Бесконечное путешествие

Ты открываешь глаза. На самом деле, несмотря на все обстоятельства, ты весьма неплохо выспалась, и теперь борешься с желанием распахнуть пошире ставни, улыбнуться яркому солнцу, и пению птиц, и шуму воды. К сожалению, из перечисленного Подземелье может обеспечить тебя только последним — зато в избытке. Неудивительно, что многие встреченные тобой местные жители не выглядят слишком весело: как при таком освещении вообще можно выработать хоть сколько-нибудь серотонина?.. Хотя… кто их знает, какая там у них физиология… ты решаешь не возвращаться опять к вопросам циркадных ритмов, а заняться чем-то более насущным, вроде еды и гигиены. Интересно, почему при отсутствии туалетов почти во всех домах ты находила душ? Оставили ли их из соображений чистоплотности, или из чистой ностальгии? А может, твои представления о физиологии монстров слишком далеки от реальности? Ты ведь решила считать это реальностью, правда? Музыка всё так же играет, и даже экран компьютера не заблокирован, но привидения нигде нет. Ты пожимаешь плечами и выходишь наружу, в холод вечных подземных сумерек. Не рискуя пока гулять по городу, ты быстро добраешься до окраин и выходишь обратно в пещеры в поисках какого-нибудь удалённого источника. Купаешься, чистишь зубы, стираешь одежду в небольшом естественном бассейне, выбитом в камне годами бьющим из стены небольшим водопадом. В отличие от «дождя», вода горько-солёная, почти морская, и, высыхая, остаётся на твоей коже колючей россыпью кристаллов. Ты слегка морщишься, натягивая поверх них футболку, в которой ушла от скелетов. К сожалению, теперь от неё пахнет только твоим мылом, к тому же высохшая соль моментально набивается между ниток. Эх. Ты шагаешь куда придётся по воле случая, пока не определившись, хочешь ли ты вернуться к свалке в поисках чего-нибудь тёплого, или углубиться в пещеры в поисках чего-нибудь интересного; случай решает всё за тебя, приведя тебя вместо этого к источнику чего-нибудь съестного. На небольшом утёсе, с которого открывается приличный вид на Водопад, стоит небольшой магазин. — Воа, — приветственно скрежещет тебе из-за прилавка древняя как мир черепаха. То есть, конечно ты решила зайти. Денег у тебя всё ещё больше, чем еды. — У меня на продажу есть весьма неплохой хлам! — Я… пока посмотрю, — неуверенно тянешь ты, усиленно присматриваясь к товарам на полках на предмет ценников. Впрочем, от Сноудина цены не очень-то отличаются. — Можешь не торопиться, человеческий ребёнок, — продолжает черепаха с такой интонацией, как будто хочет поделиться с тобой невероятно захватывающим секретом. — Этот магазин с самого начала всегда был демилитаризованной зоной. — Я уже давно не ребёнок, — автоматически исправляешь ты, разглядывая на пыльной витрине яблоки с клешнями. — Все мы чьи-то дети, — улыбается тебе она. Он? Сложно сказать наверняка. Наверное, скорее он. Ты встречаешься взглядом с его подслеповато прищуренными глазами. Глазом. Кажется, один из них не открывается. Впрочем, с таким заговощиским выражением скорее кажется, что он просто находится в состоянии перманентного подмигивания, — даже такой старикан как я. Ты неловко улыбаешься, автоматически заглядывая в странные уголки своей памяти в поисках контрпримера, но технически родителей не имели разве что первые простейшие, самозародившиеся в первичном бульоне; ты решаешь согласно промолчать. — Кажется, Ундина не ожидала, что ты срежешь прямиком через обрыв, и всё ещё караулит тебя где-то на главной дороге, — подождите, разве это не она отправила тебя на свалку? — Но пусть это будет нашим маленьким секретом. Ощущение подмигивания усиливается. Ты думаешь о том, что если бы кто-то из монстров и правда попытался бы тебя убить, он наверняка бы преуспел; и лишь Ториэль неотступно стоит всё это время между тобой и неизбежной гибелью — сначала лично, а теперь в лице братьев-скелетов; что, как не они — она — помешало смертоносному копью пронзить твоё сердце вместо подгнивающих досок. — Что, если и Ундина не убьёт меня? — отвечаешь ты не столько черепахе, сколько своим собственным мыслям. — Возможно, тогда тебя убью я, — он даже не меняет интонации, и не перестаёт улыбаться, но ты отчётливо понимаешь, что он вовсе не шутит. На твой несколько