carol of the bells

Книжный магазин в Сохо, Лондон 2019 Прислушайся. Что ты слышишь? Колокольчики. Шум колокольчиков на санях, серебряных колокольчиков. Колокольчики поют: «Услышь, услышь меня (отойди с дороги).» — Дорогой, можешь подать мне крючки для игрушек? — Конечно, — говорит Кроули, оборачиваясь, чтобы взять пачку крючков со стола. Он отдает их, а после вешает на ветвь золотой шарик. — Что думаешь? Сюда? — Его бровь выгибается в сомнении. — На другой стороне немного пусто. — О! — вздыхает Азирафаэль. Он достает еще одну коробку, прежде спрятанную под столом. — Есть еще. — Ты невыносим. Проклятие, сколько их еще у тебя? — Кроули смотрит на него, раскрыв рот. — Столько, сколько нам нужно, — говорит Азирафаэль с самодовольной улыбкой на губах, украшением к остальным игрушкам. — Мы тут всю ночь проторчим, — вздыхает Кроули, как обычно преувеличивая. Его плечи драматично вздергиваются. Азирафаэль ловит его взгляд. Выдерживает его. Золото в его ладонях, блестящие глаза, сверкающие белыми огоньками, отражениями дутого стекла и цветных лент. Азирафаэль чувствует себя дома. — Возможно, так, — тихо говорит он. Пожалуйста, не превращай это в шутку. Мы ведь оба понимаем, что это значит. Куда мы направляемся. Я любил тебя с рассвета времен. Прошу, давай сделаем все правильно. Не отталкивай меня. Он смотрит на тень на горле Кроули, как, словно нарисованный, свет путешествует по долинам его скул, по кончику его орлиного носа. Отблескивает от его чересчур дорогих часов, от его туфлей из (предположительно) змеиной кожи. Отскакивает от серебряного плетения цепочки на его шее. Азирафаэль не в силах отвести взгляд. — Хорошо, — отвечает Кроули, успокоение в его голосе, — ладно, только выгони меня, когда закончишь, иначе, знаешь, я просто останусь здесь портить твои диваны и выпью весь твой отличнейший скотч. Договорились? Просто… Просто не давай мне путаться под ногами… — Путаться под ногами? — Переспрашивает Азирафаэль. Его сердце клокочет и удивляет, оно легкое, снятое с якоря. Ветер занимает все место в его грудной клетке, грозясь утащить его целиком за собой. Кроули делает странные движения своей рукой. Он хочет поправить очки и (очевидно, осознав в последний момент, что на нем их нет) вместо этого пускает свою руку в медные волосы-провода. — Ну, со всем этим. С тем, чем ты тут занят. Тобой. Ты ведь должен это понимать. Ты — то чем я занят. Мешаться бы означало уйти. Нет, прошу, не надо. Не сейчас. Останься. — Кроули, — произносит Азирафаэль, делая шаг вперед. В его руках все еще шарики и ленты. Он вдыхает, — ты никогда не мешаешь. — Он прочищает горло, смотрит в сторону. Оглядывает книжный. Его уютный дом. Все поверхности покрыты напоминаниями о Кроули. Если бы он смел пыль с той полки, там бы нашлось воспоминание о Кроули, который стоял, облокотившись на нее. Если бы он отполировал вон ту лампу, на ней бы отразилось воспоминание о том, как Азирафаэль однажды показал на нее, когда они проходили мимо магазинчика. Кроули заявился неделю спустя с этой лампой, утверждая, что она досталась ему в качестве подарка. Она абсолютно не вписывалась в его квартире. Он просил его: «Ангел, просто возьми её. Ты сделаешь мне одолжение». — Я бы… Я бы хотел, чтобы ты остался. Конечно, прошу, не чувствуй себя обязанным, — Азирафаэль снова смотрит на Кроули. Широко распахнутые глаза не двинулись, не ускользнули прочь. Только его вытянутые зрачки трепетали. Его сосредоточение не преданно. — Ты можешь остаться, если захочешь. (Если хочешь, можешь остаться у меня) — Ты хочешь, чтобы я остался, — повторил Кроули. Да, хоть его бровь и выгнулась, но внимание осталось неизменно. Оно не скачет. Не разбивается об пол. Не ищет других тем. Он стоит, не шелохнувшись, одна рука на столе, он опирается на него и бедром. — Что ж, — начинает Азирафаэль, краснея. (Он надеется, что в этом можно обвинить вино.) — Ничего чудесного в том, чтобы просто читать весь день напролет. Ты — отличное развлечение, мой дорогой. — Пожалуйста. Развлеки меня. Он пытается шутить, — просто считай, что делаешь мне одолжение, Кроули. Кроули кивает ему, сглатывает ком в горле. Он все же отводит взгляд, веки опускаются, как занавес. — Да, хорошо. В смысле, если ты хочешь развлечение. Это я могу устроить. В этом я лучше всех, — его собственный нос и скулы покраснели, как и у Азирафаэля, — давай, ангел. Открывай уже эту коробку, посмотрим, насколько мы застряли. Азирафаэль смеется. Часами позже, Азирафаэль делает себе чашку какао. Огонь утих, угли не трещат. Елка наряжена, нигде не видно битого стекла. Пластинка отыграла и тоже затихла. Он усаживается на место между подлокотником и спящим демоном, что развалился на диване, словно звезды на небе. Словно пятно краски. Его волосы цвета красной атласной ленты лежат россыпью на ткани дивана, его дыхание ровное. Тишина укутывает все вокруг. Нежная в каждом уголке, в каждом прошлом и новом воспоминании. Ботинки Кроули валяются на полу, его ноги поджаты под бедро Азирафаэля. Прислушайся. Что ты слышишь? (Слышишь ли ты то, что слышу я?) Ничего. Никаких колокольчиков, ничего не рокочет. Ничего, кроме земного покоя. Ночь простирается час за часом. Кроули никуда не уходит, не шумит. Он спит, устроившись под светом елки со звездой на верхушке (она напоминает мне о тебе, ты развесил звезды на небесах, чтобы одарить нас всех светом). Большой палец Азирафаэля разгуливает по его костлявой лодыжке. Колокольчики не звенят предупреждения. Не сегодня, не в эту тихую ночь. Все спокойно вокруг. Все живо.