Живые души

Гоголя хлебом не корми, да не лиши возможности приготовить что-нибудь, особенно, если речь заводится о сладком. Пушкин по обыкновению проснулся, вполз в халат и высунулся в окно, дабы вдохнуть утреннюю свежесть — Питерские лета не отличались теплом. Выходившие на передний дворик и дорогу окна открыли перед поэтом вид на Николая Васильевича, что ползал по малиновым кустам и собирал ягоды в маленькую корзиночку. — Вы как, любезный? Спину не прихватило? — Пушкин ухмыльнулся и принял утренний кофе от прислуги. — Шел бы ты и умылся, сейчас устрою нам пирог. — Гоголь самодовольно заправил волосы за ухо и принялся ползать дальше. — Да вы прямо-таки хозяюшка, Николай Васильевич! — Николай Павлович, шедший по дачным окрестностям со своей пассией, не мог не остановиться возле такого зрелища. Мужчины вытянулись и отвесили по небольшому поклону. Сосед соседом, однако, Император! — Милости просим, готовка большого времени не займет! Али дела государственные? Николай переглянулся с женой. Нет, государственные-то они государственные, но, черт возьми, малиновый пирог! Да с домашним уютом, без царской официальности и напускной изысканности! Тем более, если вспомнить все пьяные пушкинские признания об отменности гоголевской кухни, всякая возможность отказаться сама собой пропадает. — Право, пройдемте, побеседуем! — Пушкин продолжал стоять в окне. — Нике, давай сходим? — Александра Федоровна переглянулась с мужем. Романов постоял пару минут и, уступив жене, нырнул в калитку. Пушкин же, относительно причесавшийся, насколько позволила структура волос, приоделся и выбежал ко входу. — Сейчас же прикажу накрыть на стол в лучшем виде. — Полно, Александр Сергеевич, оставьте это, все пустое. Поэт пожал плечами и готов был проводить гостей в столовую. — А можем ли мы полюбоваться готовкой? — Алесандра Федоровна словно стыдилась своего вопроса. — Полагаю, да, как вам будет угодно. Шокированный всем происходящим Гоголь уже перебирал ягоды стоя на кухне, откуда выпроводил всю прислугу. Завидев в дверном проеме гостей, он замешкался, ибо не знал, как соорудить им стол в подсобном и совершенно не императорском помещении. — Вы позволите? — Романов достал пару табуретов и какой-то стул в мягкой обшивке из-за шкафа с посудой. — Я могу приказать подать кресла… — Пушкин краснел. — Не стоит, право, не стоит. — Николай поставил стул жене, придвигая его к какому-то столу явно не обеденного назначения, а сам сел на табурет, оставляя второй для поэта. Пушкин сходил за вином и присоединился к компании. Пока Гоголь выделывал, как казалось всем присутствующим, невообразимые вещи, вступая в неясные манипуляции с тестом и ягодами, государи беседовали с поэтом о совершенно простых вещах. Казалось, что это не государи вовсе, а старые приятели, с которыми прошли и огонь, и воду, и медные трубы. И комплименты гоголевскому рукоделию они отвешивали, как друзья, и шутили, как будто братья и сестра. Вот так совершенно спонтанно дерзкий поэт, скромный прозаик, император всероссийский и его жена-императрица сидели на табуретах в подсобном помещении за ненакрытым столом, пили самый обыкновенный чай с самым обыкновенным малиновым пирогом. И был этот пирог, сделанный скромным малороссийским юношей, вкуснее любых дворянских блюд и царских яств. Он был до невозможности прост и до бесконечности вкусен.