Игроки

Глава 6. 29 октября, среда. Вечер. - Поговорить о том, что произошло сегодня у кабинета Заклинаний, - добавила Менди и, не дождавшись от Лиз какой-либо реакции, прошла через комнату и села напротив неё, на кровать Сандры. Поправила растрепавшиеся волосы, заправив выбившуюся золотистую кудряшку за ухо, разгладила несуществующие складки на юбке, разглядывая свои колени, подняла круглые глаза, в упор глядя на Турпин и, видимо, дожидаясь, пока та скажет хоть слово в ответ. - Я слушаю тебя, - равнодушно ответила Лиз, пожав плечами. Она наслаждалась смятением подруги, со злорадным удовольствием наблюдала её попытки начать неудобный разговор, видела, как небрежно Броклхёрст оттягивает их неизбежное теперь объяснение, наверняка надеясь, что Турпин не выдержит и по привычке поможет, объяснит всё за неё, поймёт и простит. На этот раз Лиз не сделает такой ошибки: после того, что ей пришлось пережить сегодня, между друзьями и врагами навсегда была проведена чёткая чёрта, отделяющая одних от других, и переход через эту черту мог быть только в одном направлении - именно его сделала Менди, оставив её одну в самый трудный момент. - Лиза, мне очень жаль, что так получилось. Правда. Я ещё вчера думала обо всём этом… Ты и сама должна понимать, как всё это выглядит со стороны. То есть… Мне сложно говорить. Ты же и сама всё понимаешь, правда? – Менди выпучила и без того большие, полупрозрачные рыбьи глаза, глядя с немой мольбой, тяжело вздохнув. Она играла и притворялась, пытаясь избежать неприятных для себя моментов извинения, хотя не было сомнений, что ей действительно было стыдно, что она правда хотела вернуть всё как было, иначе никто ни за что не заставил бы её сидеть здесь. - Нет, я ничего не понимаю, - решительно ответила Турпин, не пытаясь скрыть своего раздражения, попытавшись встать и тут же будучи остановленной подругой, подскочившей, схватившей её за руки и мягко усадившей Лиз обратно на кровать, присев рядом. Только сегодня утром Забини говорил, что совсем скоро молчание закончится, уступит желанию вернуть всё в привычное русло – удивительно, насколько он оказался прав, легко и непринуждённо предсказав действия незнакомых людей. - Мы были неправы. Я, Сандра и Падма. Мы не должны были так поступать с тобой, и отворачиваться от тебя, когда тебе могла бы быть нужна наша помощь. И этот случай сегодня утром… Майкл был неправ, он погорячился… Просто знай, что никто из нас не одобряет его, никто на нашем факультете не согласен с ним. Он был ужасен! Мы все были ужасны. Мы должны были поддержать тебя, принять любой твой выбор, быть с тобой, чтобы суметь помочь. И мы правда думаем, что ты в праве встречаться с кем хочешь, Лиза. Возможно, мы и насчёт Забини ошибались… Мерлин! Я всего лишь хотела сказать, что мы хотим снова быть твоими подругами, Лиза! – Менди шмыгнула носом и бросилась к Турпин на шею, крепко обняв её, щекоча нос своими пушистыми волосами. Лиз закатила глаза, но обняла подругу в ответ, разрываясь от противоречивых желаний рассказать ей всю правду о них с Блейзом, о своих родителях, выговориться, озвучить наконец терзающие душу проблемы или, напротив, оттолкнуть, порвать с этой бесполезной полуживой дружбой раз и навсегда. - Мне кажется, что весь мир ополчился против меня, - жалобно протянула Лиз, чувствуя невероятное облегчение. Больше не нужно будет вставать до рассвета, прятаться по углам гостиной, искать уединенное место за столом, чтобы съесть хоть немного, преодолевая косые взгляды и перешёптывания; не придётся изображать из себя каменное изваяние, без эмоций и переживаний, скрывать грусть, съедающее изнутри отчаянье, такое страшное одиночество, без спроса ворвавшееся в её жизнь. Менди нужна была ей, такая какая есть, со всеми недостатками, с дурным ненадёжным характером, с желанием любую ситуацию обратить себе в пользу, просто нужна была рядом, чтобы хоть отчасти заполнить пустоту, образовавшуюся после отъезда родителей и предательства друзей. Пусть глупо склеивать разбитую чашу, но что остаётся, если другой просто нет? - Мы разберёмся со всем вместе! – радостно сказала Менди, разорвав объятия, с широкой улыбкой глядя на понурую Лиз. Броклхёрст буквально светилась от счастья, нетерпеливо ёрзая на одном месте; начинала и тут же бросала поправлять одежду, трогала волосы, взлохмачивая их всё больше, кусала губы, показывая, как сильно хочет рассказать что-то. Переполнявшая