На лице Феликса нет ни улыбки, ни ужаса, ни каких бы то ни было других эмоций. Рваная, тусклая, сухая апатия. Так ли он представлял себе убийство одного из самых ненавистных собою вампиров?
Сокджин сгибается пополам, держась за намертво вошедшую в грудь ручку ножа, и издаёт лишь пару глухих хрипов, прежде чем его руки безвольными частями марионетки опадают на пол. Орудие с идеальной точностью пронзило сердце.
Несколько секунд Ким совершенно безразлично оглядывает тело, упавшее на пол, от чего нож прошёл грудь насквозь, показав остриё в области лопатки. Не самое приятное зрелище, но Феликсу видеть «мёртвых мертвецов» далеко, далеко не впервой. Он собственноручно убивал до этого, и не раз. Все его друзья, те, что за несколько лет стали ближе семьи и родных братьев, сложили свои головы ради мести бессмертному роду за всё: за бесчисленное количество выброшенных обескровленных тел, за сломанную судьбу эльфийского королевства, за убитых родных и близких, за одно только существование такого вида, как вампиры, которые сами и вовсе являются трупами. Просто Смерть решила жестоко над ними поиздеваться, даровав способность двигаться и мыслить, но отобрав любые чувства и нравственные ценности.
Медленно развернувшись, Феликс оглядывается на приоткрытую дверь в помещение. Оттуда светлой полоской по полу льётся тусклый свет, но достаточный, чтобы не запнуться в коридоре о свои же ноги. Это безупречный шанс на побег. Юноша не медлит, уходя и не оглядываясь на пропахшую сыростью тьму позади себя. Только, едва ли принц касается дверной ручки, как крупно вздрагивает всем телом, когда слышит позади себя голос:
— Ты мог бы быть и обходительнее.
Сокджин стоит гордо, выпрямив спину и с самодовольной ухмылкой, как ни в чём не бывало, а из его сердца торчит керамическая ручка ножа. Ким чувствует, что столь поспешно и неосмотрительно устранять вампира без подготовки, на импульсе было большой ошибкой. Он всё ещё может сбежать, и это то, что он в то же мгновение делает, срываясь с места и несясь по коридору изо всех сил, какие только есть у оборотня, голодавшего и не видящего света и сна несколько дней. Ступни колет от холода и шероховатости камня, сальные рыжие волосы развиваются от не пойми откуда взявшегося ветра, и Феликс бежит дальше, понимая что
он сзади. В
нём — злоба, наглухо закрашенная фирменной очаровывающей улыбкой, желание наказать того, кому и так вампиры отравили мало того, что жизнь — сердце и душу, некогда ярое рвение к жизни обратили в прах, сломали. Феликс не из тех, кто, лишь прочувствовав единожды горечь поражения, опустит руки. Он будет драться до конца, пока эти самые руки не будут вырваны с корнем или стёрты вечной борьбой до основания, а когда это случится — в ход пойдут ноги, после ног — зубы, и так до самого конца. Пока в принце оборотней есть хоть одна живая клетка, способная сражаться — он будет. Поэтому, чувствуя прожигающий чёрный взгляд между лопаток, ухмылку стоящего позади, он всё равно бежит вперёд, пусть и понимает, что это бессмысленно — мышцы будто растаяли без постоянного напряжения и усталость, как накинутая на голову белая ткань, заволакивает глаза. Света в конце тёмного тоннеля нет, но есть множество однотипных узких старых дверей, в одну из которых оборотень и заваливается.
Сокджин не позволяет захлопнуть дверь, упираясь в неё коленом, и распахивает её ногой. Видя, как сидящий на полу оборотень переводит дыхание и снизу вверх ядовито смотрит с такой ненавистью и презрением, будто сам загнал провинившегося вампира в ловушку, принцу даже немного жаль этого настрадавшегося щеночка, но торчащая из груди ручка ножа полностью опровергает все возможные аргументы в защиту оборотня.
Феликс отползает назад, в глубь комнаты, раздирая остатки рваной одежды о грубый каменный пол, пока мокрой от пота спиной не ощущает холод стены — тупик.
