Happily ever after

Море внешне безжизненно, но оно полно чудовищной жизни, которую не дано постичь, пока не пойдёшь на дно

Порой я хочу вызвать священника, потому что до сих пор верю, что ты одержим бесами, а не болезнью. Абулия пожирает тебя с каждым днем. Я уже давно не помню, каким ты был с самого начала, мой любимый анхуман. С тобой мы выучили столько диагнозов, симптомов и прочего, что именно поэтому не помню, как встретил тебя. А, нет, помню. Ты доказывал, что нормальный, жуя лимон и бесконечно смотря в пол. Ты ненавидишь сладкое - я ненавижу твой диагноз. Все по-честному, ведь так? Твоя апатия растет так же, как и увядают мои надежды на твое здоровое будущее. Но ты этого упорно не замечаешь, делая вид, что ты не в этой вселенной. Фран, сколько же у тебя диагнозов? Абулия, апатия, мизантропия, атараксия, дистимия… Мы прекратили считать, когда ты первый раз ударил себя. В этот момент я испугался. А ты просто едко хихикнул, уходя в глубь комнаты к своим книгам, перечитанным на сто рядов. Ведь раньше я звал тебя в библиотеки, книжные магазины. В состоянии более-менее ты отказывался, боясь показаться людям глупо. А сейчас виснешь на мне, словно ночная бабочка на заказчике, когда мы идем по улицам. Я знаю, когда тебя не будет, я сойду с ума без этих приступов, сумасшедшего смеха и развратных стонов по ночам. Шизофрения губит тебя с каждым днем, высасывая последний здравый рассудок. На твоем теле не заживают синяки, словно они уже тоже знают, что это, в принципе, давно не нужно. Ты убиваешь именно нас, а не себя. Ты отказываешься лечиться, спать, есть. Вместе с тобой этого не делаю и я. Первый раз ты осознал критичность ситуации, когда потерял контроль над собой. Ты просто упал и начал кататься по полу. Когда после этого я кормил тебя рисперидоном с ложки, ты вдруг серьезно сказал: «Нам надо что-то с этим делать» Массачусетс был прекрасным городом, который и по сей день является тем самым городом, в котором можно делать эвтаназию. Ты часто задумывался над этим, прося убить себя. Постепенно я привык к таким выходкам и словам. Я знал, что сам ты себя никогда не тронешь. Верил, что попадешь в ад, а туда ты не хотел. Твой лечащий врач часто намекал на лоботомию, но я открещивался от этого и крепче сжимал твою руку. Ты присутствовал при этом, но никогда не обращал внимания, хотя знал, что такое лоботомия. Сделав это, ты бы придумал себе мир, в котором мы были бы счастливы. Ты всегда так говорил, а врачи поддакивали. Но как же ты не понимаешь, что врачи и сами до конца не уверены в том, что происходит, когда они совершают нечто подобное. Вдруг ты просто будешь существовать, а не жить. Ты только цыкаешь и снова возвращаешься к книгам, которые давно уже больше похожи на летописи. Спустя год все врачи в голос твердят мне, что ты больше не человек, а лишь подобие, которое только и может, что мерзко хихикать и килограммами жрать рисперидон. И выбор как назло есть. Эвтаназия или лоботомия. «Господи, да я никогда не решусь на подобное!» - подумал я в первый раз. Но, придя домой, ужаснулся: ты сидел на полу и яростно выдирал себе волосы. Зачем? Просто тебе так хотелось. Я ужасался и ужасаюсь уже давно, спрашивая себя, в кого и зачем я так влюбился. Но в голове сейчас у меня упорно стояли три слова: «Эвтаназия или лоботомия» Не спрашивайте меня, почему нельзя было сохранить ему обычную жизнь. Вся проблема была в том, что в секунды, когда у Франа вдруг проявлялась капля здравого смысла, он кричал о том, как надоело ему жить так. Эвтаназия. Безболезненная смерть под расписку самого умирающего. За него несу ответственность я. Расписываться мне. Фран уже шесть лет считается невменяемым. Нет. Лоботомия. Спокойное продолжение жизни. Он будет жить, любить, может быть, летать у себя в голове. На самом же деле он будет просиживать века на матраце старой кушетки для душевнобольных. В сиреневатой местами порванной пижаме, которую до него носили люди еще страшнее, чем он сам. Нет. Врачи советовали лоботомию, все родственники разом говорили об эвтаназии. А я просто представить не мог, как же это так: убить собственное сердце, послушав посторонних людей? Но сердце надо убивать. Иначе оно убьет само себя. Фран, может, ты все-таки одержим бесом? Лоботомия. Меня не пускают в процедурный кабинет. Но я туда и не хочу. Видеть, как морально убивают человека, который на протяжении последних десяти лет был с тобой… Это все равно, что ампутировать себе руку без анестезии. «- Бел, ты знаешь, я был поражен его взглядом… в последний момент операции его глаза выражали мольбу не делать этого. Я почему-то убежден, что самолично убил нормального человека, а не душевнобольного парня… - Сказал рассеяно хирург. - А вы и убили нормального человека…» И вот он. Сидит передо мной на старом матраце в сиреневой больничной пижаме. Его глаза не выражают ничего, как и раньше. Только нет сейчас той дикой ухмылки на лице, нет морщинок на носу. Я бы сказал - нет жизни. Он может ходить, есть… Как сказал врач, сейчас он в определенном мире, где все его мечты сбываются. И что, скорее всего, там есть я. От этого ни в коем случае не стало легче. Ведь он совсем даже не подозревает о том, что сейчас сидит на старой кушетке и пускает слюну. А вдруг ему там не совсем хорошо?