её энергия, тщательно сдерживаемая два дня, теперь грозила выплеснуться на Турпин длинным и утомительным разговором по душам. – И всё равно, Лиз, я не могу одобрить твой союз с Забини. Он слишком скользкий тип, и я не успокоюсь до тех пор, пока не буду уверена, что он тебя не обидит. - Хорошо, Менди. Я уверена, что он тебе понравится. Блейз такой заботливый, внимательный, так смотрит на меня… порой мне кажется, что он понимает меня без слов. Я никогда не испытывала ничего подобного, - покачала головой Лиз, смущённо улыбаясь. Если бы только Забини слышал столь приторно-сладкую характеристику, имеющую так мало общего с его истинным характером, но при этом идеально подходящую под тот образ, который он смог мастерски создать в глазах окружающих, то ей бы ещё не один день пришлось выслушивать ехидные шуточки. Говоря, что никогда не испытывала ничего подобного, она не врала: за сорок восемь часов с ним она пережила столько боли, разочарования, страха, ненависти, отчаяния, презрения, обречённости, одиночества, сколько не было за семнадцать лет. В нём не было ни капли человеческого, ни одного чувства, ни одной живой искры не возможно было увидеть под маской равнодушия, словно он был ненастоящим, ожившим трупом, способным двигаться, но напрочь лишённым искренних эмоций. - Ох, Лиза, ты бы видела наши лица сегодня утром, когда выйдя из гостиной мы увидели твоего Забини с этой огромной, шикарной розой! Майкл аж позеленел от злости! Вот он и побежал вымещать её на тебе, - непринуждённо фыркнула Менди, словно говорила о каком-то мелком проступке, вроде подброшенной в коридор навозной бомбы, совсем не понимая, что значили для Лиз те оскорбления, то попустительное молчание со стороны её друзей. Кажется, Броклхёрст быстро догадалась, какую оплошность совершила, на мгновение сжалась, её глаза забегали из стороны в сторону, выдавая панику. А потом на её губах снова появилась коронная наивно-детская улыбка: - Я сейчас позову Падму и Сандру, они там наверное уже с ума сходят от волнения! Мы хотим услышать как можно больше подробностей. Рассказывай, что там у вас с Забини происходит! ***** Следующим утром Лиз проснулась в необычайно хорошем настроении. Её радовал мокрый снег, бесформенными комками облепивший окна, уныло завывающий на улице ветер, от которого флюгер на крыше башни крутился, издавая противные скрипящие звуки, не раз будившие ночью; тяжёлое пуховое одеяло, под которым было невыносимо душно, но без которого становилось до дрожи холодно, теперь казалось ей таким приятным на ощупь, мягким и уютным. Бессмысленные разговоры подруг не вызывали раздражения, их шутки не выглядели такими плоскими и глупыми, как вчера, и даже маленькая утренняя перепалка с Мораг, ставшая традицией в последние несколько лет, не смогла сколько-нибудь расстроить её. Она была счастлива, наслаждалась этим полузабытым чувством, когда всё происходящее воспринимается как подарок небес, ещё один шаг по длинной извилистой лестнице судьбы, и ничего не могло сломить её, отобрать это потрясающую лёгкость во всём теле. С радостью и долей еле скрываемого торжества она встретила Блейза в коридоре у своей гостиной. Нужно было отдать ему должное: ни один мускул лица не дёрнулся, высказывая удивление, когда Турпин вышла, весело переговариваясь с подругами, словно он уже давно знал об их примирении, и скорее бы изумился, появись она снова одна. К счастью, на этот раз в его руках не было ни вульгарных цветов, ни каких-либо других неожиданных подарков, что значительно облегчало её роль. Осознание того, как нелегко на самом деле выглядеть убедительно в непосредственной близости от дотошной Менди, пришло слишком поздно, когда Забини стоял вплотную к ней и нужно было что-то делать, что-то говорить – а что, она не знала. - Доброе утро, Лиззи, - он заметил её замешательство и поспешил на помощь, оставив на губах быстрый поцелуй. Кажется, на секунду на его лице отразилось недовольство, вызванное то ли вновь охватившей её паникой, вполне возможно замеченной не только им одним, то ли необходимостью играть по-взрослому, когда поцелуи должны были стать настоящими, страстными, как у влюблённых, и нельзя было отделаться простыми прикосновениями плотно сомкнутых губ. Она была уверена, что Блейзу так же, как и ей, была неприятна сама мысль о столь близком физическом контакте - иначе нельзя было объяснить все придумываемые им уловки, чтобы изобразить