Игроки

Глава 5. 29 октября, среда. Утро. Проснулась Лиз от изнуряющей жары, словно вокруг неё полыхал пожар. Ещё несколько минут она лежала, выуживая из закоулков памяти расплывчатые воспоминания о том, как оказалась в своей постели. Весь вечер превратился в хоровод каких-то отдельных несвязных фраз, непонятных движений, улыбок, ухмылок, взглядов… Она протянула руку и отодвинула балдахин, на ощупь нашла на прикроватной тумбе стакан с водой и жадно выпила его, пытаясь унять сковывающую горло жажду. Сознание начинало медленно проясняться, а шум в голове оказался лишь дождём, бьющим по стеклу с оглушительной силой и невольно наигрывающим надрывистую мелодию звуками ударяющихся о металлический карниз капель. На ней всё так же было надето пальто Забини – именно из-за него было так мучительно душно, что хотелось подняться, встать у окна и распахнуть его настежь, впуская в комнату ледяной ветер, позволяя прохладе и свежести ночной грозы захватить её в свои объятия, смыть это липкое чувство, вовсе не пота, а западни, в которой она оказалась. - Люмос, - прошептала Турпин, достав волшебную палочку. Её однокурсницы спали, и лишь тихое посапывание Сандры можно было различить в те минуты, когда дождь хоть немного стихал. Она поднялась с постели, пытаясь не издавать лишнего шума, чтобы не разбудить кого-нибудь из подруг, с кем точно не хотела бы сейчас говорить, и уже тем более не потревожить Мораг, даже в самом прекрасном своём настроении способную довести окружающих или до головной боли, или до зубного скрежета. Лиз взяла с тумбочки учебники по Заклинаниям и Трансфигурации и, подсвечивая себе дорогу, чтобы не врезаться в чужую кровать, вышла из комнаты. В гостиной она удобно устроилась на мягком ковре около камина, наконец сняв с себя пальто слизеринца, о котором почему-то постоянно забывала. Но если она, пребывая в полусонном состоянии, просто не заметила на себе лишний предмет гардероба, то сам Забини не мог не заметить свою вещь на ней, но почему-то позволил уйти в таком виде. На все действия у него были свои причины, какие-то особенные соображения, понять которые у неё никак не получалось, а так хотелось, несмотря на всё, что он пытался объяснить вечером. Разум, присущий ей подобно всем людям, мешал слепо доверяться его словам, просто исполнять его указы, стремился анализировать, сопоставлять, делать выводы, находить решения и отвергать неверное, и никак не возможно было заглушить этот голос рассудка, стать дрессированным животным, без страха и сомнений выполняющим любой трюк дрессировщика. Тряхнув головой, прогоняя от себя все мысли, связанные с Забини и его заданием, она постаралась расслабиться, взяв в руки учебник Трансфигурации. Обстановка была тихой, уютной, так напоминала любимую ею библиотеку, где всегда можно было найти долгожданное уединение. Почти все свечи на ночь были потушены, и мягкий свет, результат слияния заглядывавшего в окно тусклого мерцания полумесяца и отблесков огня в камине, придавал общему полумраку мягкий, согревающий оттенок. Открыв нужную страницу, она углубилась в чтение, параллельно достав палочку, чтобы не теряя времени подкреплять теорию практикой и, главное, - хоть какое-то время не думать больше о заданиях, подругах, врагах и своей дальнейшей судьбе. Посреди пола раскинулось маленькое озеро, неровные края его омывались чуть пенящимися слабыми волнами, в которые превращалась сильная рябь, возникающая от идущего от камина воздуха. Неожиданно на водной глади начинали появляться круги, постепенно расширяющиеся в диаметре, и появлялся гигантский, по отношению к размерам озера, кальмар. Он растопыривал щупальца, бил ими по воде и отчаянно тянулся к суше, слово пытался схватить разбросанные кем-то угощения. Там, совсем недалеко от того места, где они гуляли сегодня с Забини, должны были быть Менди, Сандра, Падма и сама Лиз, со смехом убегающие от глупого неповоротливого чудовища, дразнившие его, пользуясь своим, как им тогда казалось, интеллектуальным превосходством. Трансфигурация воспоминаний была сложной задачей, требующей сил, концентрации и терпения, но ни одного из перечисленных качеств она в себе не ощущала. Наверное, именно поэтому жизнерадостная картина прошлого в её исполнении вышла лишь половинчатым, пустым зрелищем, почти сохранившим все движения, но безвозвратно потерявшим эмоции и чувства. - Ты тоже их слышишь? – голос, раздавшийся за её спиной, был тихим и мелодичным, но от неожиданности Турпин всё равно подпрыгнула на месте, а вместе с тем с тонким хлопком испарилось и созданное ей озеро. Она оглянулась: в шаге от лестницы, ведущей в женские спальни, стояла Полумна Лавгуд, в одной ночной рубашке, босая, мечтательно глядя в сторону окна. - Кого? – недоуменно поинтересовалась Лиз, проследив за её взглядом. Она не заметила, как на улице начинало светать, и чёрно-синяя мгла за окном превращалась в тёмно-серую дымку рассветного тумана. Ей нужно было возвращаться в спальню, пока не проснулась Менди и не обнаружила её пустую постель – конечно, сейчас было совсем не важно, кто и что подумает, но ставить себя в ещё худшее положение явно не стоило. - Манеканторисов, конечно же. Они всегда поют на рассвете, радуясь приходу нового замечательного дня вместе с теми, кто проснулся, - Полумна улыбалась, чуть покачивая головой, словно действительно слышала какую-то очень захватывающую её мелодию. Она выглядела так странно, словно сбежавшая из больницы Святого Мунго, но при этом вызывала не раздражение или желание посмеяться над её поведением, а напротив, добродушное любопытство к своим