Бесконечное путешествие

Ты открываешь глаза. Ундины всё ещё нет, но в комнате ты больше не одна. Оперевшись о стол стоит, руки в карманах, бесконечно давно знакомый скелет. Ты думаешь, что оставаясь наедине, ты уже подсознательно ждёшь его появления. — Эта ваша магия, — спрашиваешь ты у него, не отрывая подбородка от остывшей чашки, — правда изменяет реальность, или только её восприятие? Он пожимает плечами: — Я мог бы озвучить какую-нибудь версию, но что насчёт фальсифицируемости? Ты пробегаешься пальцами по столешнице. — Мне надо подумать. Покажешь ещё? Ответом становится очередная ухмылка — менее зубастая и зловещая, чем у Ундины, но значительно более холодная. Ты соскальзываешь со стула прямо на потолок в полуметре от люстры; на этот раз Санс не тормозит твоё падение, и твоя лопатка обзаводится очередным синяком. Возможно. Если тебе не кажется. — Я всё ещё считаю очень высокой вероятность того, что я сплю, и в реальности нет никакого Подземелья, — не можешь не сообщить ему ты. Скелет на это только хмыкает, и позволяет тебе перекатиться с потолка на стену. И обратно. Несколько раз подряд. Ты смеёшься, весело и радостно, несмотря на ушибы от не всегда удачных приземлений, тебя переполняет чувство полёта, как в парке аттракционов. Он прекращает только когда ты замолкаешь, и какое-то время вы молча смотрите друг на друга — ты, полулёжа на потолке, он, стратегически стоя между тобой и люстрой. Ты улыбаешься, легко и беззаботно, как когда-то в другой жизни; он отвечает тебе обычной нечитаемой улыбкой. Ты смотришь в невыразительные пустые глазницы, успевшие стать такими привычными за это время, и в голове, как запись с грампластинки, звучит рассказ Ундины, пока твоё воображение само дорисовывает в несуществующих глазах отражение не-тебя. — Спроси меня ещё раз, — наконец прерываешь ты успевшую вплотную подступить тишину. — Хочешь меня поцеловать? — тут же отвечает он, будто ждал этой просьбы. Ты медленно киваешь, на мгновение забыв, как вообще делаются обычные человеческие вещи вроде моргания или дыхания. Вспоминаешь. Добавляешь: — Наверное, больше всего на свете. — Тогда почему бы тебе так и не поступить? — говорит он с интонацией такой же ровной, как и его нечитаемое выражение лица. Ты издаёшь нечто среднее между хмыканьем и нервным смешком, внезапно осознав, что подняться на ноги у тебя сейчас всё равно не получится. Перекатываешься и с улыбкой подползаешь к нему на четвереньках. Садишься на колени. Смотришь снизу вверх. Напряжённо кусаешь губы. — Куда… то есть, м, — не можешь никак привести мысли в порядок, — в какую часть тела я могу тебя поцеловать? Дурацкая формулировка. Настолько дурацкая, что он даже бросает на тебя удивлённый взгляд, прежде чем снова вернуться к нечитаемой ухмылке: — А в какую ты хочешь? Ты опускаешь глаза. — Не знаю. В любую. Во все. В каждую. — Тогда почему бы, — повторяет он, понизив голос, слегка наклонившись к тебе, — тебе так и не поступить? Ты неловко поднимаешь голову, встречаясь с ним взглядом. Звёзды в его пустых глазницах сияют как никогда ярко. Какая-то дальняя граница сознания подчёркивает, что если бы ты не сидела сейчас и так на полу, то наверняка упала бы от одного только этого зрелища. Ты осторожно, как величайшую ценность, вытаскиваешь одну из его рук из кармана и легко касаешься губами костяшек его пальцев. Они точно такие, как ты и запомнила, на ощупь: холодные, твердые, гладкие, острые. Завораживающие. Та же знакомая смесь запахов. На вкус как парафиновая свечка — никак. Ловишь себя на том, что вместо конвенционного поцелуя ты миллиметр за миллиметром