близость, в то время как он мог потребовать от неё чего угодно; это было единственным, за что ей хотелось бы искренне поблагодарить его. - У меня появились срочные дела, поэтому завтрак я пропущу. Хотел проводить тебя до Большого Зала, но, вижу, у тебя уже есть весёлая компания, - он смерил оценивающим взглядом Менди, стоящую ближе всего к ним, настороженно вслушивающуюся в каждое произнесённое слово, с гордо поднятой головой смотрящую ему прямо в лицо, будто бросая немой вызов. Турпин покрылась алым румянцем, сама не понимая, смутилась ли так сильно от неожиданного поцелуя или от стыда за свою слабость, за прощённое предательство подруги, свидетелем которого он стал. Наверняка ему не было никакого дела до её взаимоотношения с однокурсниками, но всё равно хотелось скорее оправдаться, объяснить свои мотивы, доказать, что ею движут не доброта и жертвенность, а тонкий расчёт. – Какое у тебя первое занятие? - У меня свободное время, я собиралась пойти в библиотеку, - она пыталась подражать ему, говорить так же мягко, словно рассказывает сказку маленькому ребёнку, улыбаться, излучать тепло, но вместо этого её голос чуть подрагивал от волнения. Во всех его словах слышался двойной смысл, и прежде чем ответить что-нибудь, приходилось несколько раз прокручивать в голове вопрос, пытаясь догадаться, нет ли в нём тайного намёка, не испортит ли очередной скоропалительный ответ тщательно продуманный им заранее сюжет действий. - Отлично, тогда я найду тебя в библиотеке, - Блейз широко улыбнулся, коснулся пальцами щеки, заставив её вздрогнуть как от разряда тока, аккуратно взял тонкую прядь волос, спадающую на лицо, и нарочито медленным движением заправил за ухо. Турпин чувствовала, как становится пунцовой от смущения, проклиная его, не в состоянии совладать с собою: она не верила его словам, этим обманчивым жестам, искусному притворству, но просто не могла реагировать иначе на подобные прикосновения, пугаясь и нервничая. Иногда ей казалось, что он разыгрывает весь этот спектакль вовсе не для окружающих людей, а только для неё. – Будь осторожна, Лиззи. Всю дорогу до Большого Зала Менди подкалывала её, сравнивая то с цветом герба Гриффиндора, то со спелым томатом, не забыв при этом отметить, что Забини снова смог приятно удивить своей манерой держаться, показавшись милым и добрым, что совсем не вязалось с его обычной самовлюблённостью. Лиз отшучивалась как могла, мысленно подпрыгивая от радости и хлопая в ладоши, совсем как маленькая, до сих пор не понимая, как подруги могли поверить ей. Они ведь знали её столько лет, видели по-настоящему влюблённой, когда невозможно было оторваться от объекта своего обожания, все мысли, все рассказы были только о нём, и стоило остаться одной, как из глаз начинали бежать слёзы, проявление эгоистичного желания привязать к себе, подчинить своей воле, задушить своей любовью. Она не могла вести себя так же с Блейзом, хотя думала об этом, искренне хотела, пыталась представить на его месте другого – всё было бесполезно, потому что не один, ни другой парень – ещё и уже – не вызывали в ней этого волнительного трепета неописуемых чувств. На завтраке ей наконец удалось нормально поесть, насладившись видом и вкусом еды, снова чувствуя себя в знакомой обстановке. Боковым взглядом заметив Майкла, она напряглась, обхватила ладонью волшебную палочку, приготовившись дать ему достойный отпор, если это понадобится. Но он прошёл мимо, словно не заметил её присутствия, подсел к Эрни и начал с ним о чём-то разговаривать, ни разу не оглядевшись по сторонам, демонстративно игнорируя остальных своих однокурсников. Турпин облегчённо вздохнула, глянула в сторону Нотта, внезапно ставшего её спасителем, и тут же застыла прямо с уже поднесённой к приоткрытому рту чашкой чая: облокотившись на плечо слизеринца, на нём буквально лежала Дафна Гринграсс, эффектно раскинув длинные светлые волосы по чёрной мантии, указательным пальцем медленно поглаживая его щёку, надув губы, будто была сильно недовольна, в то время как сам Теодор как ни в чём не бывало пил сок, никак не реагируя на девушку. Лиз не могла поверить своим глазам, не отрываясь от странной парочки, и только чудом успела отвести взгляд, прежде чем встретилась бы им с Ноттом. Он снова успел заметить её чрезмерное внимание и ещё несколько минут смотрел на неё, вынуждая испуганно ёрзать на скамье, чувствуя себя живой мишенью. На протяжении всего