историям, наивным и сказочным. - Жаль, я их не слышу. Наверное это потому что я проснулась до рассвета, - пожала плечами Турпин, поднимаясь и хватая в охапку учебники. Она не хотела обидеть Лавгуд, но должна была срочно возвращаться, и только сделав пару шагов к лестницам поняла, что Луна, пожалуй, и не заметит её ухода, настолько она поглощена созерцанием невидимых никому кроме неё существ, погружаясь в свой особый Магический Мир, недоступный больше никому из волшебников. Всё же послушав свою совесть, Лиза решила не убегать молча: - Извини, мне нужно идти, пока остальные не проснулись. Я не думала, что уже так много времени… - Конечно, только ты забыла пальто, - пропела Полумна, хотя Лиз могла поклясться, что она не смотрела в сторону дивана, на котором лежало злополучное пальто слизеринца, а значит никак не могла его увидеть. – Но если ты будешь красивая как вчера вечером, то он, наверное, даже не вспомнит о нём. - Спасибо, - чуть смутившись ответила Турпин, вернувшись за забытой вещью, и бегом бросилась в спальню, надеясь успеть занять ванную комнату раньше всех и таким образом сократить возможное взаимодействие с однокурсницами до минимума. ***** Первый сюрприз нового дня (а каждый день, начиная с того момента, как она узнала свою роль в плане Забини, грозил быть пересыщен сюрпризами) ждал Лиз у входа в гостиную Рейвенкло. Блейз Забини стоял, прислонившись спиной к стене, с выражением показного равнодушия на своём красивом лице, одну руку держа в кармане брюк, а во второй сжимал алую розу с таким огромным бутоном, что в первую очередь в глаза бросался именно он, а не сам парень. Она остановилась прямо в проходе, испытав последовательно ужас от вида ожидающего её слизеринца, недоумение по отношению к тому пафосному, кричащему безвкусицей цветку в его руках, что невольно притягивал взгляд, а потом удивление столь смелому и неожиданному поступку. Оставалось лишь благодарить Мерлина за то, что в этот момент чудесным образом рядом не оказалось никого, кто мог бы увидеть и по-своему трактовать её напряжённое молчание и слишком долгую заминку при виде якобы любимого человека. - Доброе утро, Лиза. - Его интонация сдержанной вежливости была хорошо ей знакома по ежемесячным ужинам, на которых непременно собирались все семьи добропорядочных работников Министерства, к которым относил себя её отец. На протяжении всех летних каникул ей приходилось присутствовать на каждом таком приёме, не желая расстраивать родителей, считавших своим долгом из раза в раз с напыщенной важностью представлять её перед всеми многочисленными чиновниками, непременно говоря: «это наша Лиззи, наша гордость». Зачастую прыщавые юнцы, смущающиеся и плохо владеющие своими эмоциями, движимые чрезмерными для их возможностей амбициями, флегматичные мужчины с белёсыми глазами, все как один в костюмах тёмно-серого цвета, с чёрными мантиями с лёгким эффектом запылённости, характеризующими, как им казалось, отказ от высокого материального положения в пользу почти бескорыстного служения Магическому Миру; чопорные дамы среднего возраста, непременно или с бородавками, или со спутанными волосами, сложенными в рыхлую горку на их головах, или старички, состарившиеся раньше положенного срока, с маленькими козлиными бородками, цепким взглядом юрких глаз, обычно занимающие самые хорошие должности, но обожающие посетовать на своё ужасное положение – эти «министерские», как за глаза с долей презрения отзывалась о них миссис Турпин, были незримо похожи в своих повадках. Неважно, перед кем приходилось стоять Лиз, потому что все они окидывали её быстрым взглядом, чуть склонялись к лицу, будто пытаясь оценить предлагаемый товар, и, растягиваясь в неестественной улыбке, произносили банальное «чудесное дитя». А ей приходилось говорить с ними с максимальной вежливостью, на которую способен человек хорошего воспитания, оказавшийся в неприятном обществе и вынужденный скрывать свои истинные чувства. - Доброе, - ответила она, вложив в свой голос столько скептицизма, что это простое слово звучало как вопрос-издёвка. Забини тем временем подошёл к Лиз, протянул ей цветок так, словно возвращал ей одолженный ранее предмет, а не делал романтический подарок, и этот недвусмысленный жест само собой предполагал, что не может быть никаких вопросов, возражений или отказа. Недовольно скривившись, она взяла розу, чуть не уколовшись о шипы, огромные и острые, чуть ли не сплошь покрывающие длинный стебель. – Я могу спросить, что мне делать с этим… подарком? - Можешь убрать его, пока будешь на занятиях, потом поставишь в спальне. Те, на кого это было рассчитано, уже всё увидели, - он дождался, пока она уменьшила цветок до размера чуть большего, чем фаланга пальца, убрала его в карман мантии, и, взяв её за руку, повёл по коридорам. Даже от неё, считавшей себя человеком напрочь лишённым такой необходимой в жизни наблюдательности и способности замечать важные нюансы в поведении людей, не могло укрыться непривычно отстранённое, задумчивое настроение Блейза. Причиной тому, несомненно, было вчерашнее появление Малфоя, с одной стороны столь удачно прервавшее не самый приятный разговор, а с другой стороны лишь увеличившее количество терзающих её вопросов. - Изобрази на своём лице счастье, Лиззи. Слава Мерлину, что нас сейчас никто не видит, потому что у тебя вид человека, поднимающегося на эшафот, что как-то не вяжется с искренней любовью, - пока она думала, не коснётся ли её ещё неизвестное, но уже пугающее важное дело Малфоя, Забини успел преобразиться, и сейчас выглядел вальяжно-расслабленным, довольным