Бесконечное путешествие

Ты открываешь глаза. За дверью слышны приближающиеся шаги. Кажется, Папируса не было несколько минут: ты слишком задумалась и отвлеклась, чтоб следить за временем. Вот только шаги принадлежат не одному человеку. То есть, скелету. Папирус приводит с собой брата. Тот первым делом с ногами забирается на кровать. И, похоже, он принёс с собой небольшое ведёрко попкорна. — Лучший представитель справочного бюро братьев-скелетов к вашим услугам, — сообщает он, закинув в рот пригоршню из ведёрка. — Чё за вопросы. Ты смеёшься, снова прикрывая лицо курткой, которую всё ещё держишь в руках. Вспоминаешь о её существовании. Неловко хихикаешь, глядя на мокрый след, который оставили на подкладке твои волосы. Спрашиваешь сначала у Папируса: — Мне стоит проверить карманы? — он пожимает плечами. — Окей, я могу проверить карманы? — он кивает. Ты поворачиваешься к Сансу, не глядя проверяя карманы куртки: — «Недостающие» части ваших тел, они, типа, просто невидимые, или там как-то сложнее всё устроено? Он тоже смеётся. — Пощупай и проверь, — он кивает на брата. Ты вопросительно смотришь на Папируса. Тот щерится в ответ. Ты аккуратно складываешь очевидно пустующую куртку на противоположный от Санса край кровати, приседаешь перед Папирусом на корточки, чтоб лучше рассмотреть вблизи, и предельно осторожно ощупываешь пару пальцев на руке. — Кру-у-уто, — ты, в общем-то, даже не пытаешься скрыть своего восхищения. Серьёзно, ты не только видишь, но и совершенно отчётливо прощупываешь промежутки между косточками, которые очевидно совершенно никак между собой не связаны. — Проецируешь девятимерное пространство-время на видимое тобой четырёхмерное, — доносятся из-за твоей спины ехидные пояснения, — получаешь говорящий скелет. Ты бросаешь ещё один взгляд на, м, говорящего скелета: — Так вы ещё и видите в девяти измерениях?! Он деланно вздыхает и даже, наверное, впервые на твоей памяти перестаёт улыбаться: — Увы, нет. С другой стороны, даже в пределах четырёх тебе всё равно нужны электронные микроскопы и спектрометры. — И даже радары, — улыбаешься ты гладеньким костяшкам Папируса. Ты отлично понимаешь, что он имеет в виду. Не обязательно видеть в девяти измерениях, чтобы видеть в девяти измерениях. Но, увы, у вас тут свидание, а не симпозиум. Ты с некоторым сожалением снова поднимаешься в полный рост и оглядываешь Папируса скептическим взглядом. Присутствие Санса, по идее, должно было только добавить тебе неловкости, но ты, напротив, почему-то чувствуешь себя гораздо спокойней и уверенней; к тому же, теперь тебя разбирает и чисто научный интерес, так что тебе действительно не терпится посмотреть на Папируса без одежды. Ты гораздо смелее приступаешь к избавлению его от рубашки, не лишая себя, тем не менее, шанса выяснить ещё кое-что из интересующих тебя подробностей. — Ну хорошо, я понимаю проекции, — спрашиваешь ты у следующего набора пуговиц, — но что насчёт переходов? Я не видела границ пищевода ни у одного из вас во рту; я не видела у вас в глазницах зрачков… Ответом тебе становится тишина столь многозначительная, что ты снова поднимаешь взгляд на Папируса. Он показывает тебе язык. Кстати, его язык раза в два длиннее твоего. То есть, пропорционально раза в два, а значит, фактически — раза в три. Ты настойчиво убеждаешь себя, что просьба потрогать его будет в высшей степени неприемлемой. Ты также понимаешь, что вот уже какое-то время молча пялишься на него, застыв в довольно нелепой позе, пока скелет, глядя на тебя, беззвучно ржёт с высунутым языком. Санс у тебя за спиной, небось, делает то же самое. Ты смущённо выпрямляешься: — Спасибо за наглядную демонстрацию. Можешь прятать, — понижая голос с каждым словом, последнюю фразу ты произносишь почти шёпотом. — Спорим, она теперь смертельно хочет его потрогать, — довольно сообщает ехидный голос у тебя за спиной. — И как, интересно, ты можешь это проверить? — отвечаешь ты, возвращаясь к пуговицам. Несмотря ни на что, на рубашке их значительно больше, да и петли на удивление