пути в библиотеку ей мерещились глухие звуки следующих по пятам шагов, и несколько раз она резко оборачивалась, предусмотрительно держа палочку наготове, но за своей спиной обнаруживала лишь пустой коридор. Успокаивая саму себя, что это лишь результат сильного стресса, не лучшим образом сказавшегося на нервах, усилившего её повышенную впечатлительность, Турпин растягивала губы в улыбке, даже пыталась насвистывать какую-нибудь весёлую мелодию, пытаясь отвлечься. Странно, но ей не встретился ни один ученик, хотя в это время все должны были спешить на занятия, и гробовая гнетущая тишина прерывалась лишь шагами, то чуть отдаляющимися, то приближавшимися к ней вплотную, звучавшими ритмично, словно удар молоточка старинных часов, отбивавший секунды. Один. Два. Три. Никто не мог её преследовать, в пустых коридорах негде было прятаться, и это могло быть лишь плодом её воображения. Остановившись, она хотела рассмеяться, снять напряжение, перевести сбившееся от быстрого шага дыхание, но лишь замерла, прислушиваясь к происходящему вокруг. Над самым её ухом кто-то тяжёло выдохнул, чёлка всколыхнулась от потока воздуха, по спине пробежал леденящий холод и, недолго думая, Лиз побежала вперёд, не оглядываясь. - Лиза! – она вздрогнула, остановилась и, резко обернувшись, увидела Забини, быстро идущего ей навстречу из примыкающего сбоку коридора. Она посмотрела в ту сторону, откуда только что бежала, сломя голову: никого. Длинная стена из светло-палевого камня, напротив которой располагались огромные сводчатые окна - трифоры, от пола до потолка, заполняющие помещение ярким солнечным светом, хотя Турпин могла бы поклясться, что бежала в темноте, успевая замечать лишь слабое мерцание оранжевого огня в редко встречающихся подвесных факелах. – Что-то случилось? - Н-нет, н-ничего, - пытаясь отдышаться, ответила она, всё ещё продолжая крутить головой по сторонам, надеясь найти хоть какое-нибудь объяснение своему страху, хоть одно существо, которое могло бы издавать подобные звуки. Блейз смотрел ей в глаза, вопросительно приподняв брови, ожидая объяснений, и вряд ли стоило дальше увиливать от ответа, особенно зная, что врать у неё совсем не получается и скрыть своё состояние теперь не удастся. – Показалось, что кто-то меня преследует. В коридоре никого не было, но я точно слышала звуки шагов… Немного испугалась. - Да уж, немного, - насмешливо хмыкнул Забини, пристально оглядывая её. Он выглядел достаточно серьёзно, не пытался пошутить над ней, что само по себе уже было удивительно и мало на него похоже. Лиз ещё раз посмотрела в оба коридора, раздумывая, не могли ли они пересекаться где-нибудь ещё, а, следовательно, не он ли был тем таинственным преследователем. Ведь именно ему было известно, куда и когда она пойдёт, и это поспешное исчезновение с завтрака, случайная встреча почти у самых дверей библиотеки… Слишком много совпадений. – Ты что, думаешь, что это я? Право, Лиз, я понимаю, что слизеринцы в глазах всех остальных факультетов выглядят чокнутыми маньяками, но такими глупостями никто из нас заниматься не будет. В Хогвартсе и без моей помощи полно странностей, а тебе бы стоило просто успокоиться. Собственно говоря, об этом мы сейчас с тобой и поговорим. - О странностях Хогвартса или о моём успокоении? – как бы между прочим поинтересовалась Турпин, послушно следуя за ним в библиотеку. Её до сих пор немного трясло после пережитого страха, а отговорки Блейза, – если так можно было назвать ехидные усмешки, - звучали неубедительно, лишь подкидывая новый повод считать именно его организатором и исполнителем этой глупой шутки. Оставались непонятными лишь причины, по которым он мог задумать такое, ведь в обычном разговоре у него порой получалось напугать её намного сильнее. Но кто, если не Забини? Корнер? Нет, он без сомнения был приверженцем хамства, бросаемых в лицо противника оскорблений и применения грубой силы везде, где это было возможно, он просто не смог бы, не догадался до такого изощрённого способа мести. Нотт? Да, он безусловно сумел привлечь к себе внимание, но не похоже было, чтобы она хоть сколько-нибудь интересовала его; не будь Лиз так глупа и неосторожна, позволив себе в открытую глазеть на него в Большом Зале, никогда бы не пришлось так переживать из-за пугающего внимания слизеринца. Забини открыл дверь Библиотеки, пропустил Лиз вперёд, не упустив возможность очередной раз смерить пристальным