Живые души

Вечер был в самом своем разгаре. Шелестели платья, играло фортепиано, люди оглядывались и перешептывались. Часть гостей, наиболее близких, прибыла к обеду, таким образом выходило, что добрая половина была изрядно пьяна, а другая только приступала увеселять завершение дня. Зал был ярко освещен, лица каждого человека можно было разглядеть, если иметь хорошее зрение. Напускная вежливость и пассивная агрессия, скучные разговоры о глупых вещах с серьезным видом, сплетни и клевета — вот и вся аристократия. Пушкин маялся с обеда, но не приехать не мог, все-таки день рождения доброго друга пропускать нельзя. Сейчас, когда юные лета, наполненные музами, балами и весельем, остались в далеком прошлом, желания выходить в свет, опуская себя в лицемерие, не имелось от слова совсем. У него уже была муза, и была она одна свыше года: прямо сейчас этот человек сидел напротив и робко общипывал виноград, послушно выжидая, когда этот спектакль окончится, и он сможет отправиться в более благоприятную для его боязливо-застенчевой натуры обстановку — домой. К Пушкину подходили его старые знакомые, с которыми он нехотя говорил. Человеком он был крайне искренним и прямолинейным, оттого происходящее терзало его в несколько большей степени. Одно разбавляло все это — алкоголь. Если бы не он, поэт бы давно умер от скуки на одном из таких вечеров. Сейчас же, будучи очень веселым и плохо ровно стоявшим на ногах, Саша чувствовал себя гораздо благоприятней. Силуэт человека, которого Александр Сергеевич либо забыл, либо вовсе не знал, приближался быстрым темпом, словно был рад встрече. Вскоре в шаге от литератора остановился человек в военном мундире, телосложения худощавого, и из всего приятного в своей наружности имел только очень темные волнистые волосы, постриженные по последней моде. — Чем обязан? — Поэт выгнул бровь, почти не поворачиваясь. — Александр Сергеевич, какая встреча! — Человек подошел вплотную и полез обниматься, однако собственная робость и каменная неподвижность поэта заставили остановиться. — Мы знакомы? — Да, разумеется! На вечере в Петербурге говорили, года три назад, помните? Пушкину захотелось сломать что-нибудь. Конечно помнит. Это же тот самый вечер в том самом Петербурге! Идиот. — Простите мое поведение, милейший, но припомнить вас мне крайне сложно. — Саша ответил легко. Как же хорошо, что тут имелся алкоголь. — Да ничего! — Мужчина был громким. — А женщины… Вы же здесь всех женщин знаете, да! Вон с той, — тонкая рука вытянулась в сторону — с той помню! — Действительно, любезнейший, из здесь присутствующих дам я знаю практически каждую. — Литератор отпил из фужера, тем самым расслабляясь. — Да вы же дамский угодник! Я точно знаю, женщины от вас без ума! — Мне это льстит. Однако, это совершенно точно правда. Думаю, если крикну «любовь моя», многие из них обернулись бы по старой памяти. — Саша скосил глаза в сторону Коли, надеясь, что тот тоже посмотрит на него, и они оба друг друга поймут. — Так от чего же не попробовать? — Мужчина широко улыбнулся. К пушкинскoму счастью, вновь заиграла музыка, и все пустились в пляс. Сейчас, пожалуй, удобнее всего было бы ретироваться. — Действительно. — Александр Сергеевич улыбнулся в ответ. — Любовь моя! Разумеется, за музыкой этих слов не расслышать, так что от неловкости себя спас. Мужчина был удовлетворен, но не уходил. Через мгновение к Саше подлетел Гоголь, краснеющий, как малина в июле. Он бы спросил, звали ли его, по старой своей привычке, но он ведь слышал, как к нему обратились. — О, Николай Васильевич! Я заждался! Пойдемте же! Всего доброго, любезный! — Пушкин схватил Гоголя под руку и ретировался очень быстрым шагом, лавируя между танцующими парами, прямиком к двери. — Почему так меня позвал? Уже ль не боишься, что говаривать будут? И кто этот сударь? — Выхода не было, Николаш. А кто этот человек — в душе не ебу.