тугие. — Легко, — говорит Санс настолько уверенно, что ты снова прерываешься, чтобы на этот раз взглянуть на него. — Скажи мне честно: мечтаешь ли ты теперь потрогать кого-нибудь из нас за язык? Ты снова радуешься, что физически способна покраснеть до кончиков ушей разве что в бане, или от долгого стояния вверх ногами, но уж никак не от смущения. — Я бы не отказалась от такой возможности, если бы она мне представилась, — ты, правда, стараешься не мямлить, произнося это, но выходит всё равно довольно тихо. — Что и требовалось доказать, — отвечает он ещё более довольным голосом, пока ты, борясь с желанием нахохлиться и спрятать руки в карманы в который раз возвращаешься к пуговицам. — Можешь трогать, щупать и рассматривать всё, что тебе интересно, человек, — великодушно разрешает Папирус. После чего со смехом добавляет: — Это так невероятно забавно. — Всё-всё? — уточняешь ты. Он кивает. — А-а-а можно тогда посмотреть, как именно твой язык соединяется с, ну, остальным ртом? Под заливистый хохот Санса Папирус послушно открывает рот пошире. Зубы. Нёбо. Шейные позвонки. Всё. — Хм, — комментируешь ты не менее многозначительно, чем до этого сам Папирус. Не закрывая рта он подмигивает тебе и высовывает язык откуда-то из несуществующей гортани. Невероятно. Ты пригибаешься, чтобы посмотреть ему под подбородок. Шейные позвонки, черепная коробка. — Кру-у-уто, — снова повторяешь ты. Папирус захлопывает рот, чтобы одарить тебя снисходительной ухмылкой. Ты немного зависаешь, строя в голове многомерные модели и их проекции. После чего снова оборачиваешься к Сансу: — Ну хорошо, а что девятое? Он снова смеётся: — Ты что, подразумеваешь, что остальные четыре — ещё три пространства и одно время? Шутишь? Ты шлёпаешь себя ладонью по лбу. Слишком много фантастической беллетристики, слишком мало математики в твоей голове. — Забудь, что я это вообще сказала, — что более неловко: трогать малознакомого не-человека за язык или тупить в стереометрии? — Это у всех в Подземелье так или только вы двое такие особенные? — Ну мы двое безусловно особенные, — похоже, Санса совершенно не смущает общаться с твоей спиной, — но вообще, да, в какой-то степени почти у всех. Как иначе, по-твоему, работает магия? Магия. Отлично. Ты старательно избегала этого слова всё это время, как за спасительную соломинку цепляясь за третий закон Кларка. Ты возмущённо оборачиваешься: — Направленная ионизация?! На этот раз Санс отвечает тебе действительно серьёзным взглядом. — Сильное взаимодействие не отменяет гравитацию, знаешь, — на его лице нет и следа обычной широченной ухмылки, а вот ты готова расхохотаться. Конечно, ты всегда обожала людей, которых задевают такие вещи. Такие вещи как, ну, физика. — С чего бы само существование магии должно было бы отменить законы электродинамики или помешать их практическому применению. — То есть он и правда работал за счёт направленной ионизации? — недоверчиво переспрашиваешь ты. — Нет, — он выдаёт самую зловещую из своих ухмылок и демонстрирует очень характерный жест фокусника, — за счёт магии. Ты перестаёшь сдерживаться и всё-таки заливаешься хохотом. — Ага, — со смехом говоришь ты, снимая, наконец, с Папируса его чёртову рубашку, — магии силой в несколько десятков миллиампер. Ого… Как ты и ожидала, рубашка скрывает идеальное наглядное пособие по строению грудной клетки. Чего ты не ожидала, так это того, что внутри этой клетки, словно райская птичка, будет биться живое сердце такого же неонового оттенка, как и показанный раньше язык. Ты автоматически складываешь рубашку, посвятив добрых девяносто процентов внимания разглядыванию этого феномена. Спохватываешься, раскладываешь обратно. Усилием воли отрываешь глаза от Папируса, найдя в нагрудном кармане кусок картона. Фотография. На ней на угольно-чёрном фоне позируют трое: Санс, практически неотличимый от того, что сидит у тебя за спиной; кто-то, напоминающий скелет маленького ребёнка — очевидно, Папирус. А ведь ты почему-то думала, что именно он из них старший. Из-за роста? Третий чем-то неуловимо