Aphelios, the Weapon of the Faithful
Лишь завидев на пороге комнаты Чона, Тэхён, уже не в силах держать себя в руках, непозволительно скулит и, цепляясь руками за покрывало, подтягивает себя ближе к краю, к единственному сейчас альфе, чьё присутствие будоражит затуманенный разум, а запах, горьковатый, резкий аромат крови, так похож на запах кронпринца Мина. Не без труда, но вампир держит себя в руках и плотно прикрывает дверь, надеясь, что вскоре ближайшие комнаты и коридоры опустеют, и разврата, творящегося в спальне принца, никто не услышит. — Ч-Чонгу… пожалуйста… — молит Ким и в очередной раз скручивается в позу эмбриона, желая уменьшиться, сжаться до мизерных размеров и удавить боль внутри себя. Чонгук осторожными небольшими шагами подходит ближе, присаживается на край кровати и вновь глубоко втягивает воздух вблизи омеги. Сладкий, божественно сладкий, нежный, аппетитный, словно настоящая ваниль во всём своём цвету. Невероятный. Видя, что Тэхён истекает смазкой, марая кровать, и глубокой похотью в глазах показывает своё желание, вампир срывает все тормоза и, дабы не повторять прошлых ошибок, сначала стягивает всю одежду с себя, оставаясь абсолютно обнажённым, а после, медленнее, мучительнее, осторожно освобождает от ненужной ткани беспомощного омегу. Тот не стесняется широко развести ноги и дышит так, будто на нём ещё три слоя одежды, давящей, тяжелой, сдерживающей рвущийся наружу пожар. На миг альфа даже беспокоится, ощущая температуру Кима, который, словно в лихорадке, испытывает адский жар. — Трахни меня уже… — хрипло произносит омега в ответ, немало удивляя Чона. Ким толкается бёдрами в пустоту, пытаясь хоть как-то избавиться от изнывающего напряжения внизу живота. Слишком горячо, слишком долго, слишком затянуто. Почему этот чёртов альфа так медлит? Вот он: открытый как никогда, возбуждённый до предела, в кои-то веки желающий быть в подчинении. Пусть возьмут, пусть отымеют, бесцеремонно и грубо, — плевать, только бы прекратилась поскорее эта пытка. Чон усмехается, но всё же желания мучить омегу нет, и альфа устраивается между ног раскрытого Тэхёна. Рука непроизвольно опускается на уродливый шрам с внутренней стороны бедра и проводит по нему кончиками пальцев, заставляя омегу выгнуться мостиком. — Чёрт… — резким движением Ким опрокидывает Чонгука спиной на кровать и садится сверху, потираясь задницей о чужой полувозбуждённый член и, запрокинув голову, стонет протяжно и глубоко, шепча к небу томное: «Чонгук-а…» Опешивший Чон не сразу возвращается в реальность, но, видя несознательные попытки омеги усесться неразработанным проходом на орган, немного приподнимает Тэхёна и просовывает сквозь напряжённое колечко мышц два пальца. Те в меру свободно скользят внутри, с удовольствием принятые юношей, пытающимся насаживаться сильнее. Вскоре Чон добавляет ещё два пальца, удовлетворённо наблюдая, как жаждущий наконец-то почувствовать внутри себя твёрдо стоящий член альфы Ким елозит по руке, выпрашивая большего, и снова и снова произносит имя Чонгука, с каждым разом всё более томно и соблазнительно. — Давай уже… — шепчет Тэхён и с разочарованным вздохом чувствует, как из него выходят изящные пальцы вампира, оставляя неприятную пустоту. Чонгук входит резко и неожиданно, заполняет полностью, сразу же выбивая громкий, сладкий стон. Оборотень часто дышит, пытаясь усмирить бегающие искры перед глазами, но не успевает, будучи опять застанным врасплох и заваленным на ласкающие кожу шелковые покрывала. Чонгук оставляет по короткому поцелую на каждой худой, бледной лодыжке и закидывает их себе на плечи, толкается грубо, но с осторожностью, чтобы не повторить прошлого опыта и не навредить. Впрочем, хватает и небольших усилий, чтобы подарить чувствительному и раскрепощённому омеге океан наслаждения, с котором тот утопает, без страха и сожалений, ведомый инстинктами, ощущает, как вода заполняет лёгкие и не позволяет вырваться очередному стону, лишь быстрее утягивающему на холодное, тёмно-лазурное дно. Размашистые толчки приобретают свой темп, не быстрый, но каждое проникновение наполнено отдачей, каждое отзывается голосом сгорающего от желания и наслаждения омеги, чьи