жизнью и без сомнения счастливым. Ей нужно было изобразить что-то подобное, но даже не смотрясь в зеркало Лиз могла сказать, что её натянутая улыбка была вымученной, а глаза выражали тоску по былым временам и грусть по зыбкому постоянству, столь привычному, бережно оберегаемому от невзгод. Приключения, в которые она оказалась втянута, не будоражили воображение, не будили в ней азарт начинающего игрока, не приносили удовольствия ощущением риска, сравнимого с танцами на краю обрыва, зато заставляли чувствовать себя уставшей, подавленной, лишённой земли под ногами. - Я пытаюсь, - с толикой раздражения ответила она и замолчала, раздумывая, стоит ли посвящать его в свои переживания. С одной стороны он не походил на человека, сколько-нибудь заботящегося о чувствах других, уже успев продемонстрировать своё равнодушие к её проблемам; а с другой стороны ей было необходимо выговориться, поделиться терзающими душу страхами, и Забини теперь был единственным, с кем она могла поговорить. – Не так-то просто излучать счастье, когда от меня отвернулись все, с кем я общалась. Мои друзья меня ненавидят. - Друзья ли? – усмехнулся Блейз, насмешливо глядя ей в лицо, явно ожидая очередного взрыва эмоций, попыток доказать, что он не прав и ничего не понимает в отношениях людей. Но Турпин молчала, закусив губу, сдерживая желание поддаться его провокации и вступить в пылкий спор, останавливаемая вовсе не разумным в такой ситуации стремлением не злить слизеринца, а предательской мыслью о том, что сейчас он был абсолютно прав. – Видимо у вас, рейвенкловцев, свои особенные понятия о дружбе. - У вас этих понятий вообще нет, - выпалила Лиз, тут же принявшись кусать губы и корить себя, проклиная провоцирующего своими шуточками Забини и неожиданно проснувшийся взрывной характер, бич всего рода Мелифлуа, последним представителем которого была её мать. Семья Турпин не афишировала, а, напротив, скрывала своё родство с одними из древнейших чистокровных волшебников, чья фамилия была хорошо известна определённому кругу жителей Магической Британии. Психопаты, прославившиеся своими эксцентричными выходками, любившие любой конфликт выносить на суд общества, забавные чудаки, всю жизнь посвятившие бесполезным поискам неизведанного, помешанные, устраивающие жестокие расправы с собственными детьми, не разделившими их идеалы, и убийцы, поддавшиеся порыву неконтролируемой ярости, – всё это были Мелифлуа, не раз становившиеся причинами громких скандалов последних десяти веков. - Да, именно так, - он коротко, хрипло засмеялся, снова удивив Лиз. Она ожидала злости, раздражения, колкого ответа или даже прямой угрозы на свои оскорбления, а вместо того впервые видела Блейза таким искренне весёлым. – И представь, мы почему-то не жалуемся! - Ты не понимаешь, - покачала головой она, обиженно восприняв его смех. В глубине души ей бы хотелось как можно чаще заставлять его злиться, бить по самым больным местам, говорить такую правду, которую никто не решается озвучить, доводить его до отчаянья и ненависти, чтобы отомстить хоть немного, отыграться за счастливую беззаботную жизнь, потерянную по его вине. Если бы не такие, как он, не его мать-Пожирательница, то сейчас у неё была бы любящая семья, были бы иллюзорные, но друзья, а не та пугающая пустота вокруг. – Со мной никто не разговаривает. Все делают вид, что меня больше не существует. В Большом Зале, на занятиях, в спальне – повсюду я среди людей, и в то же время одна. И постоянно мне приходиться изображать счастье, которого и в помине нет, находясь под пристальным взглядом десятков людей. А я не люблю… нет, я просто не умею играть на публику. - Скоро это молчание закончится. Им нужно время, чтобы сначала смириться с твоим выбором, потом принять его, а дальше наступит тот момент, когда захочется вернуть всё обратно, несмотря на обиду. Ещё несколько дней, и всё вернётся на свои места, - Забини говорил это с такой уверенностью, словно рассказывал наизусть заученный абзац из учебника, и впервые за два дня ей очень хотелось, чтобы он оказался прав. Они подошли к дверям Большого Зала, и, уже обхватив массивную бронзовую ручку ладонью, он замер, обернулся, пристально оглядел понурую Лиз, обречённо вздохнул. – Я дам тебе один совет, Лиззи. Просто больше думай о тех, ради кого ты делаешь всё это. ***** У кабинета Заклинаний Лиз оказалась раньше всех, наспех позавтракав под косыми взглядами однокурсников и поспешив покинуть Большой Зал, пока хватало сил изображать гордое одиночество с надменной полуулыбкой на губах. Приободрённая последними словами Забини, она вдруг почувствовала оживление, сильный и неожиданный эмоциональный подъём, сопровождающийся желанием сыграть свою роль так хорошо, как это было возможно с её уровнем способности к обману, увы, находящимся почти на нуле. При всей ненависти, предвзятости отношения к Блейзу, берущей истоки с факультета, на котором он учился, ей было чему у него поучиться, и глупо было бы отрицать очевидное. Ему великолепно удавалось владеть собой, держать под контролем каждый жест, искусно манипулировать словами. Словно опытный кукловод он управлял сам собою, мастерски дёргая за ниточки мускул, напрягая их когда это нужно, расслабляя вдали от чужих глаз, под каждую ситуацию с лёгкостью создавал нового себя, превращал своё лицо в любую маску, которую только желал, чтобы спустя пару минут, отыграв блестящую партию, снова стать просто Блейзом Забини. Она не была способна на такие преображения. Всё, что умела Турпин – это держать себя в жёстких рамках принципов, навязанных отчасти