исследуешь его, как загадочное существо из другого мира — которым он, безусловно, и является — ладонями, губами, языком, составляя в голове самую точную и подробную карту по эту сторону Барьера. Голова кружится и зрение пытается ускользнуть — то ли потому, что ты опять забываешь дышать, то ли даёт о себе знать накопленная усталость, недосып и нервное истощение, то ли… Несмотря на откровенную порнографичность происходящего, несмотря на отчаянные крики гипоталамуса о том, чтобы заняться безудержным животным сексом прямо здесь и сейчас, сознательно эта мысль почему-то кажется тебе неуместной и даже кощунственной. Как если бы ты на самом деле пыталась бы соблазнить Элвиса или Дика Фейнмана: вроде бы ничего нелогичного, но что-то в этой картине ощущается до смешного нереалистичным; так и хочется спросить у самой себя — ты что это, серьёзно сейчас, что ли? Серьёзно. Свободной рукой он поднимает тебя в воздух, как при первой встрече, и ты, не задумываясь, тянешься к его лицу, целуешь края гладких зубов, острых скул, пустых глазниц. Не меняя отстранённо созерцательного взгляда, он проводит нечеловечески длинным языком по твоей щеке, заставляя тебя замереть в ожидании. — Я бы поцеловал тебя в ответ, — насмешливо хмыкает он, — но у меня нет губ. Неожиданное осознание наконец догоняет тебя опоздавшим локомотивом: всё это время Санс спрашивал ответа у тебя, ведь свои желания и намерения он уже продемонстрировал в хижине в лесу, настолько наглядно, насколько это возможно… для кого-то, у кого и правда нет губ. Ты беззвучно смеёшься над собственной несообразительностью и мягко трёшься щекой о его острые пальцы; неосознанно проводишь костяшкой руки, которую ты так и не отпустила, по своему лицу, оставляя под глазом глубокую царапину. Он задумчиво отбирает свою руку и медленно слизывает с неё следы твоей крови; стирает вязкую красную дорожку с твоей щеки. Убирает и вторую руку, и ты едва не падаешь обратно вниз, но зависаешь в воздухе, будто ещё одна невидимая рука перехватывает тебя на полдороге. Скелет так же медленно и задумчиво стягивает с тебя грязный полосатый свитер, открывая взору собственную футболку. Ты проводишь по ней рукой; затем, будто сравнивая, проводишь этой же ладонью по его груди. — Нет, так не пойдёт, — говорит он, после чего лёгким движением, словно тряпичную куклу, закидывает тебя на плечо и мягким прыжком возвращается обратно на пол, неожиданно напоминая тебе, что всё это время вы топтались по потолку рыбной подружки Папируса. В голове незамедлительно всплывает давешняя ассоциация с ковром и дурацкое опасение, что тебя снова несут в «тюрьму». Хотя почему опасение? Ты не торопишься, и повидаться со старыми новыми друзьями было бы не так уж плохо. Пока все эти мысли, одна глупее другой, проносились в твоей голове, перед глазами пронеслась дорога неизвестно куда, и ты не успеваешь обратить на неё внимания, возвращаясь к окружающей реальности лишь когда твой взгляд упирается в подозрительно знакомое крыльцо. Ты бы, может, и не узнала его, но полностью совпадающий ракурс делает своё дело. Всего за пару минут Санс успевает вернуть тебя туда, откуда ты шла не один день, снова опуская твои не слишком чистые ботинки на всё так же не слишком чистый ковёр. Ты вновь неловко переступаешь с ноги на ногу. — Душ? — ехидно интересуется он. Ты смеёшься и киваешь. Он делает картинный приглашающий жест в сторону двери в ванную. После промозглого холода Водопада горячий душ должен был бы особенно радовать, но от общения со скелетом тебя и так постоянно бросает то в жар, то в холод, так что перемены внешней температуры