мысли далеко, а тело само плывёт по течению, прибивается волнами от одного берега к другому, бьётся о скалы, но вместо боли получает тройную дозу наркотика, туманящего разум, и текущего по венам быстрее крови, разгоняя по телу приятную истому, изредка прерывающуюся резким повышением уровня сладости крови. Да, сейчас Тэхён в полной мере может почувствовать, что в его венах в самом деле бежит не кровь, а чистый сахар, такой притягательный для вампиров. Чонгук непозволительно быстро доходит до пика и изливается на бёдра омеги, выйдя наскоро, до наступления сцепки, однако Тэхён по-прежнему лежит снизу, смотрит затуманенным, молящим и непонимающим взглядом, так и не достигнув разрядки. Чон не думает, когда за один раз целиком заглатывает аккуратный, истекающий смазкой член, пару раз сглатывает слюну и ощущает текущую по горлу чужую сперму, кажется, на вкус тоже сладкую. Проглотив всё, вампир показательно облизывается и поднимает взгляд на закинувшего голову Тэхёна. Тот ничего не говорит, лишь тяжело дышит и вновь ощущает, как и к фаллосу, и к лицу приливает кровь. В этой постели они с Чоном очень и очень надолго.***
— Будь добра, подойди сюда. — Тц, — закатывает глаза девушка, не реагируя и стоя в проходе, сложив руки под грудью. Мин произносит, уже настойчивее: — Арабелль, я сказал, подойди сюда. Встряхнув высоким русым хвостом, перевязанным крепкой травинкой, эльфийка всё же делает несколько шагов по направлению к вампиру. Дверь за её спиной зловеще захлопывается, перекрывая пути к отступлению. Чудесно. — Что нужно? — Видимо, мне придётся создать для тебя отдельный свод правил, — с плохо скрываемым раздражением произносит принц. — Во-первых: не смей говорить подобным тоном с особами королевских кровей. Поверь, когда-нибудь это добром для тебя не кончится. Отец уже приказывал отправить тебя на торги как бездушный товар. Благодари Тэхёна, он спас тебя. Во-вторых: тебе известно единственное твоё предназначение в этом дворце, так что не упрямься и будь паинькой. И не вынуждай читать тебе лекции, как неразумному дитя. — Да знаю я, — своенравно бросает девушка, подходя ещё ближе с большей смелостью. — Я тут только чтобы кормить Ваше Высочество своей кровушкой. Как пожелаете, только не доводите до обморока больше. Мне моя шкура пока что ещё дорога. — Вот и прекрасно, — довольно заключает Юнги. Сегодня обыкновенный день, но отчего-то настроение на удивление неплохое. Терпеть выходки этой дерзкой леди сил хватит. — Присаживайся. Арабелль садится напротив Мина, и разделяет их только крепкий дубовый стол, полный важных бумаг. Прошлая ненависть к вампирам понемногу отходит. Слуги во дворце, по меньшей мере половина из которых — вампиры, достаточно добры, вежливы и сдержаны. Видимо, всё же не все бессмертные хладнокровные монстры. Во всяком случае, до поры до времени. Постепенно избавляясь от дешёвых украшений на шее и серёжек, девушка замечает придвинутый к её краю стола высокий хрустальный бокал и небольшой нож в нём. Она вопросительно поднимает взгляд на Мина. — Раны на шее ещё не зажили. Наполни бокал кровью и ступай, — спокойно говорит Мин, ожидая действий от гостьи. Та, как ни странно, не дерзит и не противится, но немного мнётся перед тем, как сделать аккуратный надрез на руке, стараясь не задеть вен. Шипит и тихо ругается, глядя, как медленно кровь наполняет сосуд и как с упоением и сверкающим голодом в глазах за этим наблюдает вампир. Спустя несколько болезненных и утомительно долгих минут бокал наконец-то полон, кровь едва не вытекает за края, а Арабелль ощущает лёгкое головокружение и подкатывающую тошноту. Сердце подскакивает в груди, когда в долю секунды вампир, только что сидящий за столом, оказывается позади девушки и, взяв её руку, один раз проводит языком по кровоточащей ране. Арабелль мгновенно одёргивает руку, уже собираясь вытереть чужую слюну о подол платья, но замечает, что рана мгновенно покрылась тёмно-красной корочкой, а вся влага впиталась в кожу. Однако, порой вампиры открывают неожиданные секреты. — Свободна, — коротко бросает Юнги, вновь величественно сидя за столом, но уже с бокалом свежей, ароматной крови. Не тратясь на церемонии, лишь