Новость об инциденте со скоростью чумы разнеслась по дворцу в считанные часы: одна горничная зашла поменять постельное бельё, увидела одиноко спящего супруга кронпринца с ногой, перемотанной какой-то окровавленной тряпкой, рассказала об этом другим, те рассказали, уже немного переврав услышанное, своим знакомым, те своим, и так далее. Так новость дошла и до придворного лакея, имеющего отличные связи со всем дворцом, и даже до личного, пока ещё не тронутого «сосуда» будущего короля, Арабелль. И, не договариваясь заранее, две эти персоны столкнулись по пути к комнате Тэхёна, где тот дремал уже не один час. Хоть Юнги и клялся себе, что не отойдёт от омеги ни на шаг, королевским обязанностям совершенно нет дела до его личной жизни, и потому вампиру пришлось уйти, предварительно приставив к спальне четырёх человек стражи.
— Вот собаки, — девушка не стесняется неэтичных выражений в отсутствие аристократов, меняя уже совсем непригодную повязку на ноге омеги на чистую. Хоть слова и не обращены конкретно в адрес Хосока, он, как представитель расы бессмертных, не скрывает обиды.
— А я понимаю Чонгука, — снисходительно отвечает вампир, наблюдая за манипуляциями эльфийки, сидя на кровати рядом. — Признаться честно, мне в присутствие Тэхёна то…
— Да что ты понимаешь?! — окровавленная ткань жёстко ударяется об пол, а Чон от неожиданности едва не составляет ей компанию. В глазах Арабелль плещется ненависть не только к обидчику её спасителя, но и к каждому представителю бессмертного рода. — У вас вообще есть хоть какое-нибудь представление о морали?!
— Не ставь нас в один строй, — Хосок проводит рукой по бархатной щеке Тэхёна, показывая, что причинять ему боль он не собирается, раз уж до остроухой леди этого так и не дошло. — Чонгук просто потерял контроль. Будь ты в нашей шкуре, поняла бы, насколько ужасно испытывать подобное. Это не наша нравственность — это наша природа. Мы — убийцы, как бы горько не было это признавать, — вздыхает лакей, и под неодобрительным взглядом всё же убирает руку от Тэхёна. Мало ли что.
— Вы будто возвышаете себя среди других рас, — в голосе Арабелль утих гнев, однако плавные огоньки презрения всё так же опаляют её слова. — Моё родное королевство на грани гибели, и только из-за вас. Мы понесли неисчислимые потери в войне, а теперь ещё и должны лишаться мирного населения, чтобы прокормить ваши прожорливые глотки. Тэхён даже не эльф, он оборотень, а с ними у вас мир, тогда какого чёрта он сейчас на грани смерти?!
Вампир замечает влагу в уголках глаз девушки и не находит достойного ответа. Он не виновен в том, что рождён таким — бессмертным, вечно молодым и вынужденным находить пропитание лишь в чужой крови. Никто не виновен в природе своего рождения, будь то вампир, дракон, эльф, ведьма, оборотень или фея. И в том, что аристократы, и в частности королевская семья убивают ни в чём не повинных эльфов, людей или порой даже оборотней только для того, чтобы обеспечить кровью своё немаленькое королевство и предотвратить бунты и гражданские войны, они не виновны тоже. Справедливо будет карать правителей за то, что они пекутся о своём королевстве?
У Хосока совершенно нет желания спорить с девушкой, что-то бессмысленно доказывать и отстаивать свою невиновность, которой по сути и нет. Чон вампир, и никогда этого не отрицал, как не отрицал и того, что убивал.
— Не нам решать эти вопросы, — вздыхает Хосок и поглядывает на тихо-мирно дремлющего Тэхёна. Слова девушки действительно заставляют задуматься, однако к чему приведут эти раздумья? Зачем раскапывать гробницу со своими потаёнными мыслями, чтобы по итогу найти там тысячу причин бессмысленности своего существования?
— Это всё политика, да? — эльфийка заметно поникает. Ненависть выпивает её силы, страх за будущее своего народа выматывает, только сделать она всё равно ничего не сможет. Но упрямое сердце продолжает лелеять надежду стать спасительницей эльфийской расы, даже когда сама «героиня» имеет статус «пищи» для будущего короля и косвенно сама же помогает своему королевству умереть.