взглядом и насмешливо улыбнуться, показывая, насколько забавным находит её задумчивость. Она же словно не заметила этой беззвучной подколки, пребывая в лёгком шоке от произошедшего, до сих пор пытаясь понять, было ли это реальностью или порождением её фантазии. Быть может эти шаги были лишь эхом, гуляющим по длинным коридорам – лабиринтам, отражением людей, которые ходили здесь дни, недели, даже годы назад; а дыхание было лишь сквозняком, и не замеченным бы ею в любое другое время. Или же она стала жертвой одного из школьных полтергейстов, о которых слышала многочисленные легенды, пересказываемые учениками из поколения в поколение, наивно считая подобные истории лишь вымыслом. Наверное, Блейз снова был прав, и виной всему был полный тайн и неожиданностей Хогвартс. Стоило им оказаться внутри, как навстречу тут же показалась высокая фигура мадам Пинс, словно прятавшейся за углом в ожидании посетителей. Её длинное чёрное платье, похожее на одеяние безутешной вдовы, с каждым широким шагом издавало шуршащий звук, точно такой же, какой бывает при перелистывании страниц древних фолиантов, чуть ли не рассыпающихся в пыль при каждом излишне резком движении, и поэтому казалось, что там, под многослойной одеждой, висящей на ней странными лохмотьями, были спрятаны какие-то особо ценные книги. Она шла быстро, чуть склоняясь вперёд, вытянув голову с тонким крючковатым носом, похожим на клюв, а узкие, глубоко посаженные глаза сверкали в сумраке Библиотеки, переливались красно-зелёным светом, как у диких животных. Ученики, не любившие и даже боявшиеся эту немолодую женщину, часто сравнивали её с вечно голодным стервятником, неугомонно бродящим меж стеллажей и выискивающем себе добычу. - Я слушаю вас, молодые люди, - она склонилась над ними, неожиданно оказавшись даже выше Забини, почти вплотную приблизилась к их лицам, оглядывая цепким взглядом с таким упорством, словно надеялась заранее узреть в них намерение испортить книгу, веселиться, нарушая священную тишину, или, не дай Мерлин, пронести в Библиотеку еду. На протяжении шести лет Лиз бывала здесь чуть ли не каждый день, пользовалась как простыми школьными учебниками, так и теми рукописями, которые можно было взять только с письменного разрешения одного из преподавателей, никогда не вызывала на себя гнев библиотекаря, ни разу не нарушила установленных правил, но всё равно подвергалась этому пристальному осмотру, как злостный преступник, к которому навсегда потеряно доверие общества. - Здравствуйте, мадам Пинс, - Блейз произнёс это таким наигранно-нежным тоном, с каким обычно здороваются с нелюбимыми полусумасшедшими бабушками, изводящими всех своих родственников, но тем не менее обещающими оставить им огромное состояние. Она выпрямилась, впрочем, не изменившись в лице, лишь сосредоточив внимание на слизеринце, копающемся в своих карманах, с нетерпением постукивала остроносым ботинком по полу, дёргаными движениями поправляя высокую шляпу, то съезжающую вперёд, почти закрывая ей глаза широкими полями, то скатывающуюся назад, чудом оставаясь на голове. – У нас разрешение на допуск в Запретную секцию на имя Блейза Забини и Лизы Турпин. Подписано профессором Слизнортом, подтверждено печатью директора Снейпа. Забини протянул ей сложенную пополам бумагу. Скривившись, как будто только что услышала оскорбления в свой адрес, мадам Пинс выдернула из его рук допуск, достала из складок одежды свои очки, водрузила их на нос, несколько раз внимательно прочла написанное на листке, снова окинула злобным взглядом Лиз и Блейза, обиженно поджала губы и отступила на пару шагов назад, освобождая им дорогу вглубь Библиотеки. - Значит, изучение запретных ядов, - задумчиво произнесла она, сняв очки и спрятав их куда-то вглубь одежды вместе с допуском. Забини согласно кивнул, Лиз последовала его примеру, хоть впервые в жизни, к своему стыду, слышала о каких-то запретных ядах. Мадам Пинс скрестила руки на груди, сдвинула брови к переносице, явно пытаясь побороть саму себя: даже наличие разрешения не всегда являлось для неё основательной причиной для допуска студентов в Запретную Секрецию, но печать директора никак нельзя было проигнорировать. – Я уже жаловалась профессору Слизнорту, что он слишком легко разбрасывается разрешениями для студентов. Как будто нет больше тем для эссе, кроме тех, материалы по которым можно найти только в Запретной секции. Ладно, следуйте