Никита́

«Скоро мне негде будет жить». Я хмыкаю и смотрю в экран. «Как же твои родственники?» — С кем ты там всё время переписываешься? Сорока возвращается к роли папочки, озабоченного поведением и оценками своей дочки, только вставшей на путь половой зрелости. Вместо ответа я интересуюсь у него: — Это правда, что я психопат? Сорока тут же отводит взгляд. — С чего ты взяла? Ага. Попался. Я быстро замечаю, как он начинает себя вести: это я сама затронула тему, к которой он не был готов. Я стала настаивать. — С того, что это правда. Так и скажи мне это. Или вы меня тут все за дуру держите? — Никита, я не могу обсуждать такие… — Раз я психопат… — Я кладу телефон на столик, встаю и подхожу к нему вплотную. — Это значит, что я кого угодно могу убить. У меня не может быть ни чувств, ни привязанностей. Это ведь то, чего вы от меня хотели? Те самые критерии, по которым вы из всех выбрали именно меня? Сорока тяжело качает головой. — Боже! Что мне мешает убить тебя? Неужели тебе не страшно? Я опять поворачиваюсь к столику и беру грязный нож, которым ещё недавно мы нарезали отменный пармезан. Сорока на это не отреагировал. Я захожу дальше, подставляю к тому месту, где у него артерия, кончик ножа. — Ну? — тороплю я его. Сорока отводит нож пальцем. — У психопатов есть только те знакомства, от которых они могут что-то получить. Убивать меня невыгодно. Есть только минусы для тебя, не плюсы. Я вздыхаю и роняю нож обратно на столик, плюхаюсь в кресло. — Хочу ещё пармезана. И сыра с дырочками. У него такой странный вкус… — Как будто не сыр, да? Я мычу и грустно киваю. Телефон вибрирует. Я читаю новое сообщение. «Я могу погостить у своей матери, но недолго. Будет лучше, если она не узнает во что превратилась моя жизнь». «Я думаю, ей понравится. Убивать, иметь настоящую, полную власть — это то, о чём мечтают все люди». — И с кем ты всё-таки переписываешься? — Будь другом, спустись и купи мне сыра, — прошу я. — Я уже вторую неделю не выхожу из этого здания. — Я отсюда через дверь не выходила почти год. И что? Когда Сорока уходит, я достаю из комода новый файл. Среди документов — распечатка с расположением продолговатого здания в два связанных друг с другом корпуса. Отправляю Натали снимок. «Где это?» — сразу же пишет она. «Международная школа-интернат в Вене. Никогда не мечтала вернуться в детство?» «Не думала, что это случится так скоро. Я теперь что, должна прикинуться школьницей?» Я смеюсь. Ах, если бы. «Нет. Проще. Убить одну». Следующий наш пункт — Вена.

***

Когда назначенный час приходит, я указываю Натали на дверь. — Ты останешься здесь? Я не могу понять, хочет она этого или нет, повинуется ли мне или всё-таки проявляет слабость. Ей может и не понравиться картина, как я пытаю и мучаю школьницу — чем-то таким я и собиралась заниматься в ближайшее время. Ей вряд ли это принесёт удовольствие. Я наблюдаю за тем, как Натали захлопывает дверь за собой, сажусь на краешек учительского стола и тупо смотрю перед собой. Жду, когда истечёт время. Последние песчинки в песочных часах упадут и разобьются о миллион таких же. Дверь откроется и через неё кто-то пройдёт, только с другой стороны. Когда это происходит, я вздрагиваю и поднимаю голову. Мы с девочкой долго смотрим друг на друга. Ну да, вот она и нашлась. У неё длинные и густые каштановые волосы до самого пояса. Прелестная чёрная юбочка и лёгкий намёк на школьную форму. Те пару секунд, что мы молчим, её челюсти непрерывно двигаются, между чуть приоткрытыми губами с жирным розовым блеском мелькает жвачка. Я задумчиво морщусь, отвожу от неё взгляд. Не знаю почему, но мне неприятно на неё смотреть. — Разговариваешь по-английски? — бросаю я. Она кивает и тут же расплывается в улыбке. — Да, конечно, а ещё я знаю французский и немного… — Нет, спасибо. — Я брезгливо фыркаю. Натали может подслушивать нас там, и будет очень странно, если она станет подслушивать нас на