Сложно. Много мыслей. Сотни исходов, тысячи причин, бесчисленность виновных и не одного верного пути, ни единого ответа на истязающие душу вопросы. Хочется взять и закончить всё, оставить проблемы этого мира решать тем, кто готов это делать, чтобы наконец избавиться от этих бренных и бесконечно давящих стен. Но нельзя, потому что это — наивысший эгоизм и чистая слабость.
Арабелль снимает поддерживающую тугой конский хвост заколку и, распустив русые волосы, ложится ближе к «маленькому принцу», полностью наплевав на неравенство в расах и статусах. Улыбка украшает лицо Чона, потому что бунтарка, коей эльфийка желает казаться, сейчас походит на маленькую девочку, пережившую в своей недолгой жизни много напастей, но скрывающую гниющие раны под стальным колким щитом, и этим забавно, но в то же время печально напоминает лакею буйного младшего брата Тэхёна, Феликса.
Забавно и достойно уважения.
***
Долгожданный выход из небытия даётся принцу без малейшего удовольствия. Он разлепляет слипшиеся глаза, тут же морщась от режущей полоски солнечного света, падающей прямо на лицо, и прячется назад под тёплое одеяло. Услышав шуршание со стороны королевской кровати, Хосок присел рядом и слегка расшатал сонный комочек Его Высочества.
— Голову с плеч, — тихо и сипло выдаёт принц, не показываясь из-под тучи одеял, слабо пнув лакея ногой. Чон всеми силами сдерживает смех, однако выходит довольно нелепо.
— Обязательно, — улыбается он, стаскивая одеяло с оборотня. — Только после того, как поедите. Уже три часа дня, пора бы просыпаться.
Услышав о времени, Ким гораздо энергичнее поднимается с кровати, видя перед собою своего, с позволения сказать, приятеля, ибо никого ближе во дворце у него нет. Встречаясь с ним взглядом, Тэхён смущается, в первую очередь из-за своего совершенно не аристократического внешнего вида: разлохмаченные вишнёво-алые волосы, опухшее после долгого сна лицо, помятая ночная сорочка и, что уж скрывать, ощутимый запах пота. Впрочем, к этому запаху большинство вампиров уже привыкли, тем более что естественный запах Тэхёна совершенно не отталкивает, а даже наоборот.
— Извини, — вымученно улыбается принц, свешивая ноги с высокой кровати, но тут же едва ли не складывается пополам от адской режущей боли в бедре. Рана снова начала кровоточить.
— Ох, прошу прощения, Ваше Высочество! — тут же хватается за голову вампир, совсем позабыв о наставлении Мина.
«Чуть что — немедленно звать лекаря и принца Тэхёна понапрасну не беспокоить.» Побеспокоил.
Ким залез назад на кровать и лёг на бок, подогнув ноги к себе. Раненое вчера бедро было зашито, пока принц спал, и перевязано чистым бинтом, однако там, где накладывать швы незачем, остановить кровотечение было весьма проблематично.
— Мне позвать лекаря? — забеспокоился Чон, глядя на лицо Тэхёна, по которому не понять, испытывает он боль или же нет.
— Не… не нужно, — выдохнул принц, подавляя желание пролить слёзы от боли. — У вас есть обезболивающее?
— Да, секунду, — в попыхах вампир покидает помещение, оставляя после себя только ветер от резко захлопнувшейся двери.
Тэхён вновь укутался в одеяло, вспоминая произошедшее вчера. Развратного себя, за которого сегодня щёки пылают румянцем, взбудораженного Чонгука с жуткими глазами, укус… хотя укусом, в представлении его до этого инцидента, Тэхён бы это не назвал. Чонгук просто… разорвал кровеносную артерию в его теле и хлестал кровь, как умалишённый. От одного только воспоминания об этом бедро начинает гореть и, кажется, кровоточить по-новому.
Хосок возвращается спустя несколько минут в сопровождение придворного лекаря. Мужчина поправляет очки и, уже взяв в привычку не обращать внимание на происходящее вокруг и не подслушивать, принимается искать среди взятых с собою в сумке многочисленных флаконов обезболивающие и, на всякий случай, зелье, скрывающее запах течной омеги, подозревая, что в скором времени течка может начаться и усугубить без того плачевную ситуацию с тяжёлым ранением.