за мной. Блейз широко улыбнулся и подмигнул Турпин, последовал за мадам Пинс, быстро петляющей меж заставленными книгами стеллажами, не менее пяти ярдов в высоту и порой такими длинными, что не было видно их конца. Библиотекарь отворила железную решётку, явно нехотя пропустила их в помещение, внешне ничем не отличающееся от обычной секции библиотеки, и только дождавшись, когда слизеринец достанет чистый пергамент, перья и чернила, выложив их на единственный маленький столик, втиснутый между плотно стоящими книжными шкафами, она ушла. - Значит, я пишу эссе по запретным ядам? – недовольно спросила Турпин, с трудом протискиваясь между стеллажами, чтобы сесть на скамью, почти вплотную придвинутую к столу. Как только у неё получилось устроиться более-менее удобно, прижавшись боком к стене, радуясь тому, что ему точно не удастся пролезть в такое узкое пространство и придётся сидеть на другом конце скамьи, Забини ухмыльнулся, двумя руками взялся за край стола и отодвинул его, делая проход достаточным даже для Кребба и Гойла вместе взятых. - На самом деле ни один из нас не пишет никакого эссе. Но сегодня ты пользуешься всеми привилегиями Клуба Слизней, вроде допуска в Запретную секцию и официального разрешения на пропуск занятий по Зельеварению, полученного лично от профессора Слизнорта, - Блейз сел на скамью, придвинулся близко к Лиз, ухмыльнулся, когда она смущённо опустила взгляд и попыталась отодвинуться от него, вжавшись в стену. – Он даже вспомнил, что несколько раз работал с твоим отцом на открытых слушаньях по делам о незаконном применении магии. Впрочем, по-моему в Магическом Мире тяжело найти волшебника, которого бы не знал Слизнорт. - Подожди, - перебила его Турпин, недовольно глядя на хищную улыбку, появлявшуюся на губах каждый раз, когда он замолкал. Эти пространственные разговоры, не имеющие никакого смысла, были не похожи на его обычную манеру поведения, и чем дольше она обдумывала положение, в котором находилась, тем больше её начинали терзать смутные подозрения. Он был непривычно многословен, активен, словно только сегодня проснулся от многодневного сна, и эта странная радость, появившаяся после того, как мадам Пинс согласилась провести их в Запретную секцию, ликование, отразившееся на его лице, начинало пугать. – Тогда зачем мы здесь? - Чтобы поговорить, Лиззи. Нам с тобой предстоит долгий, открытый разговор, который не должен стать достоянием чужих ушей и не должен быть никем неожиданно прерван. По-моему, это место просто идеально создано для таких важных бесед, - она согласно кивнула, сцепив пальцы в замок, напряжённо разглядывая поверхность стола, покрытую слоем растрескавшегося от времени лака. Ей уже не первый день хотелось открыто поговорить с ним, задать свои вопросы и желательно получить на них хоть какие-нибудь ответы, разобраться с причинами и следствиями задуманного им спектакля и, главное, узнать, что именно потребуется сделать, чтобы её долг считался оплаченным. Вот только обстановку для такого разговора она представляла себе совсем иначе, не говоря уже о том, что подобная инициатива от него настораживала и пугала. Внутри живота всё сжималось от волнения, сердцебиение участилось, и почему-то очень страшно было поднять взгляд и просто посмотреть на него, как будто вместо человеческого лица можно было увидеть ужасающего своим уродством монстра. - О чём ты хотел поговорить? – тихо поинтересовалась Лиз, удивившись, насколько замучено звучал её голос. Учитывая ту настойчивость, с которой она требовала от него объяснений при каждой их встрече, он мог бы рассмеяться подобному вопросу теперь, но вместо этого молчал, не шевелясь, не издавал ни единого звука, будто вовсе испарился, и только когда у неё хватило храбрости взглянуть на него, - или просто не хватило терпения и дальше изображать повышенную заинтересованность мебелью, - Забини довольно хмыкнул. - О наших отношениях, Лиззи. При виде меня ты то краснеешь, то бледнеешь, абсолютно перестаёшь владеть собой, хотя я успел понаблюдать за тобой со стороны и убедился, что ты прекрасно умеешь притворяться. Что не так? Ты ведь и сама должна понимать, что таким поведением очень скоро начнёшь вызывать излишние подозрения. – Он говорил серьёзно, глядя ей прямо в глаза так пристально, что становилось не по себе. Турпин тяжело вздохнула, поёжилась от пробежавших по телу мурашек, вызванных сильным волнением, но взгляд не