бросив короткое «до встречи», эльф с облегчением покидает комнату, думая, что всё же пусть лучше пьёт прямо из шеи. Больнее, но зато глаза не упрашивают опустошить желудок. Стоит только девушке скрыться за дверью, а звуку её шагов прекратить доноситься, медленно отодвигается верхний ящик комода и из него показывается маленькая шоколадного цвета ручка, за ней кудрявая головка, ещё одна ручка и пара крылышек цвета апельсинового мармелада. Сонно потирая большие янтарные глаза, Ай усаживается на край и сверлит вампира, с наслаждением делающего несколько небольших глотков алого напитка, укоризненно-высокомерным взглядом. Не понимая, Юнги отставляет бокал в сторону и сталкивается в зрительном поединке с феей, улыбаясь тому, как забавно она выглядит, пытаясь казаться строгой. Вспорхнув, Ай быстро оказывается на столе возле кронпринца, не прерывая контакта глаз. Весь её вид так и кричит: «И что это только что было?!» — Не злись, она заслужила, — пожимает плечами Мин. — В следующий раз будет послушнее. И откуда они такие берутся? Что она, что младший брат Тэхёна — одно мышление. Ай закатывает глаза и присаживается недалеко от вампира, на шершавую страницу разворота какой-то старой, огромной книги. Случайно опустив взгляд, фея вздрагивает всем телом и в ужасе отползает назад, пока спиной не упирается в предплечье Юнги, облачённое в жесткую черную ткань. — Кроха, ты чего? Фея указывает на рисунок в книге. На большого, ужасающего чёрного дракона. — Это просто рисунок, — сквозь улыбку говорит Мин и придвигает книгу ближе. От неё исходит свойственный старым книгам запах пыли, и вампир его вдыхает, наслаждаясь. Есть в этом что-то необычно приятное. — Этот дракон похож на Сонхва. Он в своей истинной форме поистине величественен. Уверен, ты будешь в восторге! Ай отрицательно качает головой и прячется в чужом рукаве. Юнги только умилённо улыбается. Этой крохе он точно покажет, что драконы не такие страшные, как о них рассказывают.***
Когда день клонится к вечеру и дворцовая суета утихает, Чимин застаёт Феликса в малой гостиной, где тот в одиночестве задумчиво глядит на террасу, ведущую в сад, потягивая из фарфоровой чашки уже немного подостывший чай. Старший присаживается в кресло напротив, дождавшись, пока нерасторопная служанка удосужится подать чай и будущему королю. За всё время Феликс, словно утонувший в своём сознании, так и не взглянул на брата, и лишь когда тот четвёртый раз громко окликает его, юноша, содрогнувшись, замечает чужое присутствие рядом. — П-прости, — растерянно извиняется младший и ставит опустевшую чашку на небольшой столик по центру, к остальному сервизу. — Я просто немного задумался — Ты довольно сильно изменился после возвращения домой, — скептически замечает Пак, тем самым напрягая брата. — Раньше ты был намного твёрже, а сейчас стал больше походить на Тэхёна. Что-то произошло, разве нет? — Не знаю, — со вздохом пожимает плечами Феликс. Всё же, как бы сильна не была его ненависть к вампирам, благополучие семьи и мир в королевстве всегда будут превыше всего. Пусть лучше произошедшее останется за кулисами для всех, кроме Тэхёна, треклятого Сокджина и самого Феликса. С вампиром у него личные счета, и желание всадить кол в сердце тому, кто опорочил Феликса не только как принца и альфу, но и опорочил ясность его разума, никуда не делось. В самых сладких снах юноше будет снится, как он, одолев этого злосчастного бессмертного, вонзает в сердце побеждённого кол и с садистским удовольствием наблюдает, как из чужих залитых чернью глаз стремительно испаряется жизнь, оставляя лишь прекрасную, бездушную оболочку. Оборотень изуродует её до неузнаваемости, расчетвертует и бросит в костёр. Вампир погибнет так же, как погибли Ён, Сонель и Сунхи, пламя сожрёт его и отправит на вечные муки в ад, искупать не только свои бессчётные грехи, но и грехи своих братьев, один из которых не лучше зверя, а второй прячет за маской бесчувственности алчного и лицемерного садиста. Феликс не сомневается, Мин ещё оторвётся на своём супруге, которого тщетно пытается защитить от самого себя, но если хоть один волос упадёт с головы Тэхёна, принц не посмотрит на мир и поведёт