ошарашенный вопрошающий взгляд он продолжает: — Я давно бросил это дело, раз уж малёк выросла такой отличной заменой, но веришь или нет, были времена, когда я сам был главой Королевской Стражи и защищал Подземелье… от людей. — Но потом стрела попала тебе в колено, — не можешь удержаться ты. — Ва-ха-ха, — на твоё счастье, не похоже чтоб черепаха обиделась на твою глупую шутку. Она (он!) зачем-то достаёт из-под прилавка громадную лупу: — Всё, что мне остаётся теперь — это служить последним свидетельством очевидца былых времён. Легко быть историком, когда застал большую часть исторических событий лично. — Легко быть историком, когда у тебя есть машина времени, — снова не задумываясь отвечаешь ты, но на этот раз черепаха одаривает тебя таким взглядом, что тебе всё-таки приходится задуматься, что же ты такого сказала. — Ну или хотя бы звуковая отвёртка?.. — Возьми морского чаю, — наконец отвечает тебе он, — на вкус как жидкий зефир. — Я не думала, — хмыкаешь ты, — что здесь в Подземелье есть море. — Ва-ха-ха, — снова смеётся черепаха, — да здесь и чайные деревья не растут. Ты берёшь морского чаю, и тех самых яблок с клешнями, а ещё старый убитый блокнот, потому что он лёгкий и хорошо помещается во внешний карман рюкзака. На прощанье продавец предлагает тебе возвращаться ещё, если доживёшь, суля захватывающие истории, в некоторых из которых даже никто не умирает. С возвышения ты отчётливо видишь горы мусора, которые виднеются по ту сторону от города, и решаешь выбрать длинную, но условно более безопасную дорогу в обход. Отсюда было бы особенно удобно нарисовать карту Водопада; но если в нём таки хоть кто-то живёт, пусть даже и хтонические культисты-полурыбы, то и более-менее актуальные карты наверняка где-то есть — возможно, даже в магазине, из которого ты вышла; возможно, в компьютере у привидения. Приближаясь и отдаляясь, ты медленно огибаешь заброшенный пригород по периметру, пока не упираешься в хлипкий, чисто символический забор. Табличек нет, но есть калитка; повинуясь сиюминутному порыву, ты решаешь ею воспользоваться. — Бесконечное путешествие лежит перед тобой, — сообщает тебе улитка в четверть твоего роста с карикатурно огромным носом из-за дополнительной оградки, — так устремись же вдаль и дотянись за горизонт. Такого же размера, но с более обычной («улиточной») внешностью слизняк — так ведь называются улитки без раковин? — упоённо считает деньги. — Я-то уж заждался второго дома, — говорит ещё один… одна… «улитка». Под улиточной мордой (лицом?) у этого существа вполне гуманоидное тело в деловом костюме, улитковая раковина зажата в его верхних конечностях. Чуть поодаль ты видишь не то ипподром, не то беговую дорожку, на которой такие же громадные улитки в разноцветных шлемах ползают туда-сюда наперегонки. — О-о-о-о, неловко, — на этот раз, как и положено привидениям, он просто материализуется из воздуха. — Я… здесь работаю… То есть… с тех пор, как мой двоюродный брат… здесь работаю только я. — Что это за место? — несколько напряжённо спрашиваешь ты, предчувствуя ответ на свой вопрос. На свои вопросы. — Это… улиточная ферма Блуков. Семейный бизнес. Мы выращиваем и продаём улиток. То есть, теперь я. — Ага, — с внутренней неохотой тянешь ты. — Значит, когда мы встретились впервые, в Руинах ты был с деловым визитом. По нему отчётливо видно, что ему этот разговор нравится ещё меньше, чем тебе; но по какой-то причине он всё равно не уходит от ответов. — …Да. — Я разговаривала с ними только что, знаешь. Возможно, он давно хотел поговорить об этом хоть с кем-то. Возможно, ты наконец-то говоришь вслух то, что он отказывался про себя даже формулировать. — Знаю. Я… тоже часто говорю с ними. По крайней мере, ты хочешь в это верить. — Пироги Ториэль очень вкусные, — заканчиваешь ты, наконец, свою мысль. Хорошо, что ты так давно ничего не ела, иначе бы тебя, наверное, уже стошнило. Привидение не отвечает, и какое-то время вы просто молча смотрите друг на друга. — Когда монстры ещё… жили на Поверхности, большая часть из… нас… были хищниками. Но… здесь… нужно совсем немного времени… для развития сознания. Я… стараюсь продавать их совсем маленькими… Ты отвлечённо ощупываешь свои зубы языком. Шевелишь пальцами на ногах. Старательно вдыхаешь