвать жалость. Я смотрю на него ничего не выражающим взглядом - знаю эту инфантильную слабость слишком хорошо, чтобы ей поверить - и тихо, но отчетливо и четко, проговариваю: - А ну живо ко мне на колени. Чимин мгновенно перестает быть и испуганным, и жалким, и невинно-трогательным: через секунду нехотя ползет через меня, стягивая с себя штаны. - Тогда ты наденешь перчатки. - Посмотрим.***
Я искалечил задницу Пак Чимина до кровоточащих алых полос. Знаю, как ему нравится порка - и как редко мы можем себе это удовольствие позволить… К счастью, в ближайшее время не планируется ни концертов, ни примерок, ни съемок, - никто наших тел не увидит, и все следы останутся никем не замеченными. Я увлекся, и исполосовал Чимину даже его спину: от самого ее низа - до поясницы, до талии; зато теперь к ней точно никто не прикоснется. Чимин так жалко всхлипывает теперь, боясь коснуться своей горящей от боли кожи - только водя над ней пальцами, на расстоянии нескольких сантиметров, не смея коснуться ни спины, ни… - Мне жаль. Мне и правда жаль. Я давно не делал ему так больно… Но и он мне тоже. - Да плевать… пройдет… - Чимин медленно встает на ноги, стаскивая с себя оставшуюся одежду. - Перчатки, хочу, чтобы ты надел перчатки! - Оооо нет! - Я отбрасываю ремень в угол комнаты и вскакиваю на ноги, и тру раздраженно лицо ладонями. - Я ненавижу их, ненавижу! Не заставляй меня! - Взамен на это, - Чимин поворачивается ко мне спиной, демонстрируя вздувшиеся ярко-розовые полосы с красноватыми ссадинами на своей коже, начавшие уже краснеть, и поднимает руки вверх, чтобы я видел такие же следы и на его руках. - А не надо было совать свои руки, не надо было прикрываться!.. - Надевай!! Я делаю глубокий вдох, едва сдерживаясь, чтобы не закричать от злости и беспомощности; я уже давно признал, что мне сегодня придется это сделать, - сделать то, чего я так долго и так старательно избегал уже которую неделю… Напоследок гневно тыкаю в сторону Чимина пальцем и резко отворачиваюсь, шагая к шкафу. Больше у меня нет аргументов. Открываю один из ящиков и достаю то, о чем Чимин уже так давно меня просит.***
Pov Park Jimin: Ну и что такого? Ну, поцеловал кого-то другого. Ну, ладно, не один раз поцеловал. А несколько… Ну, ладно, - соблазнил, соблазнил кого-то другого. Так ты же там тоже был, ты все видел! Ты видел, что я смотрю только на тебя… В конце концов, это же просто секс!.. Не понимаю проблемы. Как будто было бы лучше, если бы это был не Чонгук, а какой-то случайно подвернувшийся мне незнакомец… Ну, ты обиделся, ну, решил наказать меня за все мои грехи, видимо, - и выбрал порку? Серьезно? Какой ты у меня дурачок, Мин Юнги. После этого «наказания» неизвестно, у кого из нас стояк был более заметен, у меня или у тебя. - Ну иди сюда, чего ты там стоишь. - Это ужасно. - Ну иди, иди, дай я посмотрю. - Знаешь, мне кажется, тебе бы лучше подошло… - Юнги! - Ладно… ладно. Ну и чего было упрямиться? Они очень даже тебе идут… А на ощупь - просто запредельно… приятные… о боже. Полупрозрачные, тонкие, короткие черные перчатки из легкого, почти невесомого шифона - сквозь них отлично видно пальцы, ноготки, всю кожу… На этих руках смотрится просто восхитительно. На этих брутальных и безумно сексуальных мужественных руках… с большими выступающими венами. - О, Юнги, ты… тебе так идет. - Чушь, - хмурится мне он в ответ. - Нет, не чушь. Смотри… смотри, как сильно мне нравится. Как сильно мне нравятся твои руки. Я беру его запястье и, глядя Юнги прямо в глаза, не отводя взгляда ни на миг, медленно тяну его кисть к своему лицу… Трусь о нее щекой, провожу по скулам, подношу к губам и горячо выдыхаю прямо ему в пальцы. Приоткрываю рот - и легко касаюсь им тонкой ткани… Оставить поцелуй не успеваю. Юнги слетает с катушек.***