оборотней на новую войну с бессмертными, где права проиграть не будет. Вампиры падут, и тогда в сердце Феликса наконец воцарится покой, но пока мечты остаются мечтами, этих эгоистичных и кровожадных созданий придётся терпеть и уживаться бок о бок, как бы от них не воротило. — Чимин… — отвлёкшись от собственных раздумий, Чимин обращает внимание на брата. Его взгляд потуплен в пол, мысли витают где-то далеко, но видно, с каким трудом ему удаётся произнести тяготящий душу вопрос: — Как ты относишься к вампирам? — Как я отношусь к вампирам? Ну… — Чимин поглаживает подбородок и настойчиво пытается выдворить из своего разума образы Чонгука, его улыбку, его серьёзное, умопомрачительно соблазнительное выражение лица, его терпкий жгучий запах, но чем больше омега старается, тем больше альфа проникает во каждую клетку его тела, в каждую мысль и в особенности овладевает хрупким, трепетно бьющимся сердцем. Бесполезно, Чонгук везде, и при слове «вампир» Ким вспоминает лишь его. — Ну, я не считаю, что они чем-то отличаются от нас, — спокойно рассуждает омега, вертя в руках чашку, наполовину наполненную тёплым чёрным чаем. — Они вынуждены убивать других разумных существ ради собственных жизней, и это может казаться неправильным, но мы с тем же успехом убиваем животных в тех же количествах. И не смотри на меня так! Я знаю, как ты их ненавидишь, и пытаюсь говорить моё честное мнение! Феликс складывает руки на груди и отводит взгляд, изучающе смотря на выход в сад, откуда мягко дует лёгкий вечерний ветер. — Говори совсем честно, раз уж мы пошли на откровения. — Если совсем честно, то среди них у меня есть возлюбленный, — мечтательно мурлычет Ким и, ожидаемо, видит на лице брата непонимание в неоднозначном сочетании с изумлением и ужасом. — Ты в своём уме? Я понимаю Тэхёна, его брак по расчёту, ради выгодного нам мира, но зачем тебе всё это?! — Любви покорны все, Ликси, — с толикой тонкого высокомерия произносит Чимин, не обращая внимания на то, как этот тон распаляет неуравновешенного альфу, — а тебе пора бы прекратить мыслить так узко. Счастья заслуживают все, независимо от расы и способа питания. Звон расколотой об пол чашки заставляет вздрогнуть, а Феликс, не бросив в сторону брата и взгляда, торопливо уходит, едва не свернув на своём пути случайного слугу. Ким вздыхает и делает небольшой глоток. Феликс не меняется и даже неизвестный недуг, охвативший его разум, не изгоняет из него ненависть к вампирам, передавшуюся от предков вместе с чистой кровью оборотней. Когда дворецкий — эльф-полукровка чуть старше сорока лет, наполовину оборотень — приходит для того, чтобы унести чайный сервиз, оказывается остановленным позвавшим его по имени Чимином. — Что-то ещё, Ваше Высочество? — Да, — задумчиво произносит Ким. — Пожалуйста, проследи втихаря за Феликсом. Боюсь, как бы он на почве последних событий дел не натворил. Мужчина с рукой у сердца кланяется, обещая исполнить приказ.MISSIO — Misfit Lunatic
Запертая на три щеколды и один замок, с намертво зашторенными окнами в совершенной темноте, привычная и даже родная комната не давит, а укрывает в четырёх стенах, прячет потаённые мысли и ограждает от опасности. Тишина. Темнота. Прохлада. Идеально. С отличным ночным зрением откопать в беспорядке на рабочем столе мизерных размеров ключ от ящика того же стола не составляет труда, как и извлечь из этого ящика тот самый спасительный нож, благодаря которому Феликс окончательно потерял крупицы рассудка. При свете дня все страхи, словно тени, отступают назад к своим истокам, основанным лишь на чёртовых инстинктах самозащиты, но как только всё вокруг погружается во тьму, Ким готов трястись на полу в приступах бреда, забиться в угол и молить лишь о том, чтобы лучи солнца скорее избавили его от ночных ужасов. Не только тех, что питаются кровью невинных и истязают плоть острыми нечеловеческими клыками, но и тех, кого дети боятся увидеть рядом со своей кроватью, глядящими в самую душу, пронзительно, пусть и чаще всего не имея глазных яблок, а если и имея, то до такой степени изуродованные, что эта адская смесь из белка и крови вытекает по щеке, повергая в ужас. Такая тварь совсем