Бесконечное путешествие

Ты открываешь глаза. Пустынные улицы столицы ничуть не изменились за то время, что ты провела… внутри. Незримые механизмы всё так же ровно жужжат, шуршат и постукивают где-то в стенах, под землёй и в вышине; душный влажный воздух перемешивается лопастями невидимых систем охлаждения. Город без бродячих животных, без птиц, без насекомых выглядит стерильно, как заброшенная лаборатория Альфис. Открываешь было рот, но понимаешь, что гарнитуры на тебе уже нет. Достаёшь телефон. Нет сигнала. Ты вздыхаешь и отправляешься в обратное путешествие по центральной улице. Проходишь отель — если очень тщательно присмотреться, на ковре холла можно даже разглядеть ваши следы. Проходишь знакомые конвейерные ленты. Заходишь обратно в здание лаборатории. Наверху опять пусто. Одна из уставших ламп дневного света под потолком подмигивает тебе морзянкой. Здоровенная панель телевизоров всё также демонстрирует пустынные пейзажи. На плите стоит остывающий чайник. Ты спускаешься на нижние уровни лаборатории. Обходишь пустые палаты, так никого в них и не встретив. Думаешь, что, возможно, Альфис посчитала целесообразным увести своих пациентов подальше от столицы. Ты не можешь сказать, что коридоры лаборатории выглядят более пыльными, чем ты их помнишь; но, по правде говоря, ты и так помнишь их… очень пыльными. Ты поднимаешься, выходишь к берегу реки, по которой Ундина привезла сюда вас с… Тэмми. На грязном бетоне рассыпающейся набережной лежит перевёрнутая лодка; фигуры в капюшоне нигде не видно. Под лодкой аккуратно сложены вёсла; ты с трудом спускаешь её на воду, с тревогой отмечая, что втащить её обратно наверх уже не сможешь. Грести выходит не очень, но, к счастью, течение по большей части само несёт тебя в нужном направлении. Ты старательно концентрируешься на том, чтобы не отвлекаться. Ни на что. Гребёшь как можешь, пока не показывается знакомый песочный пляж где-то у Водопада, на который вытащить лодку, безусловно, проще — но ты, конечно, всё равно вымокаешь в процессе если не до ушей, то до пояса точно. Сигнала по-прежнему нет. Ты не можешь вспомнить, где дом Ундины, поэтому приходишь к Напстаблуку, но там тоже пусто. На экране компьютера какая-то стандартная заставка; ты решаешь не трогать его. Думаешь, что он, наверное, на ферме; ты всё равно не можешь придумать ничего лучше чем сходить и проверить. Ты находишь ферму не сразу, но это и не важно: она всё равно пуста. Нет ни привидения, ни улиток. Посреди одного из загонов лежит одинокая пустая раковина; на специальной полке стоят шлемы, которые ты видела в прошлый свой визит. Ты возвращаешься в город, обходишь его пока не находишь дом Ундины, так никого и не встретив по дороге. Впрочем, Водопад и раньше производил не самое оживлённое впечатление. Дома у начальницы Королевской Стражи никого нет, хотя в раковине стоит немытая посуда, а чайник ещё тёплый. Ты думаешь, что она наверняка ушла провести Альфис; ты также понимаешь, что единственное известное тебе место, куда все они могли уйти — это, очевидно, Сноудин; хотя ты, конечно, не можешь не допускать существования в Подземелье и других населённых пунктов. Ты думаешь, что если они ушли не в Сноудин, то и братьев-скелетов тебе там не найти. В доме Ундины, конечно же, нет ничего похожего на стационарный телефон, а сигнала по-прежнему нет. Ты думаешь, что возвращаться к компьютеру Напстаблука особого смысла нет, ведь ты всё равно не знаешь, куда писать; вместо этого на всякий случай поднимаешься на скалу к черепахе. Безрезультатно: магазин открыт, яблочный сидр на прилавке, но продавца не видать. Ты могла бы