своём родном языке. Нет уж, спасибо. Избавьте меня от этой радости. — Вы тоже ждёте… Подождите, а где фрау.? — Она мертва, — лгу я. Девочка только делает ко мне навстречу несколько шагов, но быстро замирает. Она широко открывает глаза. — Что? — У тебя в табеле высший балл по английскому. У тебя не должно быть трудностей с переводом. Она умерла. Подойди сюда. Не стой возле двери. Девочка доверчиво кивает, минует ряд парт и подходит ко мне. Когда она останавливается и, кажется, готова слушать, я сую руку в карман брюк, а вытаскиваю из него уже раскрытый перочинный нож. — Ну что же, Диана. Как ты понимаешь, фрау Шольтц уже мертва. Я засунула её в подсобку. Будет немного вонять, паркет не сразу отмоют, придётся менять. Но ничего, с этим справятся. Да, кстати, видела женщину в коридоре? — Э-э-эм… — Видела? Девочка кивает. — Так вот, не пытайся бежать. Она всё схватывает налету и понимает меня. — Я правда не такая жестокая, как могу показаться. Не люблю пачкаться. А ты очень грязная девочка. Я от этого… ну совсем не получу удовольствия. Зачем? — Я пожимаю плечами. — Поэтому советую тебе сразу идти на компромисс. Я не стану тебя резать, а фрау Шольтц ещё возможно получится спасти. Выбор за тобой. Я указываю кончиком ножа на дверь подсобки. — Хочешь посмотреть на неё и убедиться? — Девочка медленно качает головой из стороны в стороны. — Хорошо. Твоя воля, убивать невинного человека или нет. Она ведь лежит сейчас, истекает кровью… — Я показываю на часы. — Время-то идёт. — Чего вы хотите? — Ценной информации. — Но я ничего не знаю. — Правда? Даже то, что вы с папочкой скрываете? Взгляд Дианы неожиданно светлеет. — Ах, вот, что вам нужно… — Ну, не мне, а тем, кто меня заказал. Кому-то нужно. А я всегда хорошо выполняю свою работу. Всё взаимосвязано. — Если вы оставите меня в живых и позволите… — Нет, спасибо. У меня есть деньги. Предложи что-нибудь другое. Себя, например. Диана тяжело сглатывает и пятится. — Я… вы хотите?.. — Расслабь булки. Это была шутка. — На душе стало ещё более гадко. Мне начинал надоедать вид испуганной школьницы из Вены. Скучно, скучно. — Я правда думаю, что мы сможем договориться с тобой. Ты умная. Многообещающая… И ты расскажешь, где хранится папка с ценными документами… ну, согласись, это несложно. Девочка качает головой. — Вот и я так думаю. Отец передал тебе её когда-то. Ты спрятала. Вот и вся история. Где она, Диана? Я спускаю ноги со стола. — Я не скажу вам. — Подумай ещё. — Не было такого. Я не… — Правда? Ох, мне так жаль… Я морщу лоб, с жалостью смотрю на неё. Видит бог. Я не хотела. Я даю девочке пощёчину, толкаю в сторону. Прежде, чем Диана падает, она неловко взмахивает руками, пытается уцепиться за что-то, и стопка тетрадей и листков летит на пол вместе с ней. Я наклоняюсь над Дианой, сажусь на неё сверху. — Продолжим наш разговор в таком положении? Последние мои слова перекрывает оглушительный визг. Я отвешиваю ей ещё одну пощёчину. Визг затихает только на мгновение, а потом Диана набирает воздух, открывает рот и… Я беру с пола листок, сминаю его и сую ей за зубы. Дверь открывается. Я с интересом поднимаю голову. — О, Натали? Хочешь присоединиться к изнасилованию? Натали бледнее, чем обычно. — Я слышала крики и… — Иди сюда. Поможешь мне. И Натали повинуется. Будто у неё есть другой выбор. А у неё его нет, потому что аргументы «за» превышают то, что «против». Если она захочет что-то изменить, ей придётся поплатиться не только свободой, но и жизнью. А там недалеко и до жизни близких. Кажется, именно это я ей обещала. Как Натали будет наблюдать за тем, как угасает жизнь каждого из дорогих ей людей. — Я не скажу вам! — кричит Диана, когда ей наконец удаётся выплюнуть листок вместе с прилипшей жвачкой. Чудно. Она меня так раздражала. — Держи за руки. Натали сначала неумело заламывает ей руки, но потом, когда Диана начинает вырываться, зажимает её в полную силу. Девочка