Никита́

— Тебе нужно расстроить одну очень крупную сделку, — заявляет мне утром, как только я просыпаюсь, Сорока и бросает на простыни свёрток с формой. — А потом убить того, кто выиграет самую большую сумму. — Как ты себе это представляешь? Я медлю и правда не понимаю, что он хочет от меня. Каким образом я должна была повлиять на результат лошади в скачках? — Собирайся сейчас же. В полдень ты должна быть уже в другом месте, в другом виде. Всё, что тебе нужно сейчас, находится здесь. Мне уже не хочется спать, но я всё равно лениво зеваю и потягиваюсь. У меня хорошее настроение. Остаться в кровати хочется подольше. — А где моя шляпка от Стивена Джонса? Я успеваю поймать на себе рассеянный и недовольный взгляд Сороки. — В другой комнате, на столе лежит. — Будь с ней аккуратнее, — напоминаю я ему. Шляпка — это неотъемлемая часть британского аристократического общества. Настоящее культурное наследие. — Как я могу показаться на дерби без шляпки, если ты раздавишь её, испачкаешь или испортишь любым другим способом? — Во-первых, это даже не дерби. Это Королевский скачки, а вот дерби — это когда… — Меня не интересует. — Я фыркаю. — Одно и то же. Готовь лифт. Через пятнадцать минут я уже одета в скучную форму, дышу запахами конюшен и постепенно начинаю втягиваться во всеобщее оживление перед предстоящими первыми скачками. Они будут продолжаться ещё чуть ли не неделю. Но самый известный, самый страшный день в истории будет именно сегодня. Хотя, возможно, я и преувеличиваю. Ладно ещё, если бы я убила королеву… Я отгоняю прочь от себя эти мысли. Моя сегодняшняя цель — это не зелёная или фиолетовая шляпка королевы. Каждый год тысячи людей пытаются испытать своё счастье и даже с уверенностью ставят деньги на то, в каком же головном уборе она приедет в этот раз. Цветов не так много, но почему-то все обычно проигрывают, и королеве удаётся удивлять. Мне неинтересно, что там происходит снаружи, в левадах, спрятанных от любопытных взоров, и крытых манежей. Кто-то толкает меня и торопится. Я, метнув разъярённый взгляд в постороннего здесь жокея, захожу в одно из пронумерованных стойл. На самом деле, скачки в Аскоте — это не самое главное. Самое главное — быть при полном параде, как раз-таки удивлять и улыбаться. Зато для многих тренеров и жокеев, а также владельцев лошадей такое событие — крыша, дальше запрыгнуть уже некуда, негде продемонстрировать себя, кроме как перед лицом королевской семьи, лордов и пэров. Мало ли, а вдруг именно тебя они решат наградить. Я перевожу дыхание и выкладываю свою ношу прямо под ноги этому коню. Я не знаю, давали ли ему сена сегодня и воды. Но это сено, скорее всего, станет последним в его жизни. От такого не выживают. Несколько пригоршней тисовых ягод сделают своё дело. Лошадь топчется на месте при виде меня. Я вытираю свой лоб тыльной стороной ладони в перчатке и рассматриваю теперь этого скакуна. Бесспорно, лидера. Бесспорно, фаворита сегодняшних скачек. Это потрясающий и крупный ахалтекинец изабеллового окраса. Очень редкого, насколько я могу знать. Даже здесь, в сумрачном и тесном помещении, его спина и холка переливаются и сияют, словно шёлк, золотом. Я могу только гадать, как он будет выглядеть при дневном свете. Кожа на морде не белая, а почти розовая — кажется, слишком тонкая. Под ней легко можно смотреть вены и сильные мышцы. Его ноздри нервно вздрагивают и расширяются. Ахалтекинец не сразу успокаивается и отворачивает голову от меня, чтобы наклониться к принесённому мной сену. Красные ягоды и их запах, я знаю, манят его. Как и человека тянет всё опасное и смертельное… Мы так, получается, похожи с ним. Фарук — а это его имя в честь каких-то великих арабских или туркменских предков, уж не знаю, — как будто специально подставляет мне свою гриву, и я поглаживаю его, сначала осторожно, а потом уже смелею. Эта лошадь — драгоценность. — Как жаль, что эти люди впутали тебя в свои дела, — говорю я ему тихо. — Фарук… Но нет, ахалтекинец не отзывается на своё имя. Крупные красные ягоды пропадают в его пасти. Я зачарованно смотрю за движением его задумчивых тёмных глаз, за светлыми ресницами. Потом скрипит затвор стойла, и я вынуждена повернуться. — Кто вы такая? — раздражённо говорит мужчина. Это тренер, смуглый, темноволосый. Турок? Араб? Его раздражение становится ещё больше, когда он замечает, что лошадь доедает сено. — Это ты принесла ему? — спрашивает он всё с более прорезающимся восточным акцентом. Я пожимаю плечами ему в ответ: — Не знаю. Нет. Наверное, это оставалось с прошлого раза. Я зашла полюбоваться вашим конём… Я восхищена им, право. Уверена, сегодня вы победите. Тесно сжатые губы всё-таки расслабляются во что-то наподобие вежливой, но сосредоточенной улыбки. Я в последний раз веду по крупу Фарука и легонько похлопываю его. Встретимся на том свете, красавец. А потом я извиняюсь за