— Принц Чонгук, — при чужих людях Чон предпочитает не опускать формальностей, поскольку его статус не позволяет обращаться к представителю королевского рода без уважения, — сразу после инцидента покинул пределы дворца и, я так думаю, на данный момент находится за пределами Беллума.
Тэхён понимающе кивает и глядит в окно. Сегодня пасмурно, наверное поэтому на улице оживлённо, ведь вампиры могут не бояться прямых солнечных лучей. Если подумать… какой это бред, и как нелепо бояться солнца. Ким позволяет себе улыбнуться собственным размышлениям. И, похоже, улыбка эта действительно волшебная, потому что, хоть и не сразу, но тучи расступаются, позволяя солнцу протянуть свои руки и коснуться земли, крыш многочисленных домов, верхушек деревьев. Некоторые вампиры (по-видимому, слуги при дворе) обеспокоенно поднимают головы к небу и, обменявшись парой слов, поспешно скрываются в стенах домов и дворца.
— Хосок, — лакей оборачивается к Киму с негромким «да?», наблюдая, как меняется выражение лица оборотня с задумчивого на заинтересованное. — Ты тоже боишься солнца? И видел ли ты когда-нибудь закат или рассвет?
Чон улыбается, прикрыв глаза и, кажется, его душу согревают приятные воспоминания. Тэхён, не в силах оставаться хмурым, тоже одаряет вампира улыбкой.
— Видел. Не много раз, но видел. Вполне можно взглянуть на рассвет перед пасмурным днём. Ещё картины с ним, просто нечто. Знаешь, ведь вампиры как никто могут передать красоту восхода солнца на холсте. Это если один раз увидел, больше не позабудешь.
Хосок рассказывает долго, увлечённо и страстно. За их недолгие дни знакомства оборотень впервые видит вампира настолько поглощённым своим восхищением. Как оказывается глубоко может поразить одного человека то, мимо чего другой прошёл бы, не озираясь.
— Вы так не цените то, что у вас есть, — окончив свою восхищённую тираду, вздыхает Чон, устремляя свой взгляд к окну, где тучи вновь заволокли небо. — Снова будет дождь. Здесь так редко бывает солнце.
— Ну так на то это и Тёмное королевство, — усмехается Ким, однако понимает, что, наверное, будь у Хосока возможность переродиться в другом обличии, способном жить и наслаждаться солнечным теплом, он бы без сомнений согласился. Его не спрашивали, желает ли он всю жизнь прятаться в тени, или же предпочтёт родиться, вырасти и спокойно умереть, как и всё живое, созданное Богом.
Хосок встал с кровати, сопровожаемый взглядом Тэхёна, и подошёл к окну. На площади собралось огромное количество вампиров, среди которых теснятся немногочисленные эльфы и люди. Все в взгляды устремлены к деревянной платформе, на которой установлены четыре позорных столба: три стоят в один ряд, и четвёртый обращён к ним лицом. Тэхён не увидит ничего и видеть не должен, а Хосок ухмыляется в предвкушении. Солнце солнцем, а желание перегрызть чужую глотку и садистично понаблюдать за страданиями виновных никто не отменял.
Казнь будет жестокой и весьма интересной.
***
Без капли жалости их, выволочив из грязной и отвратительно пахнущей гнилью темницы, ведут на главную площадь. Страха нет, его никогда и не было. Жизнь крепко вбила в голову, что страх с ненавистью на равных быть не может. Одно чувство всегда будет сильнее другого и, будь сильнее страх, то ты — слабак и не стоишь ни гроша в этом мире, а если ненависть оттесняет пронизывающее льдом чувство трепещащего ужаса и ты способен смотреть в лицо объекту своего медленного и мучительного разрывания нитей связи между сознанием и здравомыслием, при том чувствуя, как с густотой смолы отвращение переполняет твою душу, то, будь уверен, ты силён, даже если уже не осознаёшь этого, потому что реальность без сожалений раздробила, подобно твоим костям, последние крошки здравого рассудка.
Лучше лишиться разума и поддаться затягивающему на самое дно мироздания безумию,
Лучше не иметь на своём теле места, не разукрашенного гематомами и кровавым ажуром,
Лучше безжизненным и обезглавденым трупом блаженствовать, наконец избавивившись от тягостей этого бренного естества,
Чем склонить голову перед тем,
Кто желает сломать тебя.
Такова кровавая истина охотников и никто, под
страхом угрозой смерти не осмелился и не осмелится отврегнуться от своей правды.