ведь совсем как скользкая змея — извивается и скалит свои клыки. — Понимаешь, Диана… Если ты не скажешь, мне придётся тебя убить. Потом я поеду к вам домой. Найду твою маму, которая сейчас там. Убью и её. А потом перерою весь дом. Каждый уголок, каждую твою тетрадку, каждую книжку… Ты ведь в книжке это спрятала, верно? Диана моргает. — Ну да, мы догадались уже. Скажи название, и мы тут все больше не задержимся. — Нет! Её голова опять отлетает в сторону. Я мечтаю о том, чтобы выбить ей все эти маленькие белые зубки. Но пока что мои удары на это не способны. — Ты выбираешь смерть, Диана? Смерть людей, которые умрут из-за тебя? Папа ведь всё узнает. И он ох как разочаруется… — Он вас найдёт, — с побагровевшим лицом шипит девочка. Я бью уже бездумно. Просто так. Чтобы чем-то заполнить эти паузы. На некоторое время я даже забываю, что Натали смотрит на меня. А когда обращаю на неё внимание, то не могу уже остановиться. Мне нравится этот её взгляд. — Ну так что? Скажешь название книжки? — в который раз спрашиваю я. Эту девочку не так легко расколоть. Папочка постарался. — Ну ладно, — соглашаюсь я. — Так и быть. Смерть. Ты мне уже надоела. Только позабавлюсь немного перед этим. Тебе ведь всё равно? Ты у нас сильная? Да, да, знаю… Ты справишься. Перочинный ножик возвращается обратно в руки. — Держи её крепче, — говорю я Натали. — Сейчас ещё лягаться начнёт. Я зажимаю её ступни, приставляю нож к ключицам. Её блузка легко рвётся голыми руками, но ещё легче — с помощью ножа. Юбку я стягиваю просто так. Диана визжит. Я пытаюсь всё это вытерпеть и не сорваться раньше времени. Трусики и колготки рвутся с приятным, характерным звуком. Я думаю о том, сколько уже рвала таких. — Можешь отвернуться, — обращаюсь я к Натали. Она, кажется, будто окаменела. — Это надолго. — П-пожалуйста… Диана брыкается как сумасшедшая. Её всю трясёт. Я нажимаю рукой на её колени, приставляю кончик перочинного ножа к тому месту, где у неё только начинают расти волосы. Её кожа такая загорелая, по сравнению с этим местом, где можно разглядеть даже просвечивающие вены. Повсюду: на бёдрах, на оголённой груди, на тонких закинутых за голову запястьях. Я легонько вдавливаю нож. — Гензель и Гретель… — срывающимся голосом говорит Диана. — Что? — Гензель и Гретель! — Что — Гензель и Гретель? — Это сказка… эт-то старая книжка… кажется, на самой нижней полке. На обложке… лес, избушка и… и… — Не хочешь ещё подумать? — переспрашиваю я. Я тычу остриём ножа в белую косточку бедра. — Это правда. Пожалуйста… — Где, ещё раз? — На нижней полке, слева… — Это было очевидно, — говорю я и складываю нож. — Знаешь, что старуха из этой сказки хотела сделать с детьми? Диана всхлипывает. — Натали, отвернись. Девочка быстро понимает, что это значит. Её рот опять раскрывается. Её голос звучит сипло, но он всё ещё оглушает. Я не могу больше. Господи, не могу. Я схватываю с пола листки бумаги, сую ей в рот. Один, второй. Туда лезет вся охапка. Я проталкиваю их внутрь. Её худое тельце трясётся от судорог. Всё происходит так быстро, что я даже не понимаю, когда это кончается. Она вдруг расслабляется, её глаза закатываются. По подбородку течёт слюна. Я только понимаю, что Натали всё это время смотрела на нас. Я задумчиво хмыкаю, поверяю её пульс. — О. Хорошие новости. Мы всё. Натали разжимает пальцы. Её руки начинает заметно трясти. Она держала девочку, пока я заталкивала ей в рот бумагу и душила её. Натали смотрит на эти самые руки так, как будто всё было наоборот. Она подносит их к лицу. — Натали… — предостерегающе говорю я. — Если тебя сейчас вырвет, давай это делать не здесь. — Нет. — Она мотает головой и шумно глотает. — Нет… — Да, Натали. — Я встаю, беру девочку за ноги и тащу от учительского стола. Она тяжелее, чем кажется. — Уходим. И… хватит пялиться на свои руки. Что с ними не так? Натали мотает головой. Господи, у неё опять шок. — Вы, люди, всегда принимаете