неудобства перед тренером, прощаюсь с ним и поспешно ухожу. Дверь наружу для меня уже не дверь, а лифт, который сложно с чем-либо перепутать. Красный цвет был использован именно по этой причине. Полдела сделано, так я считаю и говорю Сороке. Тот только качает головой. — Знаешь, что я подумала? — Что? Я стягиваю с себя жилетку, начинаю расстёгивать рубашку. — Хочу себе шкуру этого коня. Ты бы знал, какая она на ощупь… — Я задумчиво закатила глаза и улыбнулась. — Это добавило бы некоего шика нашему интерьеру. — Ты совсем поехала? — устало вздохнул Сорока. — Да, я понимаю тебя. Этого коня после смерти будет невозможно достать. Безумная идея. Сорока покачал головой. — Твой завтрак на столе. — А вот это уже другой разговор. Когда я заканчиваю вилкой колоть жидкий желток на тарелке, ибо с какой другой едой можно так развлекаться, я смотрю на время и решаю собираться. — Хочешь со мной, Сорока? — подначиваю его я. — У меня нет, к сожалению, костюма, но ты и так легко можешь сойти за какого-нибудь… уборщика. — Только в том случае, если ты составишь мне компанию. Я улыбаюсь: — Ну конечно. Конечно, ведь мы всегда с тобой в одной команде. Несмотря ни на что… Сорока сглатывает и суёт мне в руки мою шляпку. Конечно же, как и всякий головной убор на Королевских скачках, он сделан специально на заказ. Кто-то знал заранее, что я буду выполнять это задание, поэтому мне не пришлось искать замену в последний час, как это обычно бывало. Платье, сшитое в идеале по меркам королевского этикета, светло-бежевое, облегающее, со вставками на груди, такого же цвета короткий тонкий пиджак, туфли с острым носком, которые очень любила герцогиня Кембриджская, маленькая сумочка на блестящей цепочке. В ней всё самое необходимое для любой порядочной британской леди и даже чуточку больше. Даже канцелярские товары. Хотя зачем они на скачках? Моей любимицей была перьевая ручка, ещё прошлого века, от Watermen, с чёрно-белым узором. Я никогда в жизни не написала ею ни слова. Разве что только у кого-то на шее — кровью, взятой оттуда. Вместо пишущего наконечника пера было вставлено острейшее лезвие, больше похожее на скальпель. Мне пришлось заморочиться. Но это того стоило. И самая главная деталь… Я кладу шляпку на стол, беру в руки телефон. Её номер, записанный здесь же, я нахожу быстро. «Я уже готова. А ты?» — Никита? — зовёт меня Сорока. — Время! Следи за временем! Я прячу телефон в сумочку, захватываю с собой шляпку и иду к лифту. Уже внутри, когда он несёт меня куда-то вниз, в пропасть, я примеряю её и смотрю в отражение на стекле. Это небольшой цилиндр под цвет моей одежды, кокетливо сдвинутый набок, насколько это было возможно, с волнами полупрозрачного белого тюля. Я уверена, что Натали я во всём этом очень понравлюсь. Трибуна королевы Анны встречает меня громко и оживлённо. Я ненавижу шум, но деваться мне было некуда. Спускаться ниже, к подвыпившим туристам и зевакам, к женщинам без вкуса и без денег, было бессмысленно. Подниматься вверх — невозможно. В королевскую зону допускались только особые персоны. Я не удивилась бы, если только из одной королевской семьи. Тем более тот, кто победил, уже был здесь, на этой трибуне. Я уверена. Сорока должен был написать мне имя того, кто получит самый крупный выигрыш, с минуты на минуту. Я подхожу к перилам на небольшом балкончике и облокачиваюсь о них. Толпа внизу на миг словно очнулась от сна и загудела. «Я хочу поздравить победителя самой большой ставки». «Хочешь присоединиться ко мне?» Это я продолжаю писать Натали. — Вы не слышали, что произошло с фаворитом скачек? — спрашиваю я у появившейся со мной рядом дамы. — Я поставила на Фарука большую сумму, и теперь не могу найти его в списках… — Сожалею. — Меня одаривают кислой британской улыбкой. — Но Фарук выбыл. — Вы не знаете? — Мужчина рядом оживляется. — Что-то случилось со скакуном. Он не в форме. Я уже слышал от одного жокея, что вызвали ветеринара. И не одного, даже какого-то специалиста из Лондона… — Как жаль. — Я горько вздыхаю. — Он был лучшим, — соглашается со мной мужчина. — Это всё выдумки, — подключается к нам другой мужчина. Они кажутся захваченными скачками и возбуждёнными. — Наверняка Фарук появится через пару часов. Это делают специально, чтобы подогреть наш интерес и… Я уже не слушаю. «HR-менеджер. Марк Гэйр», — отрывисто пишет мне Сорока. «Королевский банк Шотландии. Гей». «Как ты это понял?» Я представить не могу, как Сороке удаётся это делать каждый раз: выуживать совершенно разную информацию за считанные секунды. «Страница в фейсбуке. Празднует месяц гордости, он замужем, два ребёнка». «У меня тоже месяц гордости. За него». Не могу не удержаться от шутки, довольно тянусь к фужерам с шампанским. «Он ещё не знает о том, что победил. Поторопись». Меня не надо просить дважды. Мне приходит его фотография. Это и в самом деле весьма