солёный рыбный воздух. — По правде, кроме Ториэль и… сейчас улиток почти никто и не покупает. Поэтому… Он неопределённо шевелит простынёй, будто пожимает плечами, и замолкает. — Ты мог бы просто перестать, — ты даже не уверена, что хотела говорить это вслух, и как всегда просто не успеваешь вовремя остановиться. Он довольно долго молчит, прежде чем наконец ответить: — Если… слишком долго жить среди отбросов… со временем перестанешь от них отличаться. С этими словами он просто растворяется в воздухе, оставляя тебя наедине с улитками и собственными мыслями. Ты подсознательно пытаешься увидеть осуждение на их совершенно осмысленных мордах, но натыкаешься только на спокойные, почти сочувственные взгляды. Механически разворачиваешься на сто восемьдесят градусов и уходишь обратно в пещеры, безотчётно выбирая самые тёмные закоулки мрачного лабиринта коридоров. Темнота выливается из твоих глаз вязким застоявшимся непроглядным воздухом, в котором тонут звуки шагов и падающей воды. Сгущается настолько, что ты не видишь уже не только потолка, но и ни себя, ни пола, ни стен; ты продолжаешь идти, не находя в себе сил остановиться. Где-то вдалеке то появляются, то исчезают розоватые отсветы, которым едва заметно вторят люминесцентные камешки под твоими ногами — как будто ты идёшь по дороге, выстланной светляками, которые решили окончить свою безрадостную жизнь под тяжёлыми подошвами твоих ботинок. Даже понимая, что это всего лишь камни, ты всё равно стараешься на них не наступать. От нарастающей атмосферы затхлости и сладковатого запаха разложения дышать становится всё тяжелее; а может, просто мешает ком, застрявший в горле. Ты продолжаешь бездумно топать вперёд. — Ты так долго не отвечала, что стало понятно, что Ундина нашла тебя и убила, поэтому я съел твои спагетти, — сообщает тебе Папирус после того, как тебе всё-таки приходится остановиться и достать из рюкзака вибрирующий телефон. Как будто почувствовав давление глухой непроглядной тьмы, телефон светится ровно настолько, чтоб можно было смутно разглядеть кнопки цифр, но и только; и даже голос на том конце трубки звучит как сквозь ватное одеяло. — Папирус, — говоришь ты вместо ответа голосом столько же невыразительным и бесцветным, как и окружающая темнота, — а бургеры в вашем пабе, из какого мяса в них котлеты? — Нья-ха-ха-ха! Вот ты и попалась на хитрую уловку Гриллби! — жизнерадостно сообщает тебе скелет, будто и не чувствуя холодного мрака, сгустившегося на твоём конце провода. — Кто угодно мог бы ошибиться, но, конечно же, это соя! Вообще, знаешь, в Подземелье не принято есть мясо. Когда моему брату становится особенно скучно, и он начинает продавать хот-доги, он делает сосиски из рогоза! — Вот оно как, — всё так же ровно отвечаешь ты, не отрывая глаз от розовых отблесков, которые за время твоей ходьбы так и не приблизились. — Ну, да… Вся фауна Подземелья разумна, хотя бы условно. Так что тут поневоле приходится выбирать между вегетарианством и… А почему ты спрашиваешь? — Я была на улиточной ферме Блуков только что, — ты даже не развиваешь эту мысль. — Вот оно как, — в тон тебе отвечает голос из телефонной трубки. — А я-то думал, вас, людей, такими вещами не удивить. Насколько я знаю, не только монстров, но и себе подобных вы легко убиваете без лишних размышлений и колебаний, даже не имея на то объективных причин. — Я… — где-то очень глубоко внутри тебе хочется разрыдаться, залив слезами мягкий полосатый свитер ручной вязки, который надет на тебя прямо сейчас; или разозлиться, вспыхнуть и разбить в бессильной ярости кулаки в кровь, сломать что-нибудь своими руками; но всё что у тебя осталось — это ровная, безэмоциональная апатия, непрестанная тошнота и тягучая вязкость собственного бессилия. — Люди очень разные. Некоторые из нас, безусловно, способны на поступки столь ужасные, что ни я, ни даже ты их себе не представим; но по большей части наша эмпатия, наши эволюционные механизмы, наш гуманизм и наш здравый смысл диктуют нам жизненную позицию, основанную на… — ты запинаешься о слово «милосердие», не в силах заставить себя его произнести, — на доброте и взаимопомощи. Папирус не отвечает; тебе кажется, что где-то среди розовых отсветов ты на мгновение заметила знакомый отблеск пары невозможных