всё… слишком близко к сердцу. Словно бы это над вами сейчас издевались, а не над другим человеком. Зачем пытаться понять её боль? Убиваться? Это бессмысленно. Ты уже ей не поможешь. Дай. — Я перехватываю её за запястье и разворачиваю к себе. Обычные линии, чистая кожа, никаких следов. На мне же, наоборот, осталась кровь: её лицо было немного подпорчено, на лобке и животе следы от ножа. — Видишь? Всё хорошо. Обычные руки. Пять пальцев на каждой. Натали? Я вздыхаю, силой заставляю её опустить руки. Она следит взглядом за ними. Переводит его на Диану. Да, после смерти она не такая красивая, как прежде. Хотя на её и лице застыла тупая каменная маска, она наконец успокоилась. Её челюсть больше не двигается, жвачка не мелькает между губами, да и блеск стёрся. Диана замерла, запечатлела в себе свою красоту навечно… Вряд ли бы этой девочке понравилось умирать уже в старости. Я избавила её от страданий, от бремени её пустого существования. — Натали? — Я беру её лицо в ладони, поворачиваю к себе. — Ты сказала, что тебе всё равно, если я убью кого-то. — Я так говорила? — Ага. Пятнадцать минут назад. — Всего-то? — Это длилось недолго. — Я киваю на труп девочки. — Минут десять. От силы. Я работаю обычно быстро. — А если необычно? Голос Натали дрогнул. Я взяла её за обе руки и потянула за собой, к выходу. — Мучения и пытки могут продолжаться часами. Но это только в том случае, если они необходимо. Или… — Я не знаю, стоит ли ей это говорить. — Или если я получаю от этого удовольствие. Она, кажется, мне не верит. — В этих в руках, — продолжаю я, тряся её за ладони, — в твоих руках заключено столько власти. Ерунда, что кто-то говорил тебе, что ты не можешь решать, кого убивать, а кого оставлять в живых. Будто бы ты… не бог. Однако сама посмотри Это легко. И это ничего ровным счётом не значит. Я провожу Натали мимо парт точно таким же путём, каким ко мне шла Диана. Мы ступаем след в след. Когда я открываю дверь класса, Натали оборачивается и бросает мне: — Неужели мы оставим её… Я перебиваю: — Ты когда-нибудь убивала людей? Пока работала, ловила преступников? — Нет, только ранила. — Жаль. Очень жаль. В тюрьме сидеть скучно. Тебе стоило лишить их жизни. Особенно если в тюрьме… ну, долгий срок. В тюрьме хуже, чем быть мёртвым. — У людей есть возможность измениться. Признать свою вину. Научиться чему-то. — Странно. — Я весело хмыкаю. — Ты в это правда веришь? Я никогда такого не видела. Меня тюрьма не изменила. — Это там тебя выбрали? Я аккуратно закрываю дверь, отпускаю ручку — я ни разу не позволила Натали прикоснуться к чему-либо голыми руками — и выпрямляюсь. — Ты слишком догадливая. Даже не знаю, плюс это или минус. Это что-то вроде твоего изъяна, твоего слабого место или… Но это точно не спасёт от меня. Я улыбаюсь ей. Наверное, в свете всех этих событий она кажется Натали зловещей, опасной. Я совсем не хотела её пугать. Я не пыталась ей угрожать. Нет, это совсем не так. Но Натали всё равно пятится, делает несколько шагов назад и прижимается спиной к шершавой стене. Коридор узкий. — Ты что, пытаешься от меня сбежать? — Меня это забавляет. — Недалеко, в таком случае. Знаешь… нам правда стоит попробовать сделать это ещё раз. Погоня, драка… Помнишь, как ты избивала меня, когда я перерезала горло тем двум девочкам? Я почти что прижимаю Натали к стене. — Так вот. Что ты чувствовала в ту минуту? Разве вину? Страх? Тебе же нравилось это, не так ли? Мне тоже. Я киваю в сторону, отталкиваюсь от стены руками и говорю: — Идём. Двери классов почти все одинаковые. На стенах стенды, неинтересные таблички и обозначения номеров кабинетов. Моя школа выглядела совсем по-другому. Да и я её уже начинаю забывать. Воспоминания, под гнётом новых, постепенно вытесняются или заменяются на другие. Память любит обманывать. Мы с ней в чём-то похожи. В одной из дверей я замечаю что-то странное и останавливаюсь. Ручка выглядит не