отвела, хоть испытывала необъяснимый стыд от его слов, от осознания своей неспособности притворяться, играть на публику так же хорошо, как делал это он. Она училась на Рейвенкло, факультете самых умных молодых волшебников, всегда идущих впереди остальных, всегда стоящих выше всех, и не было того, чтобы не поддавалось её уму. И насколько стыдно было признаваться себе, а заодно показывать ему, заносчивому слизеринцу, что у неё не получалось элементарной лжи, совсем не выходило управлять своими эмоциями, она не могла сделать то, что было под силу любой девушке, не отягощённой тяжёлой ношей интеллекта. - Изображать любовь очень тяжело, - ответила Лиз, стараясь вложить в свой голос как можно больше твёрдости и уверенности в собственных словах, чтобы раз и навсегда покончить с этим вопросом. Ей необходимо было время, как можно больше времени, чтобы вспомнить, каково быть влюблённой, как вести себя с объектом обожания, а Забини лишь мешал этому, постоянно пытался залезть ей в душу, требовал объяснений, которые она не могла дать никому, даже самой себе, хотел разобраться с проблемами, о существовании которых ей было неизвестно до того, как он ворвался в её жизнь. Он задавал те вопросы, на которые она не знала ответа. - Неужели? Удивительно, но у тысяч людей это прекрасно получается. Непонятно, чем ты так сильно отличаешься от них, - он ухмыльнулся, потом чуть склонил голову набок, сузив глаза, изучая её лицо, словно обнаружив в нём что-то новое. Она испуганно вздрогнула, дёрнулась назад, лишь больно ободрав плечо о шероховатую стену, потому что в тот момент ей показалось, что он слышит все её мысли, читает их, как раскрытую книгу, заглядывает внутрь тяжёлым взглядом своих тёмных глаз; он был похож на чудовище, готовое в любой момент кинуться вперёд, сожрать свою жертву, так легко загнанную в ловушку. - Я боюсь тебя. Ты меня пугаешь. Ты сбиваешь меня с толку, не давая сосредоточиться, путаешь меня своими словами и действиями. Ты бросаешься угрозами, запугиваешь меня, а через секунду уже отпускаешь ехидные замечания, пытаешься разговаривать со мной так, будто мы старые добрые друзья. Ты удивляешься моему поведению? А я не могу понять твоё. Не могу понять, дрожать ли мне от страха или радоваться при виде тебя, потому что не знаю, на что ты способен, не знаю, чего ты на самом деле хочешь от меня и, говоря уже совсем откровенно, совсем не могу понять, зачем я вообще тебе нужна. Я не знаю, что ты можешь сделать в следующий момент, поэтому я просто боюсь, я злюсь, я не могу держать себя в руках, - быстро выпалила Лиз, замерла, пытаясь отдышаться, с вызовом глядя на Забини. Она чувствовала себя выпотрошенной, уставшей, потерянной, сама толком не понимая, зачем решила сказать ему всё это. Но ей стало легче, намного легче, как будто тяжёлый камень, до этого висящий на шее и понемногу душивший, наконец упал, позволяя наконец вздохнуть полной грудью. - А зачем тебе понимать меня? – он развёл руками, улыбнулся, явно оставшись довольным её неожиданными откровенными признаниями. – Не пытайся подстроить поступки окружающих под единую простую формулу, которая бы всё тебе объяснила. Не нужно постоянно делить людей на плохих и хороших, друзей и врагов. Не нужно анализировать каждое моё слово и разбирать по составляющим каждый жест. И уж тем более не нужно во мне разбираться. - Добавь ещё, что и бояться тебя не нужно, - ехидно заметила Турпин и лишь раздражённо хмыкнула, покачав головой, увидев его согласный кивок. Он так упорно твердил, что не нужно пытаться разобраться в других, но в то же время пытался вот так просто, нагло и без спроса покопаться у неё внутри, отчего-то считая, что имеет на это право, не будучи для неё не другом, ни братом, ни любовником. – Расскажи мне, как изображать любовь к незнакомому человеку? Я даже ненависти к тебе не испытываю, а жаль, потому что она намного больше похожа на любовь, чем страх и раздражение. Ты просто… ты неадекватен! Эта непредсказуемость заставляет меня постоянно быть в напряжении, и каждый раз, когда ты только появляешься на горизонте или открываешь рот, я мысленно готовлюсь к самому худшему, потому что даже предугадать не могу, что ты сделаешь. - Неадекватен? Это интересная характеристика, - рассмеялся Блейз, не обращая внимания на серьёзное, даже слегка обиженное подобной реакцией выражение её лица. Главное, что он не злился, не пытался остановить этот поток честных