сходить в скрытую деревню, но не помнишь дороги; вместо этого ты возвращаешься обратно к лодке, снова спуская её на воду. Кид говорил, что быстрее всего до Сноудина добраться по реке. Ты готова рискнуть. Таинственного тумана не видать — вместо него мимо проносятся сумрачные берега подземных пещер, быстро светлея и покрываясь сначала инеем, а потом и сугробами. Ты чуть не проплываешь мимо заснеженного причала, но в последний момент у тебя всё-таки выходит вырулить в нужном направлении. Ты выпрыгиваешь из лодки, и её тут же уносит дальше по течению; ты решаешь не преследовать её. Из города не доносится ни единого знакомого звука — голосов прохожих, детских визгов, приглушённого смеха, звуков перебранки из-за закрытых дверей… Ты заглядываешь в освещённый паб: недопитые напитки стоят на столах. Стиральная машина гудит в трактире, до конца программы ещё почти час. Тщательно сдерживаемая паника подступает всё ближе. Ты заходишь в дом к скелетам, впервые используя выданный тебе Папирусом ключ. Телевизор молча транслирует таблицу настройки цветов, или как она там называется. В холодильнике стоит тарелка с очередной порцией макарон. Обе комнаты пусты. Ты обходишь дом вокруг, находя вход в подвал, о котором говорил Санс. Стучишь в запертую дверь, поднимаешься в его комнату и в тумбочке находишь ключ, который, конечно же, подходит. Находишь в подвале чертежи и даже накрытую от пыли полусобранную конструкцию; но паника уже подступает к твоему горлу, не давая как следует осмотреться, не давая полистать синюю кальку, не давая дышать. Ты заглядываешь в дома, но ни в одном не находишь телефона или другого средства связи. В одном выключаешь выкипающий чайник, рискующий устроить пожар. Было ли в этих домах так же пыльно и раньше?.. Ты точно помнишь, как вытряхивала покрывало, которое выдали тебе зайчики; да и в Водопаде пыли в домах точно было больше… Стараясь дышать ровно, по главной улице выходишь за город обратно к Стене. Ты понятия не имеешь, в какой стороне могут быть другие населённые пункты Подземелья; ты понятия не имеешь, зачем идёшь туда, куда идёшь; ты просто бездумно следуешь знакомому маршруту. Дверь, которую Ториэль захлопнула за твоей спиной, распахнута настежь; но, конечно, её саму в доме ты не находишь. В холодильнике контейнер с замороженными улитками, который ты немного дрожащими руками ставишь обратно на полку. Медово-жёлтые цветы в горшках оттеняют стерильно-серые стены. Ты по памяти идёшь напрямую к паучьему магазину — и находишь там вполне ещё тёплые пончики. Слёзы текут из твоих глаз, пока ты упрямо бредёшь к той самой поляне, с которой всё началось. Неясный свет пробивается откуда-то из-под потолка, и только сейчас ты осознаёшь, что отсюда совершенно невозможно разглядеть его источник. Дурманящий запах цветов сводит с ума. — Перестань, — шепчешь ты цветам, как когда-то в пещерах. — Пожалуйста, перестань. Река течёт к Хотленду, а не от него. Я всё ещё в Ядре. Конечно, цветы не отвечают тебе. — Пожалуйста, — ты опускаешься на колени, заглядывая в самые чашечки, голос дрожит и срывается. В какую сторону текла река? Что если ты и правда вышла? Что если ты не успела? Что если в Подземелье просто стало немного больше пыли, чем было до этого?.. Можешь ли ты хоть что-то исправить? Зубы стучат от усиливающейся дрожи, но ты больше не можешь плакать. Ты больше не можешь дышать. Знакомое чувство мягкой подушкой километровой глубины сдавливает твою грудь, не давая вдохнуть. Ты вспоминаешь уроки йоги и начинаешь беззвучно шептать какие-то бессмысленные сутры для медитации, скатываясь в глассолалию, пытаясь