родителями, немного обществом, чуть меньше прочтёнными книгами и больше всего выдуманных ей самой. Услышав приближающиеся шаги и весёлое щебетание, постоянно прерывающееся заливистым смехом, Лиз отошла от двери кабинета, встала у окна, облокотилась ладонями о широкий подоконник, напряжённо ожидая появление своих подруг. Они вышли из-за угла, пересеклись с ней взглядами, замешкались, вопросительно переглянулись друг с другом, словно не ожидали увидеть её на занятиях и теперь не знали, что делать и как себя вести. Турпин старательно изображала равнодушие, с напускным любопытством наблюдая сквозь помутневшее от времени и пыли стекло за спешащими в теплицы учениками, казавшимися маленькими точками. До неё то и дело доносился бессвязным шипением непрекращающийся шёпот, и несколько раз возникало сильное желание обернуться, чтобы увидеть лица однокурсниц, посмотреть, смогут ли они с таким же рвением обсуждать её не только за спиной. До начала занятия оставалось несколько минут, и коридор постепенно наполнялся учениками, громко переговаривающимися и привычно не обращающими на неё никакого внимания. - Надо же, кого я вижу! – вздрогнув от неожиданности, Лиз обернулась. Размашистыми шагами к ней приближался Корнер: его губы искривились в злобной усмешке, лицо было полно пугающей решимости, так перекошено, словно на него наслали проклятие. Она ни разу не видела его таким, боялась этого нового, незнакомого Майкла; сделала пару маленьких шагов назад, пока не почувствовала, что уперлась спиной в холодную стену. – Слизеринская подстилка! А где же твой возлюбленный? Плачет, заблудившись в тёмных страшных подземельях? Она попыталась вздохнуть, но воздух словно застрял в горле, а тело захлестнуло удушливой горячей волной обиды, от которой начали дрожать руки. Корнер остановился в паре шагов от неё, сложил руки на груди, с выражением превосходства глядя сверху вниз, подобно огромному тупоголовому быку, изучающему выросший на его пути маленький цветок перед тем, как втоптать его в пыльную землю. Он наверняка считал, что поступает правильно, показывает свой характер и решимость, говорит и делает вещи, на которые другие не могут набраться смелости. Лиз обвела взглядом коридор: Ханна Эббот, Сьюзен Боунс, Захария Смит, Лаванда Браун, Дин Томас, даже Эрни и Терри Бут стояли, замерев каменными изваяниями, с долей любопытства ожидая развязки, Менди опустила голову, словно пыталась спрятаться, сделать вид, что не слышала ничего, и это уже было хорошо – ей хотя бы было стыдно; Сандра спряталась за Броклхёрст, однако не могла сдержаться и её глаза так и бегали из стороны в сторону, боясь упустить что-нибудь. И только Падма осмелилась посмотреть ей в лицо, не бросая вызов, а, скорее напротив, показывая свою поддержку, готовность выступить на её стороне. Но и она молчала. Все молчали и ждали, в то время как Турпин чувствовала себя преступником, чья жестокая казнь была выставлена на потеху толпы, с немым удовольствием наблюдавшей за чьим-то падением. Спустя тысячи лет людям всё так же хотелось лишь хлеба и зрелищ. - Удивительно, Майкл. Я знаю тебя уже шесть лет, в течение которых ты остаёшься одинаково глупым, нудным и ограниченным. Наверное у тебя в родне одни лишь тролли, - она пыталась унять дрожь, вложить в свой голос уверенность, равнодушие, хотя это казалось невозможным, когда изнутри её раздирало на куски от ярости, иступляющей ненависти, от страха перед толпой, не пытающейся остановить его. Хотелось дать волю слезам, убежать подальше отсюда, чтобы успокоиться, не дать унизить себя окончательно, но даже просто уйти представлялось большой проблемой, потому что она оказалась почти зажата между Корнером и стеной. - Ищешь своего нового друга? – кажется, он даже не услышал её слабую попытку отбиться, сделав ещё один шаг вперёд, нависая над Лиз, казавшейся сейчас маленькой и хрупкой. Будь у неё хоть немного физической силы, хоть одна возможность достать волшебную палочку, столь некстати оставленную в сумке, - гадкая ухмылка навсегда бы слетела с его толстых мерзких губ. – Жаль, но он к тебе не спешит. Наверное, со своими подлыми дружками решает, кого ещё убить во славу Тёмного Лорда? Или же Забини побежал строчить письмо своей шлюхе мамочке, что нашёл себе девушку ей под стать? - Какие грязные словечки, мальчик. Тебе не по возрасту так выражаться, - вывернув из-за угла, к ним неторопливо шёл Теодор Нотт, мгновенно обративший на себя всеобщее внимание. Корнер тут же напрягся, как она парой минут ранее, отступил обратно, в глубь коридора, словно заранее зная, что на этом их разговор окончен. Лиз уже была готова броситься прочь, не желая испытывать судьбу и дожидаться, что будет дальше, как следом за Буллстроуд, с видом провинившегося домового эльфа семенящей за Ноттом, появился Забини, вызвав у неё вздох облегчения. - Но можешь расслабиться, мальчик, тебе легко будет получить прощение. Ты ведь отсасываешь так же хорошо, как твоя мамочка? – Нотт вопросительно приподнял бровь, насмешливо улыбаясь. Лицо Корнера как-то резко побледнело, потом налилось кровью, став ярко-пунцовым, раздутым, словно вот-вот лопнет. Кажется, он издал гортанный звук, очень похожий на рык дикого животного, прежде чем броситься на встречу слизеринцу, по пути выхватив волшебную палочку и наставив ему к лицу. Нотт успел лишь выставить вперёд ладони, в издевательски-картинном примирительном жесте, несколько раз сдавленно пшикнул, показывая, что еле сдерживает смех. Блейз, в момент нападения пытавшийся пройти к Турпин, остановился почти на ровне со своим однокурсником, тоже достал