смахивает на этих двоих, но, кажется, вовсе не является скелетом. Ты пытаешься сравнить рост человека — не-человека — на фотографии с теперешним ростом Папируса: он тоже явно выше Санса. Это не так просто с учётом того, что на фотографии все сидят. Ты снова поднимаешь глаза на Папируса: — Кто это? — ты демонстрируешь ему фотографию, как будто он мог забыть, что лежит у него в кармане. — А, это. Это мой второй сюрприз. Не спрашивай: это была идея моего брата. Очередная его непонятная дурацкая шутка. Как я уже сказал, времени спорить особо не было. К тому же, идея подарить тебе мою детскую фотку и правда кажется мне весьма забавной. — Да, но кто это? — не отстаёшь ты. Папирус смотрит в ответ с недоумением. — Ну, слева Санс, а справа, очевидно, я. Конечно, этой фотке уже, ох, наверное, пару десятков лет… но я думал, мы не настолько изменились, чтоб прям аж не узнать? — Да, но… — ты оборачиваешься на Санса, который снова выдаёт тебе фирменную широченную ухмылку и нечитаемое выражение лица; возвращаешь взгляд на Папируса, прикусываешь губу (не язык же прикусывать, в самом деле). — Я могу забрать её себе? Скелет кивает. Ты до лучших времён прячешь загадочную фотографию в рюкзак, возвращаясь к прикладному курсу «магической» анатомии: — А сердце можно спрятать так же, как язык? — Сердце — единственный из наших «внутренних» органов, который нельзя спрятать, — снова отвечает Санс. — Захочешь убить скелета — целься в сердце. Ты пожимаешь плечами: — Ну, с людьми это тоже работает. Санс опять смеётся, хотя тебя не оставляет чувство, что в этот раз его смех звучит несколько грустно. — Поверь мне, если я как следует проткну тебе печень, или, скажем, глаз, ты тоже умрёшь как миленькая. Ты в который раз заинтересовано оборачиваешься: — То есть ты хочешь сказать, если я воткну какой-нибудь приличный колышек тебе в глазницу, тебя это не убьёт? Это у тебя искажение восприятия, или раньше звёзды в его глазах и правда не горели настолько ярко? — О нет, это всего только разобьёт мне сердце. Говоря о котором, если бы ты всё-таки полапала моего брата за язык, как он тебе предлагал, то сейчас с должным изумлением могла бы отметить, что сердце от него практически не отличается на ощупь. Ты пару раз моргаешь на Санса и вновь оборачиваешься к Папирусу. Тот по-прежнему сидит на своём стуле, не меняя позы, выжидающе глядя на тебя. Ты неосознанно делаешь немного нервное глотательное движение. В горле как-то подозрительно сухо. — Ты точно не против чтоб я тебя… потрогала? — Точно, — отвечает он, забавно взмахнув надбровными дугами. Ты хочешь было снова прикусить губу, но останавливаешь себя на середине движения. Грызть губы — плохая привычка. Вместо этого ты очень осторожно просовываешь пальцы Папирусу под рёбра. Касаешься пульсирующего сгустка кончиками пальцев. Скелет вздрагивает, отчего ты тут же одёргиваешь руку. Ты не можешь не заметить, как сжались его кулаки, или как полыхнули звёзды в его глазах. В этот раз тебе точно не показалось. — Извини, — говорит он немного хрипло. — Можешь продолжать. Ты ещё раз, даже более осторожно, чем в предыдущий, протягиваешь руку. Мимоходом отмечаешь контраст между тем, как ровно вздымается и опадает твоя грудь — и спокойной неподвижностью рёбер Папируса. Тогда как сам Папирус вовсе не выглядит спокойным; и тебе кажется, что ты неплохо его в этом понимаешь. Однако любопытство, конечно, пересиливает. Наверное. Тебе немного приходилось щупать сердец в этой жизни: по большей части куриные, и один раз в ресторане бычье. Одно ты можешь сказать наверняка: на ощупь они были… жёстче. — Ну как? — на этот раз от голоса Санса вздрагиваете вы оба; ты моментально снова разжимаешь ладонь в подсознательном стремлении не навредить. — Неожиданно, — отвечаешь ты, складывая руки на груди. Вспоминаешь, что это защитный жест, что с учётом обстоятельств довольно некрасиво с твоей стороны; с лёгким сожалением расплетаешь руки обратно, опять оборачиваясь к Сансу. — Как эволюция могла оставить без природной брони такой важный орган? — О, — отвечает