Их ведут на главную площадь и являют на взор бессмертному народу. Проклятия, как камни, летят со стороны вампиров, но не долетают до приговорённых, и уж тем более никоим образом не цепляют их гордость. Пальцы крепкого юноши и хрупкой девушки сплетены между собой, но не без труда их разъединяют и убийц бессмертных приковывают к позорным столбам. Ещё одна девушка закована рядом — та, которая ещё в лесу не сумела спастись из смертельных объятий Чонгука. Принц выпил всю её жизнь ещё несколько дней назад, но она здесь: не расчетвертована и закопана в чужой земле, не скормлена озверевшим псам или стервятникам, не находит свой покой в гробу, и вряд ли теперь когда-нибудь его найдёт. Она здесь — остывший, осквернённый и истерзанный труп, который не выбросили лишь для того, чтобы придать более броский вид казни. Сегодня, на глазах многочисленного народа, всех трёх принцев Тёмного королевства и короля с королевой, с жизнью расстанутся двое охотников, посмелившиеся посягнуть на жизни простых вампиров. Однако то, что физически испустят дух двое, не означает, что третий не умрёт сегодня тоже. Он умрёт, но тело принца Феликса останется нетронутым.
Когда принца выводят и приковывают к столбу, обходясь с юношей королевских кровей, в прочем, нежнее, чем с остальными, принцу-охотнику предоставляют прекрасный вид на всех своих трёх друзей, и, когда взгляд его падает на бездушный труп некогда прелестной девушки, чья широкая и порою такая забавно-нелепая улыбка оставила след на подкорке разума юноши, он едва сдерживается, чтобы не расплакаться, в последний момент преграждая себе путь к сломлению.
— Простите, — единственное, что способен сейчас выдать он тихим голосом, готовый сорваться на плачь в любой момент.
— Крепись, тряпка. Я-то почему не реву, хотя скоро копыта отброшу, — твёрдый и уверенный, такой родной в эту минуту голос вызывает улыбку и, поднимая взгляд, Феликс, встречается глазами с Сонелем. Он, каким и был всегда, непоколебим и твёрд духом, как просроченный пряник, как он говорил сам о себе всегда. И сейчас Феликс, слыша от него эту же коронную фразу, позволяет плотине прорваться и плачет навзрыд, потому что, чёрт возьми, почему именно сейчас он начинает понимать, насколько сильно любит и этого громилу, и скромницу Сунхи, и «дрянную девчонку» Ён. Сунхи не плачет и успокаивает Феликса самыми примитивными, но такими необходимыми фразами, понимая, что нужды в этом нет и другу сейчас тяжелее, чем ей и Сонелю вместе взятым. Они отпустят грехи, так и не склонившись и не сломавшись, а их смерти Феликс незаслуженно взвалит на свои плечи, проклиная родство с королевской семьёй, которое не даёт ему уйти вместе с ставшими ближе и любимее родной семьи людьми.
Когда все пять тронов, возвышающиеся над платформой, оказываются занятыми членами королевской семьи, Феликс берёт себя в руки, позволяя высохнуть слезам, и бесстрашно поднимает глаза, сталкиваясь в противостоянии взглядов с самим Королём, где никто не желает отступать — один питает к сопернику чистую, как растопленное серебро, ненависть, а другой прижимает к полу надменностью и высокомерием, даже с каплей задора. Для него ведь всё здесь — забава, не так ли?
Юнги, неожиданно, подобно отцу, сбрасывает балласт напущенной серьёзности и улыбается в предвкушении. Он чувствует множество взглядов и ищет среди них один, своего супруга, и, не найдя, с облегчением задирает подбородок ещё выше. Сегодняшнее представление не травмирует хрупкое сознание Тэхёна, можно дать себе слабину и поразвлечься так, как того желается.
— Думаю, не стоит напоминать, но всё же, — начинает королева молодым и чистым, но не по годам властным голосом так, что говорящая толпа вмиг стихает, — Если вы склонитесь перед правителем Тёмного королевства и признаете его своим властелином, вы заслужите пощады.
Реакции, ожидаемо, не следует. Головы охотников гордо подняты, ни слова не упало, но глаза всех трёх в унисон говорят: «Горите в Аду. Мы никогда.»