— Поражаюсь твоей удачливости, — с усмешкой в голосе замечает Мин, оглядывая комнату. Запах испорченной крови заполняет лёгкие, прожигает их, а глаза неустанно бегают от одной стены к другой, в плохой освещённости различая блеск ржавого металла ножей, кожаные ручки плетей нескольких размеров, небольшую гильотину, которой можно отрубить если не голову, то запястья — запросто. Комната
пыток допросов. Что ж, Сокджин как никогда прав. Феликс действительно редкостный везунчик.
В руках вампира наручники, взятые с одной из полок треклятого помещения, и Мин играет цепями в руках, медленно подходя к оборотню. Феликс больше всего на свете желает обратиться в волка и кинуться прочь, оставив на память рядом со шрамом в области сердца несколько следов от когтей, но Ким не может, пока испытывает
страх. Да, он никогда никому не признается, что именно в эту минуту боится того, что может сотворить с ним, беззащитным сейчас, этот вампир, в чьём голосе злости не чувствует, но ощущает её, густым туманом ветающую в полу помещения.
— Мне кажется, — начинает вампир, и одним резким движением вырывает нож из сердца, лишь поморщившись от непродолжительной боли. Рана заживает на глазах, быстрее, чем тело успевает покинуть даже мизерное количество густой чёрной крови. Нож улетает в другой конец помещения и, отскочив от стены, звонко падает на пол, приобретя трещину на ручке. — Ты, как охотник на вампиров, знаешь, что нас убить можно только одним способом. Почему же ты так оплошал? — издевательским тоном интересуется Сокджин, поглядывая на оборотня, отчаянно старающегося испепелить взглядом всю эту чёртову комнату.
— А что я должен был делать? — отведя взгляд в сторону, цедит сквозь оскаленные зубы Ким. — У меня ничего другого не было. Я хотя бы попытался.
Взгляд Мина не холодеет, но теряет характер издёвки, становясь более серьёзным и вдумчивым.
— За такое казнят.
— Так казните, — давно потерявший страх смерти, бросает Феликс.
— Это слишком просто. Смерть есть отпущение.
На шее юноши ладонь вампира оказывается быстрее, чем Феликс успевает что-либо сообразить. Давление под тонкими пальцами невероятное, нечеловеческое, перекрывающее пути дыхания, и Ким хватается за напряженную руку двумя своими в попытках высвободить горло из мёртвой хватки. Но слишком поздно, когда металл наручников смыкается на запястьях, оборотень осознаёт всю нелепость и наивность своего действия — он сам позволил заковать себя.
Давление на горле ослабевает, но Сокджин не торопится отпускать, оглядывая верх худосочного тела в грязной, рваной рубашке, настолько просторной, что оголяет почти всю грудь, шею и плечи. Бессонные ночи не испортили естественной красоты женственного лица: аккуратный, острый подбородок, тонкий взгляд, стреляющий так резко и метко, что даже вампиру боль причиняет там, куда был воткнут нож этими грациозными, поистине королевскими, бледными руками.
Ощущая руку, скользящую по талии, Феликс испытывает непреодолимое желание оторвать её, а затем так же поступить и с головой вампира, даже не растягивая мучений — слишком много чести. Волк чувствует унижение, поражение без боя, воет от досады и боли, но всё равно скалит клыки, будучи в ловушке существа с клыками более острыми и длинными, приспособленными для медленной, низкой смерти в качестве еды для хищника. Феликс не представлял, что умрёт так: недостойно, лёжа под сильным телом, налитым силой десятков и сотен до дна испитых жизней, под одним из тех, к кому сам приходил в руках с осиновым колом, наводя страха больше, чем старуха с косой на пороге дома. От кого уходил, забрызганный чёрной кровью, провожая освобождённых из кровавого рабства людей, эльфов, а порой и оборотней, не способных защитить себя. Наконец, вампир отпускает горло оборотня, позволяя пару раз глубоко, жадно вобрать в себя воздух, но резким движением хватает обе руки, скованные в наручники, и обездвиживает их, закрепив где-то над головой Кима.
— Ты чокнулся?! — юноша пытается освободить руки, резко подаваясь телом вперёд и натягивая цепь, но все попытки оказываются тщетны. Сокджин, по горло сытый бранными ругательствами и проклятьями, сыплющимися с тонких сухих губ и колкого на оскорбления языка, впечатывает оборотня спиной в стену так, что от удара на затылке Кима проявляется алое пятно, окрашивающее в кровь тусклые рыжие волосы.