тебе он с ещё более широкой и многозначительной ухмылкой, — но теория эволюции не применима к монстрам. — Что? — ладно, вот теперь ты действительно удивлена. — Ну, по крайней мере, не в том виде, в котором её знаешь ты. С точки… зрения вашей человеческой биологии нас даже нельзя считать живыми существами. Разумными, да. Живыми, вряд ли. Белковой формой жизни, совершенно точно нет. Ты прячешь руки в карманы, разворачиваясь к Сансу всем телом и изображая на лице самое скептическое выражение. — Как это вообще работает? Но, увы, ответом тебе становится лишь очередная улыбка. Приходит очередь Папируса ехидно хихикать, и ты закатываешь глаза, возвращая ему свой фокус внимания. Окидываешь его новым оценивающим взглядом, кривишь губы в скептическую ухмылку. Усаживаешься на пол, скрестив ноги, начинаешь задумчиво расшнуровывать его ботинки. — Можно ли считать этически сомнительным убийство того, кто формально не совсем является живым? — иронично, хотя и грустно при этом спрашиваешь ты у шнурков Папируса. — Можно ли назвать бесчеловечными некоторые эксперименты, если то, над чем они проводились, уже не вполне можно было считать людьми? — в тон тебе отвечает Санс, отчего твоя ухмылка делается ещё горше. Ты бездумно стягиваешь с Папируса ботинки, из одного из которых незамедлительно выпадает смешной металлический ключ. — Поздравляю, — тут же заявляет младший скелет таким тоном, будто он только и ждал повода сменить тему, — ты нашла мой третий подарок! — Красивый, — не задумываясь отвечаешь ты. — Люблю ключи. Папирус смеётся. — Нет, это не… это не совсем сувенир. Это ключ от нашего с Сансом дома. Не то чтобы обычно у нас было заперто. Можешь воспринимать его скорее как символ. Символ того, что ты всегда можешь вернуться, сюда, в этот дом. Ты, конечно, понимаешь, что он имеет в виду. Но отвечаешь ему только вопрошающим взглядом, ожидая, пока он озвучит это прямым текстом. Видя это, Папирус вздыхает: — Испытание Подземельем, что может быть эпичнее! Да, да. Я — мы — больше тебя не задерживаем. Можешь идти. Дальше. По дороге. К столице. Блин. Он нащупывает ладонью затылок, впервые за этот вечер выглядя совершенно неловко. Ты хихикаешь, глядя на это с умилением. Он вздыхает. — Дай мне свой телефон, я запишу тебе свой номер. Я не могу оставить свой город, но с тобой на самом деле очень весело. Звони мне, в любое время, каждый раз, когда никто не будет пытаться тебя убить, просто поболтать. И… ну… постарайся не умереть? Сразу?.. Он опять вздыхает. Ты краем глаза отмечаешь, как забавно он поджимает пальцы на ногах. — Иди же! — нетерпеливо повторяет он после небольшой паузы. Ты натягиваешь на плечи свой рюкзак, бросаешь последний взгляд на ухмылку Санса, мягко чмокаешь Папируса в острую скулу и выходишь из дому. Прохладный ветер ерошит твои всё ещё мокрые волосы, и ты понимаешь, что провела в этом доме гораздо меньше той вечности, что успела пронестись у тебя внутри. Прогулка через город к трактиру также показывает, что даже с поясом шорты Санса не способствуют скорости ходьбы — потому что то и дело норовят сбежать. Так что перед уходом из города ты всё-таки переодеваешься в запасные свои собственные, а трофейные вместе с остальными вещами прячешь в рюкзак. Надеваешь свитер. Застилаешь постель. Прихватываешь успевшую так тебе полюбиться палку. Возвращаешь ключ и с лёгким сожалением прощаешься с зайчиками (которые, как и Папирус, предлагают тебе возвращаться в любое время; ты снова думаешь о том, были бы они так же гостеприимны, знай они тоже что ты человек). Беспрепятственно идёшь, пока не выходишь на ту же самую лужайку, где в этот раз тебя уже не ждёт шквальный огонь из костей. Ты не можешь удержаться от того, чтоб повнимательнее рассмотреть дорогу у себя под ногами, но ни одной так и не находишь; а увлекшись этим процессом, опять не замечаешь, как заходишь в облако плотного тумана, наполненного светом, как «небо» над городом. С каждым шагом он светится всё сильнее, и тебе приходится как следует зажмуриться, шагая дальше по дороге на ощупь.