- Стони для меня громче. Чимин и хотел бы, но ему даже на дыхание сил не хватает: быть вжатым в подушку, так сильно, но оставаться при этом с поднятой з*дницей, стоя на коленях, - это возбуждает, конечно, но… Ох, эти руки под покровом тонкого, невесомого материала перчатки… Чимин лишний раз убеждается, что не прогадал, когда их выбрал. Убеждается, что не прогадал, и сам Мин Юнги, - когда Чимин, часто и глубоко дыша, к*нчает ему прямо в руку, подрагивая всем телом, и сдавленно пытаясь проговорить что-то между стонами… - Тише-тише-тише… Вот так, вот так, все, все хорошо… Тише. Тихо. Юнги успокаивает Чимина, медленно поглаживая его, однако останавливаться… не собирается. Чимина так будоражат эти касания - поперек больных, жгучих, горящих на коже алых полос; шепот грубоватого, но тихого, сдержанного голоса сковывает, повергает в оцепенение, не позволяет обернуться и посмотреть обладателю этого завораживающего тембра в глаза. Как только руки Юнги - или бедра, или живот, или грудь - задевают оставленные от недавней порки следы на коже Пак Чимина… Это вызывает волну дрожи и мурашек снова и снова каждый раз. Это больно, но это… мммм… дело не в боли. Вовсе не в ней. А в том, как невыносимо тянется она от поясницы до самого затылка, вдоль всего позвоночника, превращаясь из жгучей горечи в жгучую сладость. Переставая причинять страдания - и причиняя только умопомрачительное наслаждение… на грани готового оборваться в любой момент сознания и самоконтроля. Юнги наклоняется вперед и что-то проникновенно и тихо шепчет… Опять успокаивает?.. У Чимина трясутся колени, он прячет лицо в подушку снова, его постанывания срываются на сдавленный визг - невыносимо, невыносимо, ГОСПОДИ ЭТО ПРОСТО НЕВОЗМОЖНО ВЫНЕСТИ ! На глазах, кажется, даже проступают слезы. Это выше… всего ожидаемого. Чимин стискивает зубы и хнычет, зажмурившись, - ощущая, как пальцы Юнги в оставшейся чистой второй перчатке поглаживают живот, и спускаются все ниже… «Я этого не вынесу, я этого не вынесу еще раз».***
Юнги будто замечает это, будто знает, как Чимину до крупной дрожи, до слабых судорог даже - приятно и больно одновременно: это как допинг, как наркотик, это как зависимость, это то, что можно позволить себе так редко, так нечасто… И оттого - кажется еще слаще, и оттого повизгивающие выкрики в подушку все отчаянней и громче. Юнги заставляет Чимина двигаться в такт, хотя бы и нестройно и неточно, но все же - подаваться бедрами назад, до упора, до ноющей боли внизу живота, до самого конца. Тело Чимина вздрагивает у Юнги в руках - и Юнги успевает замечать, как эта спина, зажатая в талии меж сильных ладоней, каждый раз покрывается гусиной кожей - как розоватые, словно бархатные, широкие полосы становятся еще объемней, как будто расцветают с каждым неосторожным причинением еще большей боли… от каждого случайного касания. - Прости… - Ммммм!.. И снова, стоит лишь скользнуть пальцем по одной из вспухших ссадин: - Ох, прости… И снова - лишь неразличимое отчаянное мычание в подушку, громкое - сорванное, охрипшее как будто, - сдавленное, приглушенное… Но отнюдь не требующее остановиться. Юнги нравится боль - не меньше, чем Пак Чимину; за одним лишь, пожалуй, различием: Юнги нравится причинять ее, и видеть, как Чимин дергается под ним от этого каждый раз… А Чимину нравится ее, эту боль, ощущать - ощущать на себе, чувствовать, как она прокатывается по всему телу, рассеиваясь ритмичными выбросами эндорфина в мозгу; когда боль… становится неотделима от счастья. И распаляет азарт, заставляя выпрашивать большего, большего, большего… Большей ненависти и большего наслаждения.***
…Эта ночь завершается для Юнги и Чимина, как и всегда: поздно, в густой иссиня-черной темноте, но с нежностью и заботой, что так не похожи на жестокость и грубость, причиненные так недавно. Юнги тихонько дует на каждую из ссадин на спине Чимина, долго и старательно, пока не засыпает, - Юнги все же любит того, кто, как он считает, чужой любви совсем не ценит. Любит до одури, до паники, до истерики, - и только лишь потому и оставляет свою ревность на этой гладкой, шелковой коже воспаленным, ярко-красным клеймом. …Мы причиняем друг другу боль - всеми доступными и известными нам способами - и потом долго и нежно извиняемся за это, поглаживая, едва касаясь кончиками пальцев, места ушибов, царапин, укусов и ран…