симпатичный мужчина, лет до сорока точно. Фотография вытащена из личных сетей, если только не прямо из галереи на телефоне. Вторая фотография: на ней Марк Гэйр и ещё какой-то мужчина, улыбающийся, со светлыми волосами. Мне всё понятно. Остаётся только гадать, нужно ли мне избавляться от его мужа и детей. Но если придётся… «Я нашёл его свадебные фотки. Показать?» Я закатываю глаза. Сорока, ну ты как всегда. «Лучше покажи, где он сейчас находится». «Во внутреннем дворике. Только написал одной из своих знакомых, Стефани Соланж, бельгийке. Она ждёт его там». «Очень информативно». Я пишу уже на ходу, изредка посматриваю на людей по сторонам. Шампанское выпито до дна, на языке всё ещё чувствуется привкус и лёгкое щекотание пузырьков. «Ты вернёшься сразу?» «Нет. Думаю, нет». — Простите… — Я скользнула по безликой женщине извиняющей улыбкой. «У меня есть ещё планы», — пишу я после минутного колебания. «Я надеюсь, ты знаешь, что делаешь». «У меня всегда всё под контролем», — заверяю я Сороку. Он ещё что-то хочет мне написать, но все сообщения пропадают. Я отвечаю за звонок и прикладываю динамик к уху, лавируя между потоками людей. — Привет, сладкая, — заговариваю я на французском. В ответ мне льётся речь прямо из округов Иль-де-Франс. Я довольно жмурюсь. — Так рада слышать тебя снова. Натали опешила на мгновение. В полиции её, конечно, научили быстро справляться с потрясением, не позволять каким-то мыслям овладевать ею до конца. И ни в коем случае не верить. — Где ты? — Так я тебе и сказала. Я усмехаюсь и ускоряю шаг, спускаясь по лестнице. Нёйи-сюр-Сен, догадываюсь я. Или всё-таки Пасси? Это и так было для меня в каком-то роде очевидно. Натали была из Парижа. Этот её правильный, даже буржуазный акцент перешёл к ней со временем. Может быть, в частной школе. Может, усвоила она его не отдавая себе в этом отчёта позже, когда была старше. И я перенимаю этот акцент вслед за ней, открываю рот, меняю интонацию, начинаю подражать этим мягким согласным на нёбе, её чуть изменённым гласным звукам: — Ты хочешь увидеть меня, чтобы снова изрешетить пулями? Или дело в другом? Ты, наверное, рада слышать меня… и что со мной всё в порядке. Некоторое время я могу различить только дыхание Натали. Боже, да ведь она тоже куда-то торопится и чуть ли не бежит. — Судя по твоему молчанию, я права. — Как… как ты это сделала? — Акцент? — Я пожимаю плечами, забывая, что она не может меня видеть. — Немного практики. Немного времени… Нёйи-сюр-Сен, верно? Мне везёт, потому что Марк Гэйр тут, в самом центре событий. Возле зелёной лужайки, заполненной уже сидящими людьми. Погода сегодня на удивление солнечная и тёплая. Люди устали от суеты и шума. Но возбуждение не отпускает их ни на секунду. Прямо возле моих ног лежит свежий номер «Racing Post». — Если честно, — начинаю я, потому что понимаю: Натали разучилась складывать предложения из слов, — то я рада слышать тебя. Это значит, что тебя ещё не нашли. Я не могу управлять этим, но… Я медлю и надеюсь, что она что-то скажет. Потом понимаю, что это вряд ли имеет смысл. — Прости, но мне пора. Работа, сама понимаешь. Натали открывает рот, и я могу её слышать, когда отнимаю телефон и сую его обратно в сумочку. — Подождите… подождите! — Я осторожно касаюсь плеча стоящей ко мне женщины в голубом платье. Я обращаюсь с ней как с дорогой фарфоровой куклой, которую нельзя разбить или поцарапать. — Вы не помните меня? Женщина оборачивается. Я не знаю, но скорее догадываюсь, что эта та самая Стефани Соланж. Она красива. И… замужем. Тоже. Это так тоскливо. — Простите? Марк Гэйр, который стоит рядом, тоже обращает на меня внимание. Я улыбаюсь и ему. Я изо всех сил стараюсь показаться милой. — Мне кажется, или мы виделись… в Брюсселе? Женщина удивлена. Значит, я права. — Вас зовут… Стефани? Простите, если я ошиблась или произошло какое-то недоразумение… — Это точно. Стефани. Видимо, это я должна перед вами извиниться, потому что не могу вас… — Ох! Мне кажется, мы виделись на каком-то из званых ужинов. Понимаете, мой муж бельгиец, как и вы. Кажется, вы должны быть знакомы. — И как его имя? — Маттиас Маршаль. Мне надо было сразу представиться. А меня зовут Натали. Можете называть меня прямо так, по имени. Кажется, или у нас… выдался тогда очень занимательный разговор? Я не просто так называю себя так же, как Натали, моего прекрасного агента парижской полиции. Глаза Стефани светлеют. — Да, да. Точно! Могу вас вспомнить теперь. Ох, я рада… Людей так легко в чём-то убедить. Даже в сущей нелепице. Они начинают лгать самим себе и уверять себя в том, чего не было. Так моё лицо, моё имя и моя история полностью слились с каким-то из её воспоминаний. Теперь и не отличишь. Это всего лишь простая человеческая психология. — Очень сожалею, что прервала ваш разговор, но… — Ничего страшного! — наконец роняет Марк. Он такой добродушный на