— Прелестно, — улыбается король, нисколько не разочарованный в непробиваемости охотников. Королева по правую руку от него холодна и бесстрастна; для неё происходящее не несёт в себе развлекательного помысла. Казнь — это серьёзное мероприятие, на котором не должно быть места забавам, но какое дело этим мужчинам?
Король поворачивается к кронпринцу по левую сторону от себя и взмахом руки позволяет приступить непосредственно к казни. В несколько мгновений слуги подносят принцу ритуальный клинок, используемый королевской семьёй лишь для особых случаев. Прелюдная казнь охотников на вампиров — чем не особый случай?
Вампир недолго осматривает реликвию, отданную в его руки, а после встаёт с трона, величественно ступая вниз по ступеням к приговорённым, кажущимся в его присутствие такими грязными и ничтожными.
— Леди нужно пропускать вперёд, так ведь? — скалится Мин, поднося оружие к запястью девушки. Какой бы бесстрашной не хотелось казаться, дрожь в пальцах выдаёт всё, а глаза стремительно наполняются слезами. Сонель всеми силами рвётся высвободиться из оков, однако все попытки оказываются тщетны, и, когда лезвие клинка уже касается нежной молочной запястья Сунхи, отчаянный крик прерывает принца.
— Не трожь её! Она ни в чём не виновна! — юноша сжимает челюсти едва ли не до хруста собственных зубов, чтобы не высказать в лицо кровопийце всё, чем хочет обречь на вечные муки в Преисподней. Взгляд вампира, словно штыком в сердце, упирается в наглеца, и когда парень без капли сомнения поднимает взгляд на будущего короля, тот, коротко усмехнувшись, ощущает, как мягко лезвие входит в податливую плоть, пока не упирается во что-то твёрдое. По всей видимости, кость. Неистовые визги девушки и её льющиеся водопадом слёзы ласкают взор и слух не хуже голоса любимой скрипки, а уж приятнее для ушей бессмертного ничего быть не может. Кровь быстро струится вниз, окрашивая ладонь из телесного в насыщенный алый, и медленно, но верно наполняет собою хрустальную чашу. Кажется, обезумевшая от боли, Сунхи не замечает, что перерезанной и висящей на одних только суставах оказывается и вторая рука, а когда с бóльшим удовольствием и особенной тщательностью принц вскрывает артерии горла несчастной, та, наконец, стихает. Сначала от невозможности произнести ничего, кроме предсмертных хрипов и брызгов крови изо рта, а после уже испустив дух. Тело, уже потерявшее большую часть багряной жидкости, продолжает истекать в течение ещё нескольких минут под жадным взором толпы и довольной ухмылкой принца, чей чёрный камзол и бледные руки украшены красными каплями, а с лезвия клинка капает всё ещё тёплая кровь.
Стоит ли говорить, что цвет кожи принца Феликса от созерцания подобного зрелища стал белее извести. Кажется, ещё миг, и он сам испустит дух прямо на этой площади, так и не сумев в последний раз взглянуть в глаза родителям и попросить у них прощения за то, что так долго скрывал свои жестокие похождения в вампирские земли, за которые прямо сейчас и расплачивается.
Крики друга в тот момент, когда вены вскрыли ему, он не помнит. Да и были ли они вообще? Или Сонель держался из последних сил, готовый откусить себе язык, лишь бы не показать кровопийцам свою боль? Последнее, что помнит Феликс, это лицо друга, его полные слёз вспухшие глаза, истекающее кровью горло и самое тихое, неразборчивое и сиплое, но отпечатавшееся на душе отчётливее всех других слов…
«Живи»
***
Тэхён чувствует копошение и шуршание одеяла за своей спиной. Хосок давно покинул его комнату, а на улице во всю властвует царица-ночь. Видимо, Ким уже неосознанно меняет свой режим сна под вампирский, отлёживаясь в кровати в течение всего дня.
Чья-то холодная грудь прижимается к его спине, а на талию осторожно ложится не менее мертвецки холодная рука.
— Спи, тебе нельзя много двигаться, — ласково приказывает знакомый с хрипотцой голос. Тэхён расслабляется и со спокойной душой выдыхает, пока Юнги тянется к свече, чтобы потушить в комнате свет.
— Ты не уйдёшь ночью? — повернувшись в пол-оборота, тихо спрашивает Тэхён и, крайне неожиданно для самого себя, получает невесомый поцелуй в щёку.
— Уйду, а пока спи и восстанавливайся. Спокойной ночи.