неосознанным произнесением слов восстановить дыхание. Иногда это работало. — Это для твоего же блага, дитя, — как сквозь вату доносится до тебя голос Ториэль. Ты поднимаешь голову; тебе пришлось бы запрокинуть её, чтобы увидеть выражение всегда такого доброго коровьего лица, но ещё раньше этого твои глаза останавливаются, встретившись с другим, замершим, паническим взглядом распахнутых в ужасе детских глаз. Сколько ему лет, шесть, десять? Кажется, ты уже целую вечность не видела людей, так что успела забыть, как выглядят обычные человеческие дети. Ты не успеваешь ничего сказать, не успеваешь вдохнуть, не успеваешь моргнуть. Лёгким, незначительным движением Ториэль сворачивает мальчишке шею. Или это была девочка? В её возрасте ты как раз носила такой же дурацкий джинсовый комбинезон и короткую стрижку. Ты заходишься в приступе кашля, пытаясь вдохнуть, и пропускаешь момент, в который декорации сменяются: холодный кафель вместо жёлтых цветов, операционный стол вместо грязной поляны, Альфис в застиранном лабораторном халате вместо Ториэль. — Как самочувствие, — говорит она ровным, ничего не выражающим голосом. — Доктор, — гулом тысячи голосов отвечает с операционного стола мутная тень, которую ты не можешь рассмотреть даже несмотря на слепящий свет лампы. Или, может быть, изо всех сил стараешься не рассматривать. Как будто ты и так не знаешь, что ты там увидишь. Как будто ты не видела всех её выживших пациентов в подвалах под Хотлендом. — Доктор, мне кажется… что я горю изнутри… что ужасающее пламя пытается растопить мои кости… Мне так больно, доктор… — Это ничего, — отвечает Альфис всё тем же ровным голосом, даже не поднимая головы от своего блокнота. — Это распространённый побочный эффект. Если тебе начнёт казаться, что твоё тело плавится и расплывается как горячий парафин — не переживай, тебе не кажется. Постарайся уснуть. Я приду завтра. Ты понимаешь, что стоишь, прижав ладони ко рту так плотно, что зубы впиваются в твои щёки изнутри. Ты понимаешь, что теперь это ты стоишь в лабораторном халате, глядя на покалеченные, но всё ещё живые тела на столе перед собой, дурацкий фломастер по коже разных цветов отмечает линии будущих разрезов — и соединений. Голова кружится так сильно, как никогда не кружилась ни на каких аттракционах, и ты по-прежнему не можешь вспомнить, как нужно дышать. «В чём дело, — спрашивает хор голосов, которые ты игнорировала, дистанциировала и абстрагировала от себя; голос бога этого мира. Спрашивает не в ушах, а где-то изнутри тебя самой, из сердца, из глубин подсознания, из уст внутреннего голоса, из твоих собственных уст. — Не ты ли только что была готова на всё что угодно, чтобы не допустить их смерти? Их… исчезновения? Вот оно — всё, что угодно. Вот они — крайние меры, последнее средство. Ты хотела спасти хотя бы кого-нибудь, кого угодно, любой ценой? Это она — твоя любая цена. Спасай, если хочешь. Выбор всегда за тобой». Слёзы текут по твоим щекам, и тебе приходится сделать не один глубокий вдох, прежде чем скальпель перестаёт дрожать в твоих холодных пальцах. Ты отключаешь сознание, позволив телу совершать чисто механические действия. Тебя приводят в себя рыбьи глаза на детском лице, заглядывающие куда-то в глубины твоего черепа, глядящие сквозь твой агонизирующий человеческий мозг. — Ненавижу людей, — говорит она детским, но всё равно узнаваемым голосом Ундины. Ты хочешь ответить ей, но вместо этого молча качаешь головой. Всё-таки говоришь: — Это не имеет значения. — А что имеет? — насмешливо, с нескрываемой злостью спрашивает она. Ты рассеянно рассматриваешь собственные пальцы. — Любовь.