первый взгляд. Такой открытый. Такой наивный. — Всё в порядке, — говорит он. — Мы со Стефани старые друзья. — Работаете вместе? — интересуюсь я. Нет, нет, конечно нет. Она ведь из Бельгии, а Марк, наверное, большую часть своего времени проводит в Лондоне или где-то в Шотландии. Нужно продолжать эту беседу. Телефон в сумке начинает вибрировать. Я рада, что сейчас слишком шумно, играет музыка, поэтому они не могут этого слышать. Не могут услышать, как настоящая Натали Маршаль отчаянно пытается дозвониться мне и мольбами остановить от очередного преступления. — Нет, нет. У нас тоже своя история… очень долгая. Стефани и Марк переглядываются, ловят эти заговорщические, понимающие взгляды, и смеются. — Погода такая… жаркая. Вам не кажется? Не хотите пройти выпить чего-нибудь уже в помещении? — предлагаю я. — Я бы хотела поговорить с вами ещё, если вы не против. Продолжить наше знакомство. Вы понимаете… — Сама хотела это предложить, — признаётся Стефани. Ложь. Как оказалось, их легко подцепить. Мне всегда легко это делать. Заводить разговоры, втираться в доверие. Не надо большого ума для этого: я лицемерна в той же степени, что и они. — Знаете, только что закончились скачки. Я поставила на Фарука. А он, оказывается, выбыл. — Да, я слышал. Это очень печально. С Фаруком что-то случилось. — Марк качает головой. — Вы увлекаетесь скачками? — спрашиваю я, и мой вопрос одновременно относится к ним обоим. — Вы знаете, не так давно, но это правда. Третий год я уже… Пока Марк что-то рассказывает, а Стефани перебивает его и вставляет свои три слова, я смотрю по сторонам. Я ещё не знаю, как это случится, при каких обстоятельствах и где. В идеале вывести Марка куда-то наедине, совершить быстрое и чистое убийство, но потом… Потом я вижу знакомое лицо, большие растерянные глаза, румянец на щеках, и понимаю, что это убийство вряд ли будет спланированным и чистым. Натали не позволит мне это сделать. Она смотрит прямо на меня. Это уже и так понятно. Значит, она всё-таки успела. Всё становится ещё интереснее. — Мой отец очень увлекался конным спортом. У него был собственный комплекс, несколько очень успешных и выносливых скакунов… словом, мне передалась эта его страсть, — машинально, на ходу сочиняю я. История звучит для них обоих очень занимательно. — Фарук должен был сегодня победить. — Согласен. У него лучшие данные, пускай и не так много побед. Прекрасный жеребец. К тому же и ахалтекинской породы. Натали отбивается от нас через некоторое время. — Впрочем, Лорд, я считаю, тоже заслуживает победу. — Лорд? Я произношу волшебные для Марка слова. — Да, Лорд. Он ведь победил. Вы и не знаете? — Господи… — Это ведь ты поставил на него? — спрашивает Стефани. — Точно! Мне нужно зайти обратно на кассы и узнать, сколько тогда составляет… — Поздравляю вас с победой! — Я улыбаюсь. — Мне кажется, это нужно отпраздновать. — Да, верно. Мы садимся за небольшой столик. Салфетки, уже готовые столовые приборы, пустые блюда. — Для начала — выпить за наше знакомство, — говорю я. Никто не может сказать и слова против. Я ведь говорю простые, но очень очевидные вещи. Ну, а когда я уже готова сказать тост, кое-какие маленькие сырные закуски покоятся на столе, шампанское в бокале, о стекло бьётся и разбивается вдребезги смех и голоса, появляется Натали. Она медлила, но наконец-то решилась на это. — Господа, — говорит Натали, — как агент Интерпола, я вынуждена задержать вас. Прошу оставаться на месте и не мешать моей работе. Она раскрывает бумажник, а там, конечно, золотой значок. — Когда ты уже успела стать агентом Интерпола? — Я удивлённо морщу лоб. — В любом случае, поздравляю тебя с повышением. Марк и Стефани так и застывают. Я поворачиваюсь к ним и чуть тише говорю: — Вы знаете её? — Можно ваше удостоверение? — наконец проговаривает Марк. Натали и правда сейчас не очень похожа на агента ни одной полиции на свете в прелестной шляпке и тёмном, струящемся платье чуть пониже колен. — Ты при оружии? — спрашиваю я. — Нет? Натали не обращает на мои слова внимания и роняет своё удостоверение для Марка. — Жанна, поднимайся. Я вздыхаю и тяну руки к своей сумочке. Натали мгновенно реагирует: — Осторожно! У неё пистолет! Её крик слышат все в пабе. Я недоуменно поднимаю одну бровь и достаю свою ручку. — Я просто хотела написать свой номер телефона и оставить его моим знакомым. Мне что, разве нельзя знакомиться? Мы так хорошо проводили время… пока ты всё не испортила. — Натали не теряет бдительности. — Простите, но мне кажется, произошла какая-то ошибка, — начинает Стефани. — Давайте… мы поговорим как взрослые люди, а вы объясните, что происходит… — Я объясню. Эти документы липовые. Это всё подделка, — встреваю я. — Нужно позвать полицию, чтобы она разобралась с этим. — Жанна! — Натали сжимает руки в кулаки. — Вы ошиблись. Меня зовут Натали Маршаль. Женщина замирает. Я