рядом, Феликс ощущает на себе голодный безумный взгляд и видит это страшное месиво в чужих глазницах, капающую на пол кровь из распоротого брюха, откуда частично выпадают и волочатся по земле кишки; черная обгорелая кожа сползает с костлявого тела. Оно протягивает к нему тощую, спаленную до тёмного мяса когтистую руку, и точно такие же руки тянутся к нему отовсюду: из-за стен, из-под кровати, из пола. Тянутся, царапают пол окровавленными ногтями и вновь утягиваются назад в Преисподнюю, не успевая коснуться желанной живой плоти. Вокруг безглазого чудовища другие: безликие, вывернутые в неестественных позах, бесполые и тёмные, со сломанными шеями, оторванными руками, окровавленные и жрущие вытягивающиеся пола новые руки, отрывая широкими пастями с сотнями мелких клыков огромные куски плоти. Нечленораздельные звуки доносятся из уст Феликса — раньше это назвали бы языком Дьявола, сейчас — бредом безумца, помешанного, ужасающего в своих необъяснимых припадках. Юноша вскрикивает звериным кличем, когда одна из тощих чёрных рук вытягивается из него. Разрывает плоть живота, а, вырвавшись, продолжает уродовать тело, словно пытаясь докопаться до чего-то внутри оборотня. Сил пошевелиться нет, крик перешёл в надрывный бессвязный шёпот, Намджун, трясущий за плечи, кажется ещё парой утягивающих вниз за собой рук, что сжимают кости, силясь раздробить их. Наконец показывается нечто, что искала выросшая из самого Феликса рука — это нечто медленно выбирается, путаясь во внутренностях. Такое же чёрное, безликое, как и материнская рука, оно облито кровью и издаёт нечеловеческие пищащие звуки, от которых хочется вскрыть себе уши и вырезать всё их внутреннее устройство. Словно спасительный канат, внезапно юноша ощущает в своей руке тот самый нож и немедленно втыкает его в голову рождённому нечто. Оно падает на пол и пищит лишь пронзительнее, Феликс не смотрит на свои действия и уродует тварь без разбора, обращая её в кроваво-черное месиво с едва различимыми чертами живого бескостного существа. Кровь на его руках и, чёрт их побери, такая же, как у этих бессмертных мразей. Истерически, подобая клейму безумца, Ким смеётся дико. Он победил эту тварь, да, он победил её. Уродская версия вампира, то, что живёт внутри их обманчивой привлекательной оболочки, такое же мерзкое, как эта бордово-чёрная бурда на полу. Это Феликс говорит себе, читает, как мантру, до потери сознания, до стёртого горла, то шепчет, то срывается на полуживотный крик, отвратный самому себе: «Они внутри них, внутри… живут, они такие же, точно такие же, как они, да, да… живые, уродские, они там, внутри, твари…» Все существа отступают, высокая безглазая тварь испаряется в чёрном тумане, скорченные руки пропадают в полу, стенах и потолке, когда перед глазами мутно различаются человеческие черты, с кожей, не похожей на обгорелое мясо, а с нежно бежевой, чуть смугловатой, живой и тёплой. Грудь вздымается по-прежнему бешено, норовя вырваться, но глаза — знакомые, кофейные, чистые и обеспокоенные, понемногу успокаивают. — Феликс, как… — начинает Намджун, но брат отползает спиной к стене и притягивает колени к груди, нездорово бегая глазами из угла в угол. Нож в руке в алой крови — Феликс поранил запястье и в непотребное состояние привёл одну из подушек своей кровати. Намджун несколько бесконечных минут наблюдал за тем, как содрогался и бредил в приступе брат, не приводимый в сознание ни ударами, даже очень щедрыми, ни ледяной водой, и теперь Ким точно знает, что такое ужасы безумия и настоящий страх за родного человека. — Намджун, они здесь, уходи, пожалуйста, они вылезут, — панической скороговоркой умоляет Ким, но старший вздыхает и прижимает Феликса ближе в свои объятия. Столпившаяся у двери прислуга немного отходит, оставляя принцев наедине. — Нужно тебя перевезти из этой комнаты. Мне она не нравится, — оглядывает помещение Ким: висящие на стенах изображения крестов, образцы осиновых колов и стеллаж в углу, как минимум наполовину заполненный литературой о вампирах. Родители совершенно не уследили и в нужный момент не остановили неблаготворное увлечение сына. Теперь им придётся иметь дело с его собственными кошмарами.