палочку, выжидающе глядя на Майкла и без сомнения был готов воспользоваться ей, как только это потребуется. Вновь наступила тишина, прерываемая лишь громким, тяжёлым дыханием Корнера. - Молодые люди, что здесь происходит? – профессор Флитвик, появившийся словно по волшебству, торопливо шёл из другого конца коридора, чуть подпрыгивая на ходу от слишком быстрого темпа. В его маленькой руке было зажато огромное кольцо, увешанное ключами всех возможных форм и размеров, бренчащими, стукающимися друг о друга, создававшими столько шума, что начинала болеть голова и закладывало уши. Подойдя к студентам, он сунул руку в маленький кармашек, ловко выудив из него свои очки, водрузил их на нос и удивлённо оглядел сначала Нотта, смотревшего на преподавателя видом невинного младенца, потом Корнера, не сдвинувшегося с места, не изменившегося в лице, застывшего в своей яростной гримасе с наставленной на слизеринца палочкой и, кажется, будто не замечающего появления профессора. – Мистер Корнер, вы меня неприятно удивляете. Я жду объяснений! - Профессор Флитвик, это Корнер, он первый начал! Сначала оскорблял наш факультет, потом на Тео кинулся! – прогнусавила Буллстроуд, выступая вперёд, выпятив широкую грудь, будто запоздало бросаясь на защиту униженных и оскорблённых слизеринцев. Она была похожа на маленького тролля, в отличие от худощавого Нотта могла бы смело сразиться в рукопашную со здоровым широкоплечим Корнером и, скорее всего, даже победить его. Её светло-русые редкие волосы были скручены на макушке в тоненький хвостик, украшенный большим розовым бантом, выглядевшим смешно и нелепо, лишь удивительным образом обращая внимание на широкое, грубое лицо, будто неумело высеченное из цельного камня мастером-недоучкой. Высокий лоб заканчивался густыми бровями, нависающими над белёсыми глазами, внешний уголок которых был постоянно опущен вниз, что придавало ей постоянное грустное выражение, крупный, чуть сплющенный нос тут же переходил в крупные же мясистые губы, а длинный, тяжёлый, абсолютно мужской подбородок выпирал вперёд, завершая дисгармонию пропорций и форм. Сложно было поверить в существование столь непривлекательной девушки, отталкивающей не только внешностью, но и полным отсутствием интеллекта, столь хорошо сочетающимся со злобным характером. - Это правда, молодые люди? – суровым тоном, не особенно впечатляющим ввиду тонкого, звонкого голоса, более подходящего ребёнку, а не взрослому волшебнику, спросил профессор Флитвик. Нотт согласно кивнул, продолжая смотреть на преподавателя и таким образом демонстративно игнорировать волшебную палочку, почти касающуюся кончика его носа. Корнер не двигался и молчал, словно действительно находился под заклятием, лишь только широко раздувающиеся, как у разъярённого быка, ноздри, да чуть подрагивающая вытянутая вперёд рука выдавали его истинное напряжение. Никто не спешил предоставить свою версию произошедшего, поспорить с Буллстроуд, с необычайной для своего уровня развития ловкостью представившей произошедшее в выгодном для своего факультета свете; но никто не спешил соглашаться с ней, и даже Забини, всё ещё держащий палочку наготове, не вымолвил ни слова. - Что же вы все молчите? Мисс Эббот? Мисс Браун? Мистер Смит? Мистер Забини? – профессор оглядывал студентов, замерших примерно с таким же выражением и в тех же позах, как в самом начале, когда Корнер ещё считал себя палачом, а не жертвой. Никто не хотел говорить, признавать себя свидетелем мерзкой сцены, допущенной и в каком-то роде одобряемой, спровоцированной ими. Филиус Флитвик крутился на месте, надеясь найти хоть кого-нибудь, кто смог бы решить его дилемму с наказанием, которое непременно должно было быть в случае попытки использования магии одним студентом против другого. – А вы, мисс Турпин? Вы согласны с тем, что сказала мисс Буллстроуд? - Д-да, - кивнула Лиз без раздумий, смутившись, словно забыла сдаваемую на экзамене тему и отчаянно боялась показать своё незнание, в панике пытаясь зацепиться за любую даваемую подсказку, даже неправильную. Только когда профессор причмокнул, получив скоропалительный ответ, она ещё раз повторила про себя его вопрос, ещё раз своё «да», потом ещё и ещё, отказываясь понимать смысл произнесённых слов. Ей хотелось верить, что это досадная нелепая ошибка, и со стороны её поступок не выглядел таким гадким, каким ощущался внутри, скользким толстым червяком, ползающим в животе, цепляясь за него своими многочисленными крючками, обильно покрытыми слизью. Она глянула на Забини, не пытавшегося скрыть своё удивление, и опустила взгляд в пол, чтобы не дай Мерлин не увидеть своих однокурсников. Не было сомнений, как они воспримут это… предательство. - Очень жаль. Вы разочаровали меня, мистер Корнер. Я снимаю с факультета Рейвенкло двадцать баллов. А сейчас прошу всех успокоиться! – чуть повысил голос профессор, пытаясь перекричать перешёптывания студентов, начавшиеся одномоментно, а потому превратившиеся в монотонный гул, сравнимый со звуками пары десятков развороченных улей. – Проходите в кабинет и занимайте ваши места, занятие начинается! Первым в кабинет зашёл Нотт, с довольной ухмылкой отвернувшийся от Корнера и как ни в чём не бывало прошествовавший вперёд, растолкав толпившихся у двери студентов. Майкл наконец опустил палочку, послал долгий, полный злости и немой угрозы, взгляд в сторону Турпин, после чего подошёл к ожидающему его Эрни, перекинулся с тем парой фраз, получил от друга утешительное похлопывание по плечу и скрылся в недрах кабинета. Лиз стояла, будто слившись с полом и стеной, чувствуя