— Нет, я в своём уме. Но безнаказанным покушение на жизнь законного наследника трона оставаться не может, — вампир, проведя рукой по истекающему кровью затылку Феликса, кладёт на язык один из испачканных алым соком пальцев, дегустируя настоящий деликатес, за который бы любой другой обеспеченный вампир отдал десятки тысяч золотых монет — кровь настоящего охотника, кровь того, кто едва ли не сам испивал чёрствые вампирские души. Она густая — всяко питательнее диетической эльфийской, — имеет явственный привкус мяса — обыденно для оборотней. Изысканно солоноватая и не тёплая, как то бывает с любой другой кровью, а горячая, как если бы на огне подогрели вино.
— Я был бы не прочь отведать больше, — Сокджин, не встречая сопротивления, неприлично близко к крепкой, но изящной шее Феликса, не без удовольствия втягивает носом запах чужой плоти, даже несмотря на несколько дней без мытья пахнущей аппетитнее, чем тонкие шеи девушек-вампиров, отравленные литрами отвратно резко пахнущих духов.
Ким до боли стискивает зубы, не позволяя вырваться возмущённому и озлобленному звериному рычанию, но в следующую же секунду, когда плоть глубоко пронзают клыки, всякое желание показывать неприязнь заменяется лишь одним — желанием оторвать от себя это кровососущее существо, намертво вцепившееся и даже не пьющее, а мучающее, не вытаскивая клыков из раны и не позволяя крови излиться. Вместо этого вампир прорезает артерию вдоль, растягивая рану к низу и заставляя оборотня, больше не способного сдерживаться, кричать во весь голос от адской боли. «Лучше бы я сам себя зарезал этим проклятым ножом» — набатом билась бы в голове оборотня мысль, если бы на фоне происходящего оставалось место для немого крика разума.
На свои старания Мин взирает с гордостью, но не долго, поскольку рана, не обработанная ядом, просто позволит всей багровой жидкости вытечь сквозь себя, подарив Феликсу смерть не более достойную, чем та, какой подверглись его собратья-охотники. Ужасающей по своему кровавому виду раны касается прохладный язык вампира и проникает внутрь так глубоко, что, кажется, изуродованный укус на время даже перестаёт кровоточить, да и боль, не слишком заметно, но отступает.
На несколько мгновений вампир отстраняется, чтобы собрать слюны языком и вновь «напоить» тело оборотня своим ядом. Феликс понимает мотивацию таких действий не сразу, но когда до него наконец доходит, не пытается вырваться и противостоять и принимает такую «заботу» о себе как должное. Вампирский яд обладает широким спектром влияний, в зависимости от индивидуальных качеств и наследственности, оказывая на жертву различное действие — успокаивающее, обездвиживающее, возбуждающее, даже ослепляющее или приводящее к временной частичной амнезии, помогая укушенному забыть всё, что происходило в тот или иной период времени. Ким без понятия что произойдёт с ним от смешения яда и крови, но плевать — умереть сейчас он будет безумно счастлив.
Но долгожданный свет в конце тоннеля не приходит, зато, как и ясность мыслей, окончательно отступает на второй план боль в шее. Тело тоже подаёт не самые радующие знаки — слабое, изнемождённое, малокровное и легко поддающееся контролю извне, оно не слушается своего владельца, разум которого, пусть и не до конца ясен, но не скрыт пеленой беспросветно.
Наручники перестают сковывать руки и те падают на пол почти безвольно, показывая, что доступ к телу вампиру обеспечен. Тот не медлит и, поняв, что Феликс осознаёт происходящее, но противостоять его полувозбуждённое, размякшее тело не в силах, переворачивает его на живот под не особо внятные, но, не трудно понять, протестующие слова и ругательства.
— Ты поймёшь, что кормящую тебя руку кусать нельзя, щеночек.
Не составляет труда освободить принца от одежды. Широко распахнутые глаза Кима, догадывающегося, что собирается сделать вампир, во всех красках показывают степень непонимания и страха. Феликс отчаянно пытается сопротивляться, но кровь лишь быстрее разгоняет яд по артериям, венам и капиллярам, вызывая желание уснуть. Но, закрыв глаза, юноша имеет все шансы никогда больше их не открыть.
