carol of the bells

Нет, ещё не время. Сколько ещё дней осталось? (Ещё нельзя открывать их. Будь терпеливее, ещё немного. Не подглядывай. Давай выберем другое воспоминание, раскроем его. Встряхни, попробуй угадать.) Сохо, Лондон 1967 — Ну же, дай мне открыть их, — Кроули растягивает слова, развалившись кверху ногами на диване. Его голос пропитан вином, слова стелятся, как красный ковёр, приглашают Азирафаэля. Расскажи мне историю, расскажи что-нибудь, что согреет меня. (И позволь мне рассказать что-нибудь тебе.) Кроули изо всех сил старается оставаться на месте, не тянуть свои острые кости к запакованным подаркам под елкой. Он порежет их все своими тазовыми косточками, искромсает своими лодыжками-ледорубами. Нет, Кроули не приближается к подаркам, даже к тем, на которых написано его имя. (Написанное легкой, осторожной рукой. «Для Кроули». Он даже не поднимает их для того, чтобы услышать, как они гремят внутри и сколько весят. Нет, он может подождать. Он ничего не испортит. Не в этот раз.) Азирафаэль медленно моргает, согретая бренди улыбка красуется на его губах. — Нет. Ещё рано, мой дорогой. Потерпи ещё немного? — Вечно рано, — Кроули выгибает бровь и тянется за бутылкой вина вслепую. Она где-то на столе, где-то рядом с его шальными, опьяненными руками. Когда-нибудь он нащупает ее. — Тебе просто хочется меня помучать. — Что же, — ухмыляется Азирафаэль, — это приятное дополнение, не буду врать. Кроули закатывает глаза и глядит на вид из двери дальней комнаты. Красные ленточки обвивают колонны, а на столах красуются вельветовые банты. Резной оленёнок стоит на небольшой ажурной салфетке. Мишура блестит от приглушенного света ламп. Перед ними лежит «Детское Рождество в Уэльсе», Дилан Томас нагоняет на Кроули чувство ностальгии о детстве, которого у него никогда не было. (Круг семьи, тепло всегда раскрытых дверей. Общее имя. Кто-то тянется к тебе, кто-то любимый и родной, кто-то зовущий тебя в декабре. Заходи, заходи скорее, пока не замёрз.) — На самом деле, здорово. (Виновато вино. Виноват его неуклюжий рот. Нужно было лучше заворачивать язык, надежно упаковывать его от самого себя.) — Прошу прощения? — Азирафаэль с сомнением смотрит по сторонам, гордо выгнув спину. Он хмурит свои светлые брови, между ними залегает небольшая складка. Волна на воде, залом на странице. Кроули хочет протянуться и разгладить ее. (Он ведь все понимает. Не трогать. Не рвать на части. Не портить вещи. Не зря ведь их упаковывают.) Кроули старается прокашляться. Ему кажется, что что-то встало поперек горла. (Бесполезно. Он давится чем-то, что даже ему не принадлежит.) — Ну, знаешь, вот это вот все. — Немного Рая на Земле, — тихо говорит Азирафаэль, отпивая бренди. — Рая? Какого… — Кроули распрямляется. Он наклоняется вперед, уперев локти на колени, словно утес в тени. Кроули бледный и недостаточно хороший, завернутый в черный пиджак. Его рыжие длинные волосы подобны ленте. Кроули словно упакованный подарок. Последний подарок в игре в «Тайного Санту». Что-то запакованное и передаренное. Кроули знает, что процесс дарения подарков обоюден. Он не тянется к столу, не пытается просить того, что бы ему хотелось. (Ему пришлось бы отдать всего себя. Ждать когда его подберут. Развернут. Увидят и поймут.) Не распаковывай меня. Тебе не понравится то, что ты увидишь. Азирафаэль смотрит на него. Голубые глаза следят за ним, сверкают так же, как вода в горной реке. Прямоугольные руки крепко держат бокал, наполненный янтарным бренди. Губы Азирафаэля на краю бокала. Он пьет и пьет. На его щеках румянец, выдающий опьяненное состояние. Кроули ловит себя на разглядывании кремовой рубашки, клетчатого галстука-бабочки, кожи, подобной полю пшеницы. Он бы хотел вдохнуть запах бледных волос, как зависимый вдыхает облако дыма. Он смотрит на появляющуюся светлую бороду на подбородке, щеках и челюстях. Если бы я поцеловал тебя, ты бы поцарапал меня. Моя кожа бы покраснела, я бы чувствовал тебя еще часами после. Мою кожу бы жгло в местах, где она касалась твоей. Когда я бы вернулся в свой дом, в свою постель, я бы забрал тебя с собой. Ты бы разорвал мою кожу на клочки. Я был бы другим. Он смотрит. На щеке Азирафаэля ресница. Движения Кроули опережают его мысли. Его рука добирается до пункта назначения быстрее, чем его разум, его узкая рука тянется смахнуть ресницу. Она на его указательном пальце, длинная и явная, вытянута между ними. Темная ресница. Ничего и одновременно слишком много. — Загадывай желание, — говорит Кроули. Он пытается придать голосу беспечности и издевки. Но саркастичные нотки в этот раз предательски не дают о себе знать. Он уязвим. Загадай желание. Рождественское желание. Любое желание. Переделай мир, сделай его угодным тебе. Все, что пожелаешь. Азирафаэль сглатывает ком в горле, не поднимая взгляда. Он смотрит на часть себя на руке Кроули. — Загадал, — говорит он тихо. Между ними повисла тишина. — О, — мешкает Кроули, в его рту сухо и странно. Что вообще говорить? Зачем я сказал это? Зачем я сделал это? Что я наделал? (Прости, что я себя так веду. Прости, что я нетерпелив. Ты просил меня замедлиться, а я как обычно давлю на газ до упора.) Он начинает оттягивать свою руку назад. Азирафаэль тянется к его запястью. Ангел у ворот, задерживает его. (Не уходи.) — Подожди, я же должен… — шепчет он, а после наклоняется вперед и сдувает ресницу с пальца Кроули легким дуновением. Кроули не шевелится. Его спина подобна льду. — Ну как? — Поживем — увидим, мой дорогой, — отвечает Азирафаэль, поднимая взгляд, чтобы увидеть глаза Кроули. Он улыбается, его кадык чуть дергается, — поживем — увидим. Нет, еще не время. Будь терпеливее, не пытайся ничего раскрыть так рано. Всему свое время.