как немеют от холода спина и мелко дрожащие руки, часто моргала, пытаясь удержать подступающие слёзы, и мечтала оказаться как можно дальше отсюда, хоть провалиться сквозь землю, оказаться зажатой меж каменных пластов без света и воздуха, плавать в раскалённой лаве ядра, лишь бы не видеть больше ненавистные интерьеры Хогвартса и навсегда забыть всех его обитателей. Блейз подошёл, молча взял её за руку и повёл к двери, воспринимаемой не иначе, как портал во вселенную вечных кошмаров. На первую часть занятия была запланирована теория, и она старательно записывала все замысловатые, подробные, доходчивые объяснения профессора, рассказывающего о заклинаниях с таким же воодушевлением, как добрый сказочник, чутким словом переносящий в мир настоящего волшебства собравшихся вокруг него завороженных детей. Они с Блейзом сели за одну из последних парт, и краем глаза она видела, что с начала занятия он не записал ни строчки, разглядывал её, не пытаясь этого скрыть, а даже напротив, стараясь обратить на себя внимание. Несколько раз Забини подвигался ближе, плотно прижимаясь к её боку, уже склонялся к уху, щекоча шею горячим дыханием, и в тот момент, когда с его языка уже готовы были слететь слова, Лиз резко отодвигалась, в глубине души наслаждаясь его недовольным видом. Когда места на скамье, куда можно было бы сдвинуться от него, уже не оставалось, его тактика неожиданно поменялась, и, переведя взгляд со схематичного рисунка траектории движения руки при сотворении заклинания, изображённого профессором на доске, обратно на свои записи она увидела небольшой кусочек пергамента, аккуратно оторванный по краям. «Ты меня удивила!» - прочла Турпин, не сдержав любопытство и подвинув пергамент к себе. Она повернулась к Забини, смерила недовольным взглядом его ухмылку, хотела что-нибудь сказать, но не найдя подходящих слов, устало вздохнула, покачала головой и вернула обратно его записку. Он был последним человеком, с которым ей бы хотелось обсудить произошедшее, но по иронии судьбы единственным, с кем это возможно было сделать. Стоило ей вернуться к своему конспекту, попытаться угнаться за мыслью преподавателя, успевшего плавно перейти к совсем другой теме за то время, что пришлось отвлечься, как пергамент вновь оказался перед её глазами. На этот раз под предыдущей строчкой появилась ещё одна: «Это комплимент, Лиззи. Я правда в восторге!» Она резким движением схватила пергамент и, чересчур энергично макнув перо в чернила и случайно поставив огромную кляксу в своём конспекте, написала ему размашистым быстрым почерком: «Это получилось случайно. Я совсем другое хотела сказать». Подумав ещё с минуту, она передала ему записку, сразу же пожалев, что поддалась на эту провокацию. По одному лишь виду Забини было понятно – не стоит ждать от него понимания, сочувствия или поддержки, а вот посмеяться над её проблемами, выставить их глупыми, никчёмными, не заслуживающими не только разбора, но даже какого-либо внимания, снова довести Лиз до отчаянья – это ему удавалось на славу. Несмотря на это, она всё равно ждала его ответа, довольно быстро опустившись до того состояния, когда любое общение казалось глотком прохладной воды среди засушливой пустыни гнетущего молчания. «Позволь предположить? Это было не «да, профессор Флитвик, Корнер обижал бедного Теодорчика», а «да, профессор, накажите этого ублюдка Корнера за то, что довёл меня до слёз»?» - Турпин скривилась как от зубной боли, подумав о том, сколько людей стали свидетелями её унижения, видели, как она стояла со слезами на глазах, беспомощно глядя на своего обидчика, не в состоянии ответить, дать сдачи, попытаться напасть в ответ. Это было так стыдно и противно, что ещё несколько месяцев ей будет хотеться сбежать и спрятаться в каком-нибудь укромном уголке при одном воспоминании о тех минутах кошмара. Как больно было осознавать, что самые сильные оскорбления в своей жизни она услышала не от мерзких заносчивых слизеринцев, которым ничего не стоило напасть на любого не понравившегося им ученика, не от опьянённых вседозволенностью Пожирателей, коих можно было встретить в любом уголке Косой аллеи и скоро, возможно, придётся видеть на каждом занятии в Хогвартсе. Нет, она получила подлый удар в спину от одного из тех, кого считала своими друзьями, своей второй семьёй, вместе с кем они прошли через многие испытания. «Сто баллов Слизерину! Твоя проницательность может затмить даже псевдоталант Трелони. А теперь я хочу послушать профессора». Пообещав себе, что после этого послания её внимание будет всецельно уделено лишь изучению нового заклинания, Лиз попыталась сострить, лишь бы не показать свои истинные, гнетущие чувства. Разрыдаться теперь, сидя на занятии, было бы слишком глупо и непременно скрасило бы унижение Корнера, чего она никак не могла допустить. Но быть сильной больше не получалось, или не хотелось, потому что всё это равнодушие, отстранённый вид, безразличие к чужим и своим чувствам, способность не задумываясь переступать через других ради своих целей – это не её, не про неё, не для неё. Ведь иначе и старая дряхлая шляпа чуть более шести лет назад, лишь коснувшись её головы, назвала бы совсем другой факультет, прячущийся от света в подземельях. - Мне кажется, что ты сейчас расплачешься, - шепнул ей на ухо Блейз, пользуясь тем, что сдвигаться от него было больше некуда – она уже сидела на самом краю скамьи. Он не сводил с неё глаз, словно пытался залезть внутрь головы, узнать все мысли, покопаться в чувствах, разобраться в ней подобно тому, как наводят порядок в старом сундуке, выкидывая