Жадным взглядом Сокджин обводит каждый изгиб фигуры оборотня, понимая, что непродолжительная голодовка нисколько не испортила красоты, скрывавшейся под мешковатой, бедной одеждой. Редко, когда альфа, да к тому же ещё волчьих корней, имеет такое изящное, скульптурное телосложение, на которое и многие омеги будут взирать с превосходством и завистью. Без сомнений, нрав этого волчонка полностью компенсирует плавность и тонкость фигуры, но это никоим образом не влияет, на её соблазнительность и, стоит вампиру только представить, как он входит глубоко и властно, чувственно для самого себя, попутно оставляя метки по всему телу и зализывая их, внизу живота всё тянет и скручивается в тугой, несколько даже болезненный узел.
— Труп ходячий… сдохни уже… — на грани слышимости шипит оборотень, но от слуха вампира низкое оскорбление не ускользает. Тема фактической «мёртвости» каждого представителя расы бессмертных — табу, и Феликс об этом знает, как никто другой, провоцирует принца на гнев и, признаться честно, выходит у него отменно, но Ким не упадёт настолько, чтобы дерзить в ответ на дерзость — издержки аристократического воспитания и простая гордость. Вместо ответного унижения вампир грубым движением, в котором-таки чувствуется обида, ставит оборотня на четвереньки, щекой упирая в стену, заставляя прогнуться в спине, и устраивается позади обнаженного тела, держа за кости бёдер. Когда Мин резко входит без всякой подготовки, лишь наспех смочив член слюной, Феликс прикусывает язык, чтобы не проскулить от боли, как обиженный пёс. Принц набирает темп сразу, не тратясь на церемонии — наказание за наглость и должно быть болезненным. Сокджин сам готов выть от того, насколько подобное положение возбуждает его, вампира, прозванного «суккубом» в узких кругах общества, демоном похоти, соблазнителем. Он жаждал момента, когда сможет против воли воспользоваться слабостью или чрезмерной рьяностью младшего, проучив верным способом за непослушание. Вампир толкается до самого основания и чувствует тепло, кровь от раны в анусе Кима, но не торопится выходить и бежать сломя голову за лекарем, а наслаждается большей влажностью внутри и тем, как туго сжимаются мышцы вокруг его полового органа.
Феликс представляет себя со стороны, отвлекая от физической боли: жалкий, грязный, истощённый, распластанный, как последняя продажная девица под принцем вампиров. Уже даже не на четвереньках, но лежа обнаженным животом на полу, то и дело шипя от боли в паху, потирающимся о жесткий камень пола, Ким даже не гнобит себя за пророненные на пол несколько горячих капель слёз, понимая, что уже
плевать. Что бы не случилось, о происходящем не узнает никто, а если и узнает, то он лично позаботится о том, чтобы вёрткий язык прознавшего был благополучно вырезан.
Гортанные постанывания вампира, отдающиеся эхом во всей тёмной комнате, ловят особо высокую ноту, когда тот продолжительно и обильно кончает глубоко внутрь оборотня, чтобы ещё долго и мучительно отвратно напоминать о себе. Эту недостойную даже для омеги потерю девственности юноша будет вспоминать с запахом собственной крови и болью в жестоко растянутых мышцах, а кронпринц — с ощущением, вероятно, самого долгожданного, самого каверзного оргазма в своей долгой, длиной не в одно десятилетие, жизни.
— Что ж, — Мин поднимается с колен и, частично натянув на себя элементы свободного гардероба, в котором пришёл, бросает холодный взгляд на вновь пустое, словно неживое, кукольное тело, лежащее на полу без малейшего желания гордо подняться, показав свою стойкость, — я надеюсь, урок усвоен и впредь таких казусных ситуаций не произойдёт. Прощай.
Сокджин уходит, не оглядываясь, и захлопывает за собой дверь. Феликс, через силу соскребя своё полуживое естество с пола, оглядывается: вот целый набор лезвий, штыков, плетей на любой вкус и размер, вот верёвки, и одна из них, многочисленных, даже идеально бы подошла для петли, а вон там, за миниатюрной гильотиной, валяется омытый свежей черной кровью нож. Одно движение лезвием по запястью — и со всем покончено, один неловкий шаг в петлю — и со всем покончено, один прыжок с самого последнего этажа этого треклятого замка — покончено и с проблемами, и с жизнью, и с гложущей остатки мяса на костях виной.
