Happily ever after

когда умрёшь людишки скажут их притворяющимся ртом каким в их жизни был ты важным никтом

Я думал, что такое точно никогда не коснется меня. Мы жили не в средневековье или когда там выдавали замуж без любви? Моя бабушка была уверена, что делает все правильно: семья Франа ютилась в съемных комнатах, хотя их было четверо. Они страдали, голодали, что-то там еще… Меня это не касалось. Мне просто не повезло. Как и ему. Я в семье был единственным ребенком, а он – самым удачным. Не удачливым, а именно удачным. Просто его лицо было не такое отвратительное, как у братьев. Меня не спрашивали, его – тем более. Другого выхода и не было. Мои родители альтруисты, его – неудачники. Я интересовался им только в начале, пока не увидел его. Низкий, безразличный ко всему и всем, с вечно страдальческим выражением лица. В плеере мелодии, под которые можно только вены вскрывать. На званом ужине, где мы встретились впервые, я прочитал в его глазах, что мы оба обречены. Он - с рождения, я - с момента наступления трапезы. И обречены далеко не на счастливую жизнь. Мы не разговаривали до свадьбы. Ни слова не произнесли. Уже у алтаря, когда святой отец кидался заученными фразами о горестях и болезнях, я шепнул Франу: «Улыбайся, на нас все смотрят. Улыбайся, Фран, если все еще можешь». Он на меня тогда даже не взглянул. Я только увидел слезу на его правой щеке. Перед свадьбой я слышал, как моя бабушка спрашивала его, хочет ли он богатый стол после венчания, на что он ответил, конечно, отказом. Так что после двух часов страданий у алтаря мы поехали в новенький дом. Наши родители – в банк. Сами знаете зачем. «Нам обязательно спать друг с другом?», - спросил он у входа в дом с надеждой. Я просто тяжело вздохнул. Он зачем-то еще сказал, что любой другой омега на его месте визжал бы от радости, ведь я «такой джентльмен». Только вот жаль, что Фран - не леди, а я – далеко не принц на белом коне. Звук молнии моих брюк для Франа тогда звучал, как последний гвоздь в его гроб. Приятного не было. Я насиловал безвольную куклу. После безобразного действа на кровати он ушел в ванную и прорыдал там больше часа. Я ничем помочь не мог. В той ситуации я думал, что он проклинает меня. Но потом он сказал, что знает, что я страдаю не меньше, чем он сам. Этот низкий щуплый паренек оказался весьма мудрым. После рёва он признался мне, что встретил истинную пару, на что я лишь пожал плечами. Мы повенчаны. Всё. Стоп. Жизнь кончена. Каждый день мы жили в горестях. Обещавшись, что будем вместе в болезни и здравии, мы не могли покинуть друг друга. Но держало нас в этом проклятом доме не только обещание. Родители навещали каждый месяц, приезжали восемьдесят четыре раза. И каждый раз Фран к середине встречи уходил на несколько минут. Родители думали, что в туалет или подышать свежим воздухом. Или что угодно другое. Они никогда не верили в то, что мы несчастны. Не верили и в то, что каждый раз, уходя, Фран боролся с желанием вскрыть вены прямо в уборной. Фран много спал. Обычно одна из причин, почему люди ложатся спать – уйти от собственных проблем. Мы разговаривали: говорили о будущем, о том, что родители ждут внуков, что так больше продолжаться не может. Но все это продолжалось долгих семь лет. Фран постарел на четырнадцать. Низкий щуплый парень превратился в недовольного старика, но об этом знал только я один. Внешне он был все таким же подростком, словно и не прошло 7 лет. Только я знал, что он постоянно ворчит, много плачет и проклинает свою жизнь. Я часто говорил, что нам просто не повезло. Время смириться. Хотя самому было тошно. Он страдал, я страдал. Это должно было закончиться. И я знал выход. И он знал. Мы просто боялись. Выжидали, пока кто-то сдастся первым. Иногда он говорил о ядерной войне или упавшем на него метеорите. Или о сбившей его машине. Он боялся, что попадет в ад. Но я знал, что за все те страдания ему обеспечен только рай, а вот родителям его – ад. Он не верил мне. Выжидал семь лет. Каждый день надеясь, что рано или поздно это закончится. Но нет. Однажды я пришел с работы позже обычного, знал, что мой супруг все равно никак на это не отреагирует. Я не нашел его ни на кухне, ни в гостиной, ни в спальне. В тот момент я уже знал, что свободен. Фран сдался. Я не хотел заходить в уборную. Включил телевизор, вытащил из холодильника заветренные бутерброды, налил колы. Ел, зная что в уборной находится труп моего супруга. Красивый, как фарфоровая кукла, такой же холодный. Похороны не для мертвых, а для живых. Когда мне предоставили слово, я сказал, что каждый день из тех семи лет, что мы жили в проклятом доме, Фран боролся с желанием убить себя. Сказал, что теперь он, наконец, свободен. Сказал, что завидую ему. Сказал: «Спасибо, Фран».