так, как остальные. Я легонько нажимаю на неё, и та поддаётся. — Ого. Гляди. Кто-то из девочек выломал дверь. — Скорее всего, просто забыли закрывать и… — Да нет. — Ручка свободно болтается и двигается вверх вниз. — Неплохо. Зайдём? Мы попадаем в класс биологии. Не могу сказать, что это мой любимый предмет, хотя хотелось бы. Ни один предмет никогда не был у меня любимым. Наш кабинет биологии всегда был местом, где можно было посмотреть на что-то ещё, кроме серых стен, стопок тетрадей и одинаковых досок. Это было единственное место, где шкафы не были пусты. Странные окаменелости, стёклышки с застывшими трупиками насекомых. Одинокий пыльный скелет. Лучше, чем ничего. И даже какая-то зависть просыпалась во мне, когда я видела, насколько этот мир богатых и избалованных детей отличался от того, где я жила. И где выросла. И где я стала такой и обрела почву под ногами. И самое сердце этого класса — это невысокий скелет человека, лениво прислонившегося к стене. Я подхожу к нему ближе и замечаю под впадиной носа нарисованные маркером усики. — А он неплох, да? Натали подходит ко мне и встаёт за спиной. — У нас в классе был точно такой же. — В моём классе как-то повесилась девочка двенадцати лет. — Я пожимаю плечами. — То есть… как это произошло? — Не знаю. Кажется, из-за меня. Я беру скелет за лучевую кость. Она находится в руке человека. Мне кажется, что он вот-вот развалится, но нет, он держится молодцом. Натали тоже протягивает свою ладонь и жмёт её. — Приятно познакомиться, — фыркаю я и отпускаю кость. Рука тут же обвисает, болтаясь на уровне таза. Мне становится интересно уже посмотреть на учительский стол, полистать детские тетради, и я иду в ту сторону. — Нам… не надо торопиться? — с тревогой спрашивает Натали. — Торопиться? Куда? Весь день впереди. Тут только охранник, а он и то занят. Я вспоминаю его уродливое, застывшее лицо, напряжённые мышцы вокруг рта, складки лба и возле закатившихся глаз. Когда я оглушила его, охранник успел издать какой-то звук. Может, хотел пригласить меня на свидание или сделать комплимент. Кто знает. Больше он уже никому ничего не скажет. — И никто не придёт? Ты уверена? — Уверена, Натали. У девочек каникулы. Они не готовы ещё вернуться в это место. Да и какая разница? — Я поворачиваюсь к ней. — Разве тебе не всё равно? — Нет, к сожалению. — Ты же помнишь о том, что я позабочусь о нас? Я могу уладить любую проблему. То, что выйдет из-под контроля… это нестрашно. Мы с Натали теперь обе стоим возле учительского стола. Я беру первую попавшуюся тетрадь, и это оказывается тетрадь Дианы. — Посмотри. Какое совпадение. Наша с тобой Диана Крюгер. Натали даже не смотрит на тетрадь, садится на краешек стола и опускает взгляд. — Вау. У неё неплохие способности к рисованию. — Я показываю набросок клетки, митохондрии и всё в этом роде. — А это дезоксирибонуклеиновая кислота… Интересно. — Что ты сказала? — ДНК. Знаешь, что это такое? — А… — Натали растерянно кивнула. — Конечно. Мне порой кажется, что ты знаешь больше моего. В разы. — Это правда. Почему бы и нет? Тебе это доставляет неудобства? — Нет, нет, просто… — Она мотает головой. — Я пытаюсь понять, кто ты и откуда. Ты не француженка, наверное? — Нет. — У тебя хороший английский. — Много у кого есть хороший английский. — Я откладываю тетрадь и прислоняюсь к столу. — Я могу подделать акцент, так что вряд ли ты поймёшь, кто я и где раньше жила. — Но ты была в тюрьме. И… — Не за самоубийство той девочки, нет. — Я улыбаюсь. — А ты… хоть когда-нибудь позволишь мне это узнать? Всю правду о тебе? — Если тебе так хочется. — Мне, наоборот, кажется это бессмысленным, скучным. — Возможно. Но вряд ли это тебе понравится… — Если ты мне нравишься уже такой, что меня может разочаровать? Что… ужаснее этого? Натали говорит весьма разумные слова. — Так это значит, что я тебе нравлюсь? — Я… я не это имела в виду. Я не хотела сказать, что… — Нет. — Я