— Не дождётесь, — альфа сжимает кулаки и скрипя зубами, на ватных ногах идёт в другой конец комнаты, туда, где на полу лежит нож с трещиной на ручке и лезвием, переливающимся от блеска аспидно-ядовитой крови. Ядовитой и отвратительной на вкус, горькой и вязкой, но бесполезно оспаривать её мощное целебное действие. Не без явного отвращения принц проводит языком по острию, ранясь, но собирая капли лечебной жидкости, которая едва ли не мгновенно помогает порезу зажить.
«Мы с тобой, дружище» — фантомный голос раздаётся в голове и отнюдь не пугает. Рассудок Феликса давно стал мутнеть, и голоса ушедших в небытие друзей не повергают в ужас и сомнения в реальности происходящего — помогают встать на ноги не телу, но душе.
Лучше лишиться разума и поддаться затягивающему на самое дно мироздания безумию,
Лучше не иметь на своём теле места, не разукрашенного гематомами и кровавым ажуром,
Лучше безжизненным и обезглавленным трупом блаженствовать, наконец избавившись от тягостей этого бренного естества,
Чем склонить голову перед тем,
Кто желает сломать тебя.
— Это наша истина, правда? — принц улыбается вымученно, но гордо, понимая, что, сломись он раньше, возможно, больше никогда не увидел бы вновь улыбку того, ради кого переживает весь этот кошмар. Ради кого друзья его стали прахом, надежды были сожжены вместе с ними, а душа осквернена и растоптана, но благодаря
ему всё ещё жива.
— Тэхён… — принц, улыбаясь в полубреду, позволяет себе упасть в объятья любимого брата, в панике задающему бесчисленное количество вопросов оборотню, но тот не слышит и слышать не хочет ничего, кроме стука
родного сердца.
Flashback
— Зачем это? — тоненький голосок маленького принца Чимина с головой выдаёт беспокойство ребёнка, и, когда игла пронзает розовую кожу указательного пальца, наследник, ещё не приученный до конца ко всем правилам приличия, позволяет себе проронить на пол несколько хрустальных капель слёз.
— Так надо, малыш, — нежным, тёплым голосом успокаивает мать и чмокает в мягкие светлые волосы на макушке, наблюдая за тем, как слуга берёт несколько капель крови у её младшего сына-омеги и ещё у нескольких малышей: сыновей графов, герцогов и маркизов, претендующих, наравне с королевской семьёй, на звание супруга кронпринца Тёмного королевства. Тэхён терпит укол без слёз, умилительно сжав в полоску пухлые губки, но видно, насколько сильно омега старается не показать своего желания расплакаться, чтобы выглядеть достойнее старшего брата.
Королева знает, каков будет исход этих смотрин, но своими мыслями не делилась даже с супругом. Кровь Тэхёна особенна, но эта особенность стоит ему несоизмеримо дорого. Его обмен веществ нарушен, организм получает гораздо меньше энергии, чем тратит на поддержание жизнедеятельности, а кровь содержит в себе чрезмерно большое количество сахара, из-за чего ребёнок даже не может себе позволить отведать кусочек именинного торта. Реакция вампиров на этого принца, как правило, одинакова: иные скрывают то, как хотят ощутить вкус этого чада, другие не в силах сдерживаться — бросаются, словно умалишённые, ведомые лишь голодом и бушующими инстинктами.
Дворецкий забегает неожиданно, без приветствия и стука, и сразу же прижимается спиной к высокой, широкой двери, переводя дыхание.
— Ваше Величество, — обращается он к королеве, опешившей от происходящего и неосознанно прижимающей семилетнего Чимина ближе к себе, укрывая, — спрячьте детей. Кронпринц обезумел от чьего-то дурмана крови.
Дальнейших объяснений не требуется. Женщина хватает изумлённого и обескураженного Тэхёна на руки и несётся прочь, на верхний этаж, где, на всякий случай, есть тайный ход, позволяющий в экстренных случаях выбраться из особняка.
Они прячутся не в самой дальней комнате или той, у которой самая крепкая дверь, а там, где стены не пропустят запаха крови за пределы помещения, в комнате Намджуна — отчего-то именно там архитекторы решили создать наилучшую замкнутость.