признаний, потребность в которых так сильно чувствовала в себе Лиз. Удивительно, но ни с кем в жизни она ещё не говорила настолько открыто, не пытаясь подобрать правильных слов, не думая о том, чтобы не задеть, не обидеть, не особенно переживая о том, какое мнение оставит о себе, просто признаваясь во всём, что испытывает. – А ты не пробовала просто не пытаться предугадать, что я сделаю? Ты знаешь, какую конечную цель я преследую, и этого вполне достаточно, чтобы плыть по так удачно несущему тебя в нужную сторону течению. Так перестань брыкаться и пытаться утонуть, когда можно просто спокойно принимать всё, что происходит вокруг. - Спокойно?! Как можно спокойно относиться к тому, что мои родители сбежали из страны, чудом спаслись от смерти, и возможно я никогда не увижу их больше? Как спокойно воспринимать предательство подруги, которую я раньше могла бы назвать сестрой? Как спокойно реагировать на оскорбления от того, кто ещё пару дней назад всеми силами пытался пригласить меня на свидание? – Брови Забини удивлённо взметнулись вверх, и он тихо присвистнул, заставив её снова покраснеть от смущения. Пожалуй, ей не стоило говорить о Майкле, рискуя в будущем ещё не раз услышать от слизеринца ехидные комментарии по этому поводу. – Тебе этого не понять. Невозможно оставаться спокойной, когда вся моя жизнь перевёрнута с ног на голову. - Что-то мне подсказывает, что твоя жизнь не была сколько-нибудь радостной и весёлой. Признайся, Лиз, ты жила скучно, однообразно, изо дня в день делая одни и те же вещи, говоря одни и те же слова, глядя на одних и тех же людей, большая часть которых тебе наверняка неприятна. Неужели это действительно та жизнь, которая может нравиться? – Он заглянул Турпин в глаза, тут же довольно улыбнувшись, разве что не облизнувшись, как дикий зверь, только что попробовавший свежего сочного мяса. Эта манера самоуверенно показывать, насколько она предсказуема, невероятно злила, лишь ещё сильнее разжигала желание противоречить, спорить, доказывать свою правоту до последнего аргумента, принимать его вызов и вступать в неравный бой. - Да, представь себе, Забини… Блейз, - нехотя исправилась она под его пристальным взглядом. Сейчас бы можно было доказать своё право называть его как угодно, когда их никто не слышит, но это казалось не таким важным, как попытаться защитить свою привычную размеренную жизнь. – Мне безумно нравилось всё так, как было. Это было моё однообразие, которое у нас, обычных людей, называется уверенностью в завтрашнем дне. Эта была моя скука, более знакомая мне под словом безопасность. Приятные или нет, это всё мои друзья, и я бы предпочла никогда не испытывать их дружбу на прочность. После того, как я связалась с тобой, веселей мне точно не стало. Меня ненавидят, презирают и, знаешь, это тоже как-то скучно и однообразно. Моя прошлая жизнь нравилась мне намного больше. - Я понял, в чём твоя проблема. Ты просто боишься перемен. Ты боишься тех изменений, которые внезапно выпавшая роль моей девушки уже привнесла в твою жизнь и, поверь, ещё немало привнесёт. Тебе всё ещё кажется, что ты можешь всё вернуть, но нет, Лиза, перемены уже произошли, а ты всё продолжаешь цепляться за прошлое и жить им. Хочешь узнать, в чём твоя главная ошибка? – Она кивнула, сама того не заметив, излишне увлекшись их разговором, заворожено слушая его, хоть и была так во многом с ним не согласна. Забини довольно улыбнулся, незаметно придвинулся к ней ещё ближе, так, чтобы даже полушёпот казался ей слишком громким. – Ты приписываешь людям больше ума и чувств, чем в них на самом деле можно найти. Поэтому так серьёзно воспринимаешь всё, что приходится сейчас перед ними изображать, настойчиво называя это ложью, тем самым постоянно пробуждая в себе приступы неуместного самобичевания. - А ты можешь подобрать какое-то другое определение вот этому абсурду, кроме как наглая ложь или нелепое враньё? – насмешливо спросила Турпин и, только услышав его дыхание в наступившей после её вопроса тишине, заметила, насколько близко он сидел. Между их лицами оставалось не больше ширины дадони, но ей некуда было отодвигаться, а разорвать зрительную связь отчего-то было слишком тяжело, хоть она и чувствовала себя неуютно от подобной близости, становившейся почти интимной. Блейз, кажется, совсем не замечал её смятения, а может просто не обращал на него внимание, напряжённо молчал, словно пытался собраться с