всё ненужное. Не замечать этого взгляда было настоящей пыткой для её терпения. - Поблагодари за меня Нотта, пожалуйста, - сказала Лиз после долго молчания, в течение которого вновь прокручивала в голове слова Корнера, его ужасную ухмылку, лица однокурсников, ожесточённые и полные любопытства – именно так выглядел лик толпы, собирающейся на площади перед казнью, одновременно улюлюкающей от нетерпения увидеть унизительный конец чьей-то жизни и стенающей от жалости, берущей начало в страхе самим оказаться меж палачом и обществом. Теперь трудно разобраться, кто на самом деле страшнее, кто несёт в себе истинную погибель, перед кем нужно ползать на коленях, а кому – бесстрашно смотреть в глаза. - Я не буду этого делать, и тебе не советую. Нотт не тот человек, с которым стоит общаться, независимо от твоих целей и намерений, - Забини выглядел достаточно убедительно, чтобы на этот раз просто поверить ему, не задавая лишних вопросов, не пытаясь пойти ему наперекор, не задумываясь о том, чтобы проверить его правоту. Как ни странно, из всех слизеринцев именно худощавый неприметный Нотт вызывал у неё необъяснимые страх и тревогу. Он был непредсказуем, пугающе молчалив, чрезмерно нелюдим даже для своего факультета, постоянно находился в одиночестве, никогда ни с кем не разговаривал, а если уж решался заговорить первым, то делал это внезапно, без какого-либо повода, вводя в смятение, вынуждая догадываться о причинах своего неожиданного и вряд ли желаемого внимания. При том его поведение не было проявлением странности, как, например, у Полумны, или заносчивой эгоцентричностью, как у Малфоя, – нет, у него на первый план выходила скрытность, замкнутость, какая присуща лишь людям, посвящённым в тайну, вынужденным нести на себе тяжёлую ношу секрета столь ужасного в своей сути, что подобно печати проклятия сковывает душу. И стоило лишь встретиться с ним глазами, услышать из его уст своё имя, как по телу пробегали мурашки, вмиг расширялись зрачки, ничего не способно было прогнать настойчивые мысли: «Он знает все мои страхи. Он знает, что я скрываю». - Мне стоит разобраться с Корнером? – она недоумённо посмотрела на Блейза, лениво водящего сухим пером по пергаменту, на котором должен был быть конспект, мельком поглядывающего на исписанную мелкими округлыми закорючками доску. Сама Турпин и не заметила бы пристального внимания к ним профессора Флитвика, нервно постукивающего носком башмака по преподавательскому столу, стоя на котором с трудом мог увидеть сидящих за последними партами студентов, зато наверняка слышал сдавленные перешёптывания, доносящиеся с конца кабинета – студенты Рейвенкло не понаслышке знали, какой острый слух у их декана, и насколько ревностно он относится к порядку и тишине на своих занятиях. - Я думала, что ты сам принимаешь решения, - саркастично заметила Лиз, картинно вздёрнув брови от удивления. Хотя, стоило признаться хотя бы самой себе, что этот простой вопрос существенно менял её отношение к Забини, придавал ему чуть больше человечности, был так неожиданно приятно похож на предложение помощи, в которой она действительно остро нуждалась именно сейчас, когда в самой тяжёлой ситуации неоткуда было ждать спасения. Постепенно начинали рассыпаться в прах все её опасения, связанные со странным и, как поначалу казалось, обманчивым заданием: он шёл на слишком большой риск, доверяясь её способности врать, не раз уже доказал, что серьёзно относится к разыгрываемому ими спектаклю, обращая внимание на все мелочи, шёл на несвойственные ему поступки, вроде отданного пальто или подаренной розы. Этого было вполне достаточно, чтобы убедиться – ей действительно нужно всего лишь изображать его девушку. - Во-первых, как я понял, у тебя сегодня уже была возможность поострить, и ты её упустила. А во-вторых, ты права, я сам приму решение – но зависеть оно будет от твоего ответа, Лиз, - он смотрел пристально, не давая отвести взгляд, требуя ответа прямо сейчас, немедленно, без увиливания или уклончивых шуток. Хотелось ли ей отомстить Майклу? Безусловно. Каким бы вызывающим не было её поведение в его глазах, какой бы неправильной, предательской, ошибочной не казалась ему её связь с слизеринцем, какие бы чувства не играли в нём, когда после долгих безуспешных попыток обратить на себя внимание Корнер видел её с другим, - он не имел права бросаться такими оскорблениями. Никто не праве ставить ей в вину чувства, даже если они противоречат всем понятиям нормальности, не вписываются в привычный ход школьной жизни, выглядят вызывающе, раздражают своим существованием; даже если они не настоящие. Пусть он не знал причин, заставивших Лиз притворяться, обманывать своих подруг, противопоставить себя всем, но он уже осудил её, готов был прилюдно поставить клеймо позора, не пытаясь ни в чём разобраться. Так стоило ли Блейзу разобраться с Корнером? - Нет, - Забини лишь равнодушно пожал плечами и отвернулся, а она покачала головой, с грустью подумав о том, что в будущем ещё не раз пожалеет о таком решении. ***** На остальных занятиях она так же сидела вместе с Забини. Он провожал её из кабинета в кабинет, доводил до стола Рейвенкло в Большом Зале во время обеда и ужина, а потом аналогичным образом уводил обратно туда, куда ей нужно было; вместе с тем он не забывал проявить галантность, каждый раз придерживая перед ней дверь, подавал руку, помогая подняться со скамьи, бросался красивыми словами, когда их мог кто-нибудь услышать, изображал страстные объятия, как прежде играя на публику. С одной стороны это ограждало Лиз от возможных