уже не делают тебе погоды. Гораздо больше значения имеет тот факт, что выключив воду, ты обнаруживаешь на крючке огромное банное полотенце… и не обнаруживаешь ничего из своих вещей. И когда он успел. Ты неловко заматываешься в полотенце и выходишь. На этот раз холл первого этажа пустует, и ты натаптываешь на скрипучих ступеньках объявление о собственном пришествии. Ты испытываешь парадоксальное желание позвонить Папирусу, сообщив что-то вроде «а-ха-ха, я стою перед твоей дверью». Хорошо, что телефон отсутствует вместе с остальными твоими вещами. — Закрой глаза, — в комнате старшего из скелетов так темно, что ты видишь не больше десяти сантиметров от порога. Костлявая ладонь будто появляется из ниоткуда, и ты послушно опускаешь ресницы, хватаясь за неё. Несмотря на то, что последнее время ты и так по большей части проводила в глубоких сумерках «звёздного» света пещер, перед закрытыми глазами всё равно моментально начинают кружить разноцветные круги и искрящие точки, отвлекая, смущая, запутывая, как будто специально подзуживая открыть и посмотреть. Конечно, ты этого не делаешь. В темноте пространство вокруг кажется огромным, безграничным, только ты, малюсенький кусочек пола под ногами и крепкая хватка чужой ладони не даёт раствориться в этой темноте, стать частью бездны. Вы идёте — или, стоите — или, падаете — или нет никаких «вы», только ты-в-твоей-голове, деревянный звук твоих шагов и сводящий с ума запах, преследующий тебя, преследуемый тобой, так же как и эта ладонь в твоей ладони, которая зовёт тебя, следует за тобой, ведёт тебя и не отпускает, как не отпускаешь её ты. Ты чувствуешь, как полотенце небрежно спадает на пол, но когда ты босыми ногами пытаешься нащупать его, то находишь на грубых досках пола лишь мелкий сор; но это не так уж важно, ведь ощущение от пола под ногами очень легко теряется в ворохе других прикосновений: нежных, грубых, твёрдых, мягких, гладких, шершавых, странных и многочисленных. Ты насчитала по меньшей мере с десяток конечностей, из которых около половины, очевидно, были языками, длиной не меньше полуметра каждый. Ок, возможно прямо сейчас тебе стоило бы признаться себе, что тебе правда очень сложно сконцентрироваться на чём-то, кроме собственных ощущений и переживаний. Ты пытаешься нащупать источник прикосновений руками, но тут же они оказываются поднятыми над твоей головой, острые пальцы царапают запястья. Ты смеёшься, но твой рот мягко затыкает его язык. Один из. Если верить собственным ощущениям, с тобой пытается спариться клубок осьминогов, вооружённый неограниченным запасом костей всех форм и размеров. Забыв об осторожности, ты обзаводишься новыми синяками, укусами и царапинами, потеряв ориентацию в пространстве, встречая ровную поверхность пола в самых неожиданных местах, чувствуя себя плюшевым медвежонком в цепких лапах играющего тигра. Забываешь, что хотела открыть глаза; забываешь, кто ты и где; забываешь о мире за пределами этой комнаты, этой бури ощущений, за пределами себя самой; всё твоё существование схлопывается до здесь-и-сейчас, до примитивного бессловесного общения: вопрос-ответ, действие-реакция, я-ты-я-внутри-тебя-в-твоей-голове-руках-сердце… Его сердце маленькой глупой птичкой трепещет в грудной клетке, и тебе не нужно открывать глаза, чтобы увидеть его в темноте под закрытыми веками. Сознание всё дальше уходит на задний план, отдавая бразды правления генетической памяти, древним первобытным инстинктам, затихая и выключаясь. К тому моменту, как сознание полностью оставляет тебя, в твоём сузившемся мире уже не остаётся никого, кто мог бы это отметить.