звёзд — но ты быстро убеждаешь себя, что тебе лишь показалось. — Мне нужно возвращаться, — говоришь ты и поворачиваешь назад, всё ещё недостаточно вернувшись к осознанию сиюминутной реальности, чтобы усомниться в собственной способности выйти из этой темноты обратно к городу. — Он наверняка решил, что теперь я его ненавижу. — Напстаблук? А что, это не так? — Он был добр ко мне. И я не вправе судить никого из вас. — Посмотрим, сумеешь ли ты сказать то же самое после встречи с Ундиной, — ты киваешь, не задумываясь о том, что он не может тебя видеть, и кладёшь трубку. Возможно, это было невежливо. Впрочем, не так уж важно. Проходит какое-то время, и ты снова выходишь на свет. Наверное, тебе стоило бы испугаться, или хотя бы заволноваться, оказавшись в совершенно незнакомой части полузаброшенного города, но ты просто блуждаешь пустыми улицами, как до того тёмными коридорами, пока не выходишь к знакомой свалке. Находишь относительно чистое, хоть и изрядно потрёпанное одеяло из синтепона и просроченный шоколадный батончик. С третьей попытки находишь дом привидения, отстранённо радуясь так и не наступившим встречам с местными населением. Ты хочешь опять пошутить про себя об их скрытой рыбной сущности, но чувство юмора отказывает, оставляя в твоей голове пустоту ещё более звенящую, чем в пустынных подворотнях Водопада. — О-о-о-о… — растерянно оборачивается привидение от экрана компьютера. Кажется, это какая-то программа для обработки музыки. — Я… думал, ты не захочешь возвращаться… Ты кладёшь одеяло на пол, подходишь ближе и символически обнимаешь его неощутимый силуэт. Будто обнимать столб холодного воздуха. — Я знаю. Подбираешь одеяло и уходишь на чердак. Ты даже не можешь сказать, играет ли внизу музыка: звенящая тишина в твоей голове заглушает любые наружные звуки. Ты думаешь, что так за сегодня ничего и не съела. Думаешь, что от Ториэль в твоём рюкзаке остались только сладкие пироги. Думаешь, что даже если бы там лежали пироги с улитками, тебе всё равно, всё равно пришлось бы их съесть, потому что вне зависимости от твоих поступков сейчас они уже… уже… Ты пытаешься зарыться лицом в рюкзак, который используешь вместо подушки, но не преуспеваешь в этом. Несформулированные мысли голодными акулами наматывают круги вокруг. Устало водишь вокруг невидящим взглядом в надежде зацепиться за что-то, что вернёт тебя обратно к сиюминутной приземлённой «реальности»; цепляешься за вездесущий взгляд пустых глазниц, который, кажется, уже неотрывно преследует твоё подсознание. — Твоя Ториэль кормила меня пирогами, — сообщаешь ты невозможному скелету в тёмном углу чердака, так и не заплакав. — Не пытайся применять к ней человеческие стандарты этики. Они с королём пришли в Подземелье из старого мира с первыми монстрами, они древнее твоих представлений о гуманности. Мы можем казаться тебе человечными, мы хотим быть человечными, даже если никто из монстров не готов признать этого вслух. Но мы не люди, совсем не люди, и тебе лучше не забывать об этом. — Я бы хотела, чтоб твои слова были правдой, — горько отвечаешь ты, — но давай смотреть правде в глаза: она не делала ничего… не-человеческого. Все встреченные мной монстры до сих пор… ничем не отличались от людей. — Хочешь, я сделаю для тебя что-нибудь нечеловеческое? На этот раз ты успеваешь поймать себя, прежде чем безотчётное «да» срывается с твоих губ; вместо этого ты сползаешь со своего ватного «гнезда» из одеяла и подходишь к нему почти вплотную. Он не выглядит как иллюзия, отбрасывая мягкую тень на грубые доски пола, бликуя застёжкой куртки в электрическом свете лампы с первого этажа, окружая тебя тем же запахом, которым совсем недавно пахла его футболка. Ты завороженно протягиваешь руку к его гладкой скуле, но одёргиваешь задолго до того, как пальцы приблизятся на достаточное расстояние для прикосновения. Скелет, или, может быть, иллюзия скелета, молча ждёт, никак не реагируя на твои порывы, и ты молча возвращаешься к одеялу, накрываясь им с головой, ограждая себя от остального мира, от любых проблем, и в первую очередь — от себя самой. Сквозь наконец-то подступающий сон тебе чудятся прикосновения сквозь одеяло — мягкие успокаивающие мазки по плечам, по спине, по голове. Тебе снится звёздное небо.