довольно наблюдаю за реакцией моей Натали. — Но ведь эти документы… — Марк выглядит удивлённым. — Эти документы тоже на имя Натали Маршаль, и я… я не понимаю… Я закатываю глаза. Всё происходит быстро. Я снимаю колпачок с ручки и вскидываю ладонь с ней в воздух. Белая скатерть теперь напрочь испорчена. Как и документы Натали, как и пол, как и одежда Стефани. Последнюю я тоже не отпускаю: рука поднимается во второй раз, ручка глубоко вонзается ей прямо в левый глаз. Воздух превращается в один концентрированный визг и панику. Натали стоит, замерев подобно статуе. Кровь хлынула на неё и обагрила сначала платье, а потом добралась и до её рук. Ручка летит на пол, катится дальше, под следующий столик. Я встаю и зажимаю мокрую, липкую ладонь Натали. А когда тяну её за руку и приказываю бежать за мной, она повинуется. Все эти скучные полицейские нравоучения и бесполезные советы проходят даром. Шок сильнее их. Кажется, я уже где-то это видела. Летящее на пол стекло, бьющиеся от рук осколки, острое предчувствие схватки. Узкая ладонь Натали лежит в моей и крепко держит — боится упустить вновь или просто боится? Я знаю своё дело лучше того, что она собиралась по своей глупости делать здесь, в одиночку. Я сжимаю её руку всё равно крепче и не даю ни ей, ни себе сорваться. Я говорю ей: «Я держу». Наша единственное преимущество — это неожиданность. Но и она быстро может сойти на нет. Здесь на каждом углу была охрана и скучающая полиция. Кто-то опомнится и обязательно позовёт её. Я надеюсь, Сорока сейчас не играет в свои игры, а зачищает за мной следы. За нами, думаю я. Я веду Натали по коридору трибуны путём, который известен только мне. Нам встречаются люди, и я мягко прячу неловкую, перепачканную в крови и новоиспечённую агента Итерпола за своей спиной. Нахожу служебный туалет и, втолкнув её, запираюсь на замок. — Твои отпечатки из базы пропали. Это было первым, что сказала Натали. Я повернула кран и потянула её поближе к раковине. — На, умойся. — Разве это возможно? Я фыркаю. — Конечно. Всё возможно. Натали только руки опускает в холодную воду, поэтому мне приходится самой намыливать её. — Но… как ты это сделала? — Не я. Вообще-то Сорока, ему все лавры как всегда. Я пальцами осторожно смываю капельки крови с её щёк. На нижней губе я замечаю что-то странное: кожа словно бы разошлась, выступила кровь. — Ты как порезать губу умудрилась? Стекло кусала? Натали помотала головой. Я пальцем собрала капельку с губ и смыла. — Ну ты конечно даёшь. Старайся не вляпываться в чужую кровь. Ты же не хочешь ничем заразиться? Я размазала кровь, оставшуюся на платье. — И так неплохо, — кивнула я. — Как хорошо, что ткань тёмная. Да, кстати… а где твоя шляпка? Натали машинально коснулась затылка. — Слетела? — Я вздыхаю и отдаю ей свой цилиндр. — Надевай. Тебе нельзя привлекать внимание, тут все так выглядят. — Но как ты.? — За меня не беспокойся. Я справлюсь. Самое главное — это провести тебя. Мне нужно ещё остаться. — Остаться? Сорока звонит мне. — Ты всё сделал? — Это ты всё не сделала! Я обижаюсь и меняю голос, делая одновременно знак Натали: — Сорока, не разговаривай так со мной. Я всё сделала. Закажи такси к выходу. — Только не говори, что ты собралась куда-то ехать на такси. — Нет, я не собралась. Это не для меня. — Я поворачиваюсь лицом к зеркалу и поправляю волосы. — Что там снаружи? — Давай такими же путями. Как можно скорее. Где тебе сделать выход? — А, неважно. Сама найду. Давай, целую. — Никита! — предупреждающе звенит голос Сороки, когда я отнимаю телефон от уха и отключаюсь. — Никита? — слабо переспрашивает Натали. — Подслушивать нехорошо. Пошли. Нам надо идти. — Это твоё имя? Мы выходим, я дёргаю Натали за руку и веду в противоположную сторону. — Это глупый вопрос. Конечно нет. Ты его никогда не узнаешь. — С кем ты разговаривала? — Я думала, ты будешь задавать другие вопросы. Сорока присылает номер машины. Я очень осторожна и внимательна, пока мы ждём такси. Людей ещё немного, все сосредоточены в барах, ресторанах, возле касс и на лужайках, слишком занятые собой и бессмысленными, пустыми разговорами. Машина подъезжает прямо к нам. — Назови Виндзор, переночуй где-то или пережди, бери ночной рейс и уезжай в Лондон. А оттуда домой. Не суйся в это, поняла? — Я открыла дверь машины. — Какой Интерпол? Ты с ума сошла? Если ты думаешь, что это тебя спасёт, то нет. Они сделают всё, чтобы ты как можно скорее оказалась с простреленной головой. Кстати, ты знаешь, что я одно время работала снайпером? Я затолкнула Натали внутрь. — Помнишь в прошлом году убийство премьер-министра Венгрии? Угадай, чьих рук дело. Лучшая моя работа. Я улыбаюсь ей. — Ну что, пока? — Я скорее спрашиваю. Мне не хочется опять так быстро, в спешке, расставаться с ней. Я словно ещё чего-то жду. — У тебя же есть деньги? — Ты уходишь? Я пожимаю плечами. — Ну да. Я сделала свою работу. Ты тоже. Мне смешно от последних слов. Портить моё идеальное убийство? Да, это то, чем занимается Натали. Она кладёт руку на сидение рядом и говорит: — Пожалуйста. Почему ты не можешь поехать со мной? Почему бы и нет? Я сажусь рядом и захлопываю дверь. — Виндзор, пожалуйста. Когда приедем, я подробнее объясню, куда ехать. — Я обращаюсь к водителю. Мы трогаемся с места. Через минуту опять вибрирует телефон. Я прокашливаюсь и отвечаю. — Ты что себе позволяешь?! Никита? — Я молчу. — Где объяснения? — Не могу это объяснить, Сорока, — шепчу я. — Нет, можешь. Возвращайся. Бросай эту Маршаль и прекращай валять дурака. Выйди из машины. — Мне жаль, Сорока. — Нет, тебе не жаль. — Да, наверное. Не беспокойся за меня. — Я не беспокоюсь. — Мне невозможно солгать. — Я смотрю на Натали. — Ты беспокоишься. Тебе, возможно, стоит завести свою семью, найти девушку. Чтобы меньше уделять времени и внимания мне. — Ты и есть моя семья, — говорит Сорока. — У меня никого больше нет. — У меня тоже, — немного подумав, всё-таки признаюсь я. — Прощай. Я напишу тебе позже. Я убираю телефон в сумку и вопросительно смотрю на Натали, улыбаясь. — Как себя чувствуешь? Шок прошёл? Натали отвела взгляд. — Я знаю, что делаю. — Правда? Мне так не показалось. Я думала, у тебя это не в первый раз. М-м-м. — Я повернулась к водителю. — Можете включить радио? — Какую музыку предпочитаете? — Что-то… несовременное. А ты, Натали? — Всё равно. Я пожала плечами. — Тогда давайте несовременное. Это была долгая дорога. Нам не о чем говорить, потому что любое слово могут использовать против нас. Против Натали — точно. И мне приходится терпеть это неуютное молчание. Сорока потом присылает мне какую-то фотографию. Я открываю её, а потом поворачиваю экран Натали. — Узнаёшь? Она, конечно, узнаёт и бледнеет. Я никогда до этого даже представить не могла, что кто-то так быстро умеет меняться в лице. — Да не беспокойся. Он уже всё удалил. Это нам с тобой на память. На фотографии остановленное с видеокамер в ресторане изображение нас с ней, размытый Марк, всё красное и паникующее. Так бы я описывала большинство своих убийств — красное и паникующее. — Зато у нас теперь есть фотография друг с другом, — добавляю я, подумав немного. Наверное, это плюс. Но Натали лучше не становится. Я улыбаюсь, пожимаю плечами и отворачиваюсь к окну. Мы доезжаем до Виндзора за какие-то двадцать минут, быстро и с ветерком, который иногда врывался в узкую щёлку между машиной и приоткрытым стеклом. Ещё несколько минут пришлось постоять на стоянке возле вокзала. — Сколько? — спрашиваю я у водителя, а сама поворачиваюсь к Натали: — Хочешь посмотреть на парочку достопримечательностей? Перекусить? Погулять? Натали думает дольше, чем я действую. Потому что когда водитель называет цену, я лезу в кошелёк и понимаю, что у нас небольшие проблемы. — У меня же только франки… Натали? Та смотрит на меня стеклянным, тяжёлым взглядом. Я повторяю на французском: — У тебя есть фунты? Есть деньги? Она оттаивает спустя некоторое время, судорожно кивает и лезет в свою сумку: — Да… да… Когда эта страшная мука заканчивается, и мы уже стоим собственным ногами на асфальте Виндзора, чуть ли не самого сердца Великобритании, я недоуменно спрашиваю: — Что с тобой происходит? — Мне кажется… — Натали не заканчивает. Мне это начинает надоедать. — Слушай. — Я взяла её за руку. — В чём дело? Чего ты боишься? — Она только покачала головой. — Поверь, со мной тебе ничего не угрожает. Мне кажется, будто где-то я это уже говорила. — Я могу позаботиться о нас обеих. Натали растерянно скользит взглядом по моему лицу, а потом переводит его на улицу и дома за моей спиной. Я вздыхаю. — Давай я сниму для тебя номер, а завтра ты поедешь в Лондон. Ты справишься с этим? — Я даже чуть насмешливо продолжаю, ткнув в здание перед нами: — Вот это вокзал. Купишь билет и доедешь до Лондона. Скорее всего, это будет станция Паддингтон. Оттуда возьмёшь такси или… что угодно. Где ты остановилась? — Я… не помню. Несмотря на то, что мне очень захотелось её ударить, я сдержалась. — Тогда иди за мной. С ней придётся повозиться ещё немного. И выбрать немного другой путь. Натали не останется больше в Виндзоре, а поедет прямиком в Лондон. Сейчас. Я делаю всё за неё: нахожу поезд, покупаю билеты, нахожу место и усаживаю её. Сразу после этого шляпка перекочевала обратно мне на руки. Мне интересно, догадываются ли люди с сидений напротив, что мы тоже едем с Аскота. Не так уж много женщин в это время ходят при полном параде и в шляпках. — Ты сразу же сорвалась в Лондон, как я тебе сказала? — обращаюсь я к Натали по-французски, чтобы никто не мог нас даже при большом желании подслушать. — Да… — Но ты ведь знала, что я была ранена. И ты всё равно поехала, — настаивала я. — Я знаю, это что-то сумасшедшее, но… — Натали смотрит на меня. — Я чувствовала, что это тебя не остановит. Так и оказалось. — Значит, чувствовала. Какое-то особенное полицейское чувство. — Меня вышвырнули из полиции, — сказала Натали. Это было неожиданное признание. — Интерпол… оно так вышло как-то само. Они хотели, чтобы я нашла тебя, и у меня для этого было всё. — Я думаю, это не Интерпол был. — Я усмехаюсь. — Знала бы, как всё на самом деле устроено в этом мире… Кто-то просто хотел добраться до тех, на кого я работаю, через меня. Я складываю на коленях руки. Поезд трогается и постепенно набирает скорость. Я мысленно прощаюсь с Виндзором. Три года назад мы с Сорокой тут занимались прослушиванием чужих разговоров с тонной оборудования. Тогда ни у него, ни у меня не было доступа к лифту. Всё было опаснее, чем казалось. — Мы с тобой игрушки в чьих-то влиятельных руках, — говорю я. — Помни об этом всегда, чтобы ни происходило в твоей жизни. Кто бы тебя ни просил… Просто помни. — Я поворачиваюсь к Натали. — Если это происходит, значит, это кому-то это нужно. Значит, этого кто-то захотел. Я думала, что Натали поймёт смысл моих слов. По крайней мере, после того, как я уйду, у неё будет много времени для размышлений в одиночестве. Мне было странно думать об этом: только вчера она стреляла мне в живот, ранила меня, а теперь мы как ни в чём ни бывало, как старые друзья, едем вместе. Натали тоже думала об этом и вряд ли осознавала, что это значит. — Знаешь, — я решила высказать ей свои мысли в слух: — Ещё никто, кто ранил меня, не жил долго. Натали смотрит на меня с ужасом. — Ты единственная выжившая. Я никого не жалела. Никого из своей семьи и даже тех, кто выходил за её пределы. Моей врождённой защитой было равнодушие, после — ненависть. Моей первой жертвой был младенец — так уж вышло, ещё до того случая с отчимом, — моя последняя — сидит по левую руку от меня. — А как ты успела найти одежду для скачек? — Подсказали в гостинице. Вышло дорого, но… — Кто тебя обеспечивает такими деньгами? На билеты, одежду? — Частично мои расходы, и часть от Интерпола. — Лучше не возвращайся, — советую вполне искренне я. — Ты уже уволена. Не ищи себе проблем. Все, кто нужен, куплен или убран с места. Все, кроме тебя. — Теперь я понимаю… — Мы лучше, чем кажется, правда? Я улыбаюсь и говорю, не дожидаясь ответа: — Найди себе нормальную работу. Возможно, они подумают, что ты образумилась и будешь сидеть тихо. О чём ты ещё с детства мечтала? Вот и исполни мечту. — Я мечтала спасать жизни. — Но в итоге ты только начала убивать, не так ли? Мы обе молчим до конца нашего пути.

***

Я уже начинаю догадываться, что некоторое вещи напоминают мне о Натали. Её запах. Её одежда. Её коротко стриженные волосы, почти что мальчишеские. Кто ещё, если не она, выглядит так же. Она всегда немного неряшлива, всегда куда-то торопится и двигается очень быстро. Натали боится опоздать, и именно из-за этого всё, что говорит о ней, говорит тоже в спешке. Чемодан раскрыт, вещи вывалены наружу, словно внутренности. Я не спроста выбираю это сравнение: её тона в большинстве своём тёмные, насыщенные. Кишки точно такого же цвета. Её чемодан — это усталое, больное животное, распоровшее себе живот о камни. Номер, который она сняла, небольшой, с одной двуспальной кроватью и ванной. Три звезды, замечаю я. Совсем немного. — Прости за беспорядок, — машинально замечает Натали и подходит к чемодану. Я улыбаюсь и мотаю головой. Она стоит ко мне спиной и не может этого при всём желании увидеть. Не может оценить мою улыбку. — Ничего страшного. Правда. Я знаю, что такое беспорядок… и это, поверь, не он. У меня в апартаментах творится что похуже. Натали, которая начала только заталкивать одежду обратно в чемодан, замерла. — Что? Я что-то не то сказала? Я сажусь на краешек кровати, на которой ещё даже никто не лежал. Я сегодня у неё первая. В смысле, у кровати. Сперва я провожу по ней ладонью, глажу простынь, а потом поворачиваюсь к Натали. Та кажется настороженной. — Как ты сумела добраться быстрее меня? — Секрет фирмы. — Я смеюсь. Ей не смешно. — Да ладно, будто я не летаю не самолёте или… Натали обрывает меня и говорит задумчивая: — Ты такая выносливая… Я пожимаю плечами: — Приходится. Ты сама поставила меня в такое положение. — Это… болит? — Она прикусывает губу. — Конечно. А ты как думала? Часик будет болеть, а потом пройдёт? Как ты думаешь, что со мной случится, если ты всё-таки занесла мне заражение? — Ты же обращалась к врачу? — Это не твоё дело, Натали, — цокаю языком. Она прекращает задавать глупые вопросы. — Садись ко мне. — Я приглашаю её к себе на кровать. — Нужно поговорить. Натали держится странно: сжимает руки в кулаки, двигается неуверенно. — Ты… боишься меня? — догадываюсь я. Не знаю, чем она думает, но явно не головой. Для неё безопаснее согласиться, чем высказать всё начистоту. Потому что она кивает, отводит взгляд и садится рядом, чуть отодвинувшись от меня. — Меня не надо бояться. Это… смешно. Тебе не смешно? Нет? Я же совсем без оружия. — Ты опасна и без оружия. — Не для тебя и не сейчас. — Почему я должна тебе верить? — спрашивает Натали. Я пожимаю плечами. Не знаю. Просто мне так кажется. — Пока ты не делаешь ничего глупого, меня ничего не вынуждает что-либо предпринимать. Пока я знаю, что мне ничего не угрожает. Натали долго смотрит на меня, потом кивает и опускает голову. Я наклоняюсь, начинаю расстёгивать туфли. Я устала, мне уже неудобно в них. Когда я делаю это, то могу забраться с ногами на кровать. Натали не трогается с места. Пускай делает то, что считает нужным. — О чём ты хотела поговорить? Я равнодушно пожимаю плечами. — О разном. Обычных вещах. О нас с тобой. — Нас с тобой… не существует. — Вот как? — Есть только я и ты. Никакого вместе. — Это грубо. Натали мотает головой и уверенно продолжает: — Нет, не грубо. — Чего ты хочешь от меня, Натали? Разве это не ты преследуешь меня? Пытаешься до меня добраться, успеть поймать? Поверь, никого кроме тебя нет. Ты одна такая. Так в чём же дело? Я здесь, рядом с тобой. Нам некуда спешить. Я готова быть рядом с тобой сколько угодно. Ты выиграла. Я повторяю: — Что не так? — Я выиграю только тогда, когда я тебя убью. Я смотрю на неё почти что с жалостью. Это поистине жалкое зрелище. Она повторяет это как заведённая. — Это правда твои мысли? — Я поднимаю руку и касаюсь её щеки. — Это то, чего ты хочешь? Правда? К тому, что происходит дальше, я не оказываюсь готова. То же самое место. Только боль другая, жёсткая, резкая, сразу. Она ещё и холодная. Я кричу, хватая ртом воздух, который у меня пытаются забрать снова. Удар пронизывает меня во второй раз. Я хватаю Натали за волосы, опускаю голову и вижу, что у неё в зажатом кулаке. Боже мой. Нож. Какая же она… — Глупая, — говорю я. Боль уходит тут же. Она просто нашла себе другое применение: в глазах потемнело от удушающе горячей, липкой волны ярости. Раздражения. Да чего угодно. Как же Натали бесит меня. Я вцепляюсь в неё ногтями, сталкиваю на пол. Я не могу удержаться и тоже падаю на неё сверху. Её кулак бьёт меня чуть пониже рёбер. Я готова убивать без кислорода, раненой, мёртвой, лишённой конечностей. Мной движет ненависть — её невозможно победить. Мной движет смерть, от которой нельзя спастись. Я выворачиваю её запястье до хруста, впиваюсь зубами в костяшки. Кажется, на мгновение я чувствую этот знакомый, солоноватый вкус. Натали бьёт меня по голове, кричит, но я не могу просто так её отпустить. Когда она выпускает нож, и тот летит под кровать, я ударяю её затылком об пол. Следующее, на чём сжимаются мои челюсти, это её шея. Я чувствую, как двигаются её жилы, как эта кожа отчаянно не хочет поддаваться мне. Мои скулы сводит от боли. Я хочу добраться до неё. Хочу разорвать эту оболочку. Хочу сорвать это всё. Боже, ведь что-то должно быть там, за ней. Я никогда не ошибаюсь. Это уже не крик, а визг. Я все пять пальцев сую ей в рот, в горло, пытаюсь заглушить этот звук. Потом просто голова её, как мячик, снова и снова ударяется об пол, кажется, раскалывается на части. Я поклясться могу, я слышу, этот звук. Две половинки расходятся в стороны, и мозг, покрытый тонкой сетью капилляров, вываливается и течёт. Только разглядеть я ничего не могу, лишь моргать и пытаться вдохнуть. Я уже не могу. Всё вокруг не в её крови, в моей. Я переваливаюсь на другой бок, держась за живот. Натали тиха и неподвижна. Не знаю, к кому ползёт эта лужа. Я добираюсь до чемодана уже ползком, к нашим сумкам, ищу телефон. — Сорока, мне… Всё остальное уже тонет в сдавленном стоне. — Ты опять? Твою мать, Никита… — Сорока! — кричу я, подставив динамик телефона ко рту. — Быстрее! За дверьми номера шаги. Я потом слышу глухие голоса, удары в дверь. — Ничего не могу поделать, но… ты где? Подожди, я вижу… — Сорока что-то бормотал. — Ты далеко от лифта. Он через несколько дверей, в коридоре, надо идти налево. Ты серьёзно ранена? — С-сука, Сорока, как ты… Я лезу в чемодан Никиты: Интерпол очень даже любит разбрасываться оружием. Или куда там она попала. Никому не жалко лишнего ствола. Когда я и его нахожу, то, стиснув зубы, остаюсь тут лишь ждать. А когда приходит время, встаю, держась за комод. Я не пытаюсь быть точной. Я не попадаю, я превращаю её в полное решето, месиво, в дыру на дыре. Обойма позволяет. Один, второй лежит и растекается под моими ногами. Какая-то женщина визжит, пятится. Мной не движет благородство. Жалость. Разум. Я направляю на неё пистолет и выпускаю три пули подряд. Красная дверь рядом. Кто-то включает пожарную тревогу. Внутри кабины, когда захлопывается дверь, становится глухо и даже как-то пусто. Я закрываю глаза и проваливаюсь в душный мрак, который облепляет моё тело, пробирается под одежду и давит, давит на меня. Я кричу от боли, но крика не слышно. Меня нет.