неприятностей, которые сулил взбешённый пуще прежнего Корнер, подозрительно упорно встречавшийся сегодня у неё на пути, да и так было проще привыкнуть к необходимости постоянно находиться рядом с Блейзом, держаться с ним непринуждённо, не дрожать как в припадке от одного только его вида. С другой стороны, он продолжал свою привычную линию поведения, стоило им остаться вдали от чужих глаз и ушей, надсмехался над её неудачными попытками изобразить обычные проявления чувств – удивительно, как легко и естественно Менди удавались эти томные взгляды, глупые смешки, случайные прикосновения, сопровождающиеся лёгким румянцем смущения, милые прозвища, изобилующие уменьшительно-ласкательными. Турпин обижалась и злилась, выслушивая многочисленные придирки, сначала пыталась объяснить ему, что не может вести себя так, как он требовал, потом пробовала спорить, впрочем, быстро стихая под его тяжёлым взглядом. Уже после обеда ощущая себя вымотанной и опустошённой, она погрузилась в апатию, перестав реагировать на Забини, отвечая на его вопросы тишиной и дежурной улыбкой. Он безукоризненно играл свою роль, будучи влюблённым на виду у других и равнодушным ко всему наедине с ней, впрочем, постоянно напоминая о её согласии выполнять все его указания и намекая, что ей же будет хуже, если что-то пойдёт не так. Лиз была первой, кто вернулся в спальню после ужина, уже привычно пытаясь избежать общения с подругами – а проще всего это было сделать сократив время совместного пребывания в одной комнате. Так как уйти из спальни она не могла, приходилось ложиться спать раньше всех, тщательно опуская полог в знак своего ограждения от окружающих, а потом и вставать раньше всех, что было не так-то просто спустя шесть лет, на протяжении которых её распорядок не изменялся ни на минуту. Во время оживлённых бесед, часто начинающихся непосредственно перед сном или сразу после пробуждения, ей приходилось молчать, ни одним мускулом лица не показывая свою заинтересованность, сдерживать смех, когда в комнате шутили, прикусывать губы, проговаривая про себя проклятия, привычно запинаясь о разбросанные Сандрой или Менди вещи; словом, она делала всё, дабы не обращать на себя излишнего внимания. Единственным относительным плюсом такого положения было только то, что Мораг присоединилась к всеобщему бойкоту, не промолвив больше ни слова за прошедшие два дня, даже столкнувшись с Турпин нос к носу у входа в ванную комнату. Она устало опустилась на кровать, окинув взглядом комнату, теперь уже не казавшуюся такой уютной, как раньше. Скруглённые углы и тонкие, высокие окна, независимо от погоды почти не пропускавшие внутрь помещения свет, напоминали птичью клетку, кровати расходились от центра комнаты, подобно лепесткам у цветка так, что невозможно было увидеть соседку, не приподнявшись с постели; большое прямоугольное зеркало с прилегающим к нему резным столиком из дуба, постоянно заваленного горой непонятных вещей, стояло прямо напротив входной двери, и, заходя внутрь, любой человек первым делом пугался своего чуть искривлённого отражения. Тёмно-синий круглый ковёр с частично стоптанным ворсом и следами грязи, лежащий посередине комнаты, не добавлял уюта, скорее напоминая – не они первые и отнюдь не они последние, кто жил и будет жить здесь, решать свои проблемы, ссориться, мириться, плакать и смеяться. Кроме беспорядочно разбросанных после утренних сборов вещей, не было ничего, что бы принадлежало здесь только им, отличало эту спальню от десятков похожих. Уже сняв с себя мантию и откинув её на спинку кровати, Лиз вспомнила о подарке Забини, достала его из кармана, лёгким движением палочки вернула цветку былой размер, внимательно оглядела его. Цвет лепестков был действительно очень красивым, кроваво-красным, без сомнения призванным обозначить страсть, но портили всё чрезмерно длинный стебель, частые перистые листья тёмно-зелёного, почти чёрного цвета, прятавшие под собой широкие у основания, пугающе острые шипы. Получи она подобный подарок от любимого человека, вполне вероятно была бы вне себя от радости, перевернула бы вверх дном всю библиотеку, пытаясь найти заклинание, помогающее растению не увядать, не сводила бы с него глаз ни днём ни ночью, мечтательно вздыхая и счастливо улыбаясь. А сейчас эта роза-переросток казалась ей лишь искусственной, излишне помпезной и пошлой в своих вызывающе надуманных тонах. Даже исходивший от неё аромат был приторным и навязчивым, вызывая лишь головную боль. Скривившись от отвращения и показав язык розе, словно она могла бы передать это незамысловатое послание своему создателю, Лиз положила её на прикроватную тумбочку, и уже убирая руку случайно проколола себе палец, зашипев от боли. По комнате прокатился громкий звук, похожий на гортанный женский вскрик «ох!», сильно напугав её. Пока она испуганно оглядывалась по сторонам, подумав, что просто не заметила как вернулся с ужина кто-нибудь из однокурсниц, цветок рассыпался светло-серым пеплом, удивительно похожим на остающийся обычно в камине после полного сгорания угольков. Мысленно посылая Забини к дементорам, она быстро смахнула с тумбы остатки былого великолепия, которые тут же растворились в воздухе, не оставив от себя и следа. До неё доносились гулкие шаги, раздающиеся всё ближе, казавшиеся смутно знакомыми. Дверь, ведущая в комнату, громко скрипнула, распахнувшись так сильно и резко, что ударилась о стену, она на секунду прикрыла глаза, собираясь с силами, сделала глубокий вдох, и нехотя обернулась, вопросительно глядя на застывшую у входа фигуру. - Лиза, нам нужно поговорить.