— Мамочка, что такое? — Тэхён всхлипывает, готовый расплакаться от страха не за себя, за маму, а от её «всё будет хорошо» вовсе ком в горле собирается и заплакать хочется только сильнее.
«Стражи не сумели сдержать» — становится понятно, когда быстрые шаги и стук каблуков раздаются в коридоре всё ближе и ближе. Дверь, ожидаемо, не выдерживает напора резкого рывка и открывается, являя взору жаждущего крови принцу Юнги того, кто породил на свет объект его вожделения, сейчас укрывающую плачущего ребёнка собой. Стражи несутся позади, но все они вместе взятые едва ли могут противостоять оголодавшему чистокровному вампиру.
Хрупкий, юный, невинный принц Тэхён с безупречным, сладким до безумия ароматом ванили, с черешнево-алыми волосами, один цвет которых способен возбудить аппетит. Мин уверен, что и кровь, и плоть этого ребёнка на вкус так же невероятны, как и на запах, и на вид, и плевать, что это принц, что ещё совсем малыш, что он сын королевской семьи.
Юнги хочет присвоить его, убить и сожрать, чтобы больше ни одна живая душа не претендовала на то, что принадлежит только ему.
— Тэхён, — сквозь слёзы шепчет женщина на ухо сыну, прижимая его ближе к себе, укрывая в своих объятьях, — ты был самым лучшим на свете мальчиком. Прости нас.
Мин накидывается молниеносно, и ему ничего не стоит оттолкнуть королеву от своего чада. Плача, мать прижимает колени к груди и прячет в них лицо, чтобы не видеть, что сотворит с её ребёнком умалишённый, голодный до крови принц.
Юнги облизывает сухие губы и ведёт носом по тонкой, никем не тронутой шее Тэхёна, до краёв заполняя лёгкие паточным ванильным ароматом, чувствуя стремительно собирающуюся во рту слюну и запечатляя в своей голове этот прелестный образ: распластанный на полу мальчишка, изо всех сил смыкающий челюсти, чтобы не выдать ни звука, отвернувший голову и зажмуривший глаза, предчувствуя море последней боли, которую ему придётся испытать. Вампир наклоняется ближе, к изящной, бледной и аппетитной шее, предвкушая нечто, что кроме него больше никто и никогда не отведает.
Эта кровь, эта бесконечно вкусная плоть не будет принадлежать больше никому.
— Не трожь… моего брата! — слышится мальчишеский голос позади, и в следующую секунду бок Мина пронзает то, что, ощутив единожды в своей плоти, не забудешь больше никогда.
Кронпринц валится на бок, получив порцию мгновенно отрезвляющей боли и видит ничто иное, как торчащий из собственного тела наскоро сделанный своими руками осиновый кол.
— Тэхён, поднимайся, — ребёнок лет четырёх-пяти с тускло рыжими, как у короля Итыка, волосами подаёт руку брату и тот, вытерев рукавом блузы слёзы, встаёт на ноги и с ужасом наблюдает, как корчится и шипит от боли вампир, желавший ещё несколько мгновений назад порвать на куски и сожрать его самого.
Королева, не помня себя от радости, расцеловывает обоих своих детей и быстро зовёт стражу и придворного лекаря, чтобы те помогли кронпринцу — он, конечно, не умрёт от такой незначительной раны, но восстановление займёт несколько больше времени, чем требуется обычно.
***
«Многоуважаемые король и королева Ким,
Прежде всего, хотим премного извиниться за произошедший в вечер смотрин инцидент. Наша вина, что принц Юнги оказался голоден и так плохо подготовлен к немалоизвестному воздействию аромата крови принца Тэхёна на разум бессмертных. Надеемся, ментальное здоровье юного наследника в порядке и желаем ему скорейшего выздоровления.
Что же касается выбора супруга будущего короля — наш вердикт здесь предельно ясен и краток. Ни одна кровь до этого момента не вызывала у кронпринца Юнги столь насыщенной, бурной реакции, и потому мы единогласно решили, кто в дальнейшем разделит с ним трон Тёмного королевства.
Надеемся увидеться с Вами при более благополучных обстоятельствах ровно через десять лет, на свадебной церемонии.
С почтением, король Мин Итык»
