carol of the bells

Книжный магазин в Сохо, Лондон 2019 У ног Азирафаэля стоит раскрытый чемодан. Его руки то пропадают внутри, то снова объявляются, туда-обратно. Из чемодана вырываются запахи. Там и намек на пыль, обозначающую долгие годы жизни этого самого чемодана. Там и еловые шишки с ванильным маслом, немного иголок хвои. Пахнет и чем-то вроде гвоздики и сладковатой амбры. Азирафаэль достает коробку красных елочных шаров и убирает их в сторону. — Тебе и десяти лет не хватит все это разобрать, — говорит Кроули, облокотившийся на ближайшую колонну, с чашкой какао в его тощих руках. Он опускает ее на рядом стоящий столик и пододвигает в сторону Азирафаэля. К прежнему списку добавляются и новые ароматы. Шоколад и сахар. (И что-то от раскаленного металла и яблок, парфюма с ароматом ветивера и пряжи. Азирафаэль знает запах Кроули наизусть, знает, как выделить его в этой какофонии запахов. Не только четкие, но и чуть ощутимые его запахи. Он никогда не утыкался носом в шею Кроули, никогда не утопал, делая вдох. Никогда не вдыхал достаточно много, столько, сколько хотелось бы.) — Все удовольствие от украшения к праздникам — это воспоминания, — он смотрит на демона с полупьяной улыбкой на губах, ленивого и простого. Никаких темных очков. Его глаза желтые, как плащ мудреца, золотые, как смола мирра. — Серьезно? И что же это за воспоминания, ангел? Раскрой чемодан шире. Расскажи мне, что ты прятал в него все это время. Сейчас холодно, на улице идёт снег. Покажи мне, каков мир, когда ты украшаешь его лентами и своим светом? На что он похож, когда вокруг веточки ягод и огоньки обвивают твою лестницу, когда ты посыпаешь этот мир золотом тут и там? Расскажи мне, как ты делаешь мир краше. Расскажи мне, что ты хранишь за этой крышкой год за годом. На самом дне чемодана лежит Щелкунчик. Он точно знает его. Щелкунчик Азирафаэля высокий, совсем как солдатик, одетый в зеленое. Борода в некоторых местах обрывается, а чёрная краска на глазах затерлась и потрескалась. За столько лет деревянная подставка замялась. Он стоит неуверенно на своей подставке, шатается, если его задеть. Я мог бы его преобразить. Но это ведь не совсем правильно, да? Так не положено. Лучше помнить все как есть. — Ну что, дорогой, — говорит Азирафаэль, поворачивая Щелкунчика в своих осторожных руках, — ты помнишь его? Кроули пораженно глядит на него. — Он все ещё у тебя? — Конечно, я бы ни за что не избавился от него. — Ради всего прок… Свя… Земного, он же разваливается. Дай его сюда, я могу починить. — Не смей! — сказал Азирафаэль, крепко прижимая Щелкунчика к себе. (Пряча его лицо в полах своей жилетки, прижимая его к своей груди. Если не Кроули, то хотя бы Щелкунчика.) — Ты подарил его мне. Кроули краснеет. Он отводит взгляд в сторону. Его руки в карманах его тёмных джинсов, большие пальцы цепляются за петли ремня. — Ничего особенного, простая безделушка. Просто так. Это было просто так. Он все помнит о декабре 1941. Лондон разрывался под грузом войны, стараясь отыскать точку опоры, перенести Блиц атаку на плечах. На спинах. Поднимаясь с колен, он это помнит. Сложность была не в том, чтобы держаться, а в том, как держаться наилучшим образом. Воздушные атаки прекратились в мае, но не угнетающая серость. Это было очевидно ясно при взгляде на глаза, на опечаленные рты. Кроули объявился на пороге его книжного в один из дней, шляпа накинута на его залакированные волосы. Его идеально выглаженный костюм был цвета паучьих лап, такой же черный. Длинная коробка за его спиной. Лента алая, как его волосы, и обшитая золотом. — Что это? — спросил тогда Азирафаэль. — Ничего особенного, — ответил ему Кроули, неловко переминаясь с ноги на ногу, и протянул ему коробку, — просто так. Простая безделушка. Немного праздника. Своими широкими прямоугольными пальцами Азирафаэль развязал бант (аккуратно, убирая ленту в сторону). Он развернул бумагу (аккуратно, складывая ее, словно письмо). Под белой упаковочной бумагой от краски и надежды блистает Щелкунчик. Не бомбардированный и не разбитый, чувство чего-то не названного. — О, мой дорогой, — выдохнул Азирафаэль. — Да, я же говорил, ничего особенного, правда. Немного глупо. Ты не обязан его оставлять или что-то вроде того. — Он восхитителен, — сказал ангел, его глаза светлее, — спасибо. Теперь, декады и декады спустя, Азирафаэль достает Щелкунчика из своей коробки воспоминаний и украшений. Из его коробки ярких событий, из коробки, благодаря которой он делает мир краше. Этот Щелкунчик пережил войны, святую воду и даже конец света. И пережил рассвет нового мира. Трепет надежды, отдушина измотанного мира. Азирафаэль ставит Щелкунчика на подставку, напротив праздничных гирлянд и остролиста, напротив золота и красного вельвета. Он гордо стоит со своей обрывающейся бородой и местами потрескавшейся краской на показ. Азирафаэль делает глубокий вдох, довольный и теплый. Он подходит ближе к Кроули и берет чашку какао, смотрит на камин. — Он мой любимчик. — Тогда у тебя отвратительный вкус. — Боюсь, я не могу с тобой согласиться, дорогой, — он улыбается, делая глоток. Азирафаэль поворачивается и целует Кроули в щеку. Огонь под этой бледной кожей, и за его губами тоже. Когда он отворачивается, чтобы вернуться обратно к чемодану полному других воспоминаний о прошедших годах, Кроули глядит на него с широко распахнутыми глазами. На щеках его румянец, подобный нарисованному у Щелкунчика, однажды подаренного в красной-красной ленте.