обрываю её. — Это именно то, что ты хотела мне сказать. Натали совсем растерялась. Бедняжка. Но у меня нет ни времени, ни желания на жалость к ней. Она заслуживает большего. Я решаю, что это как раз время меня узнать немного лучше. Ведь я всегда — одна сплошная загадка, её чистая концентрация. Делая шаг назад, я разбавляю свой стопроцентный спирт небольшим количеством воды. И я решаюсь на этот шаг. Только делаю его теперь вперёд, к ней. Я целую её. Наверное, что-то всё-таки заключено в этом первом поцелуе, когда ты нарушаешь личное пространство человека и позволяешь себе недозволенное. Идёшь на такое доверие, которое ещё минуту назад казалось немыслимым. Кого-то можно не целовать, кому-то — позволять только это. И самое главное — мне всегда интересует, как человек, которого я целую, отреагирует, как будет действовать через мгновение. Я сама ничего не хочу. Разве что только того, чтобы меня удивили… Не знаю, удивляет ли меня Натали. Потому что это именно то, к чему мы шли. Это было сразу понятно. Наверное, с нашей второй или третьей встречи. И, кажется… Мне хочется остановиться на минуту, сказать ей о своих подозрениях. Но Натали опережает меня. Она кладёт руки мне на плечи, тянется навстречу. Она раздвигает ноги и позволяет мне быть чуть ближе к себе, чем раньше. Я хочу ей сказать, что не понимаю, почему так произошло. Когда ещё судьбой предначертано было, что это произойдёт? Или это мы сами создали её? Я не понимаю… Я никогда не встречалась с чем-то таким раньше. Значит ли это, что во второй раз я уже буду готова? А хочу ли я это всё испытать во второй раз? Я говорю: «испытать чувства», — и я не верю, что это говорю. Нам настолько мало места, этого широкого и длинного учительского стола, с ноутбуком, тетрадями, прелестным папье-маше, канцелярским ножом, пачкой скрепок, что всё это быстро летит на пол. Это была инициатива Натали. Не могу же я ей отказать хоть в каком-нибудь капризе? Нет. Не могу. Мне кажется, что я могу сделать ради неё всё, что будет в моих силах. Если она попросит меня об этом, что-то обязательно откликнется во мне и ответит ей. И сделает. О чём она меня просит в этот раз? Я обнажаю плечи, которые она сама подставляет мне. Блузку ждёт та же судьба, что и скрепки на столе. Разве что от её обтягивающих джинсов не так легко избавиться. И я не могу снять их до конца. Что без них, что с ними, они всё равно подчёркивают её тело, которое она отдаёт мне. Осознанно делает выбор. А я делаю свой Она перекрещивает свои голые круглые коленки, когда я вставляю два пальца между её ног. Мы смотрим на друг друга. Между нами как обычно завязывается эта игра, кто первым отведёт взгляд… и она как обычно проигрывает. Мне нравится видеть здесь, в этих глазах, не ужас и не отвращение. И даже не ненависть. А то, что мне ещё предстоит узнать и понять. Её глаза, наоборот, словно заволакиваются пеленой и уже не видят меня. В своих мыслях она где-то далеко, и думает она совсем не обо мне. Так шумно дышит, что это просто сводит меня с ума. Натали стонет не потому, что я причиняю ей боль. И это не стон разочарования — чего-то страшного, что происходит в ней. Я понимаю её. Ей нужно отдохнуть. И я помогаю ей забыться на время. Потому что когда это заканчивается, ничего уже не напоминает о случившемся. Всё происходит слишком быстро, в спешке. Натали в последний раз оставляет след своих губ на моей щеке, когда пытается отдышаться, прижимается ко мне. — Подать тебе одежду? Натали кивает. Я могу только представить, насколько дрожит её голос. Я отдаю ей блузку, а сама деловито вытираю пальцы о брюки, рассматриваю ногти. Натали приводит в порядок свой растрёпанный вид, опускает ноги на пол. — Идём? — теперь она уже сама говорит мне. Я улыбаюсь и иду к двери. Мне тяжело даётся эта улыбка. Натали вряд ли понимает, что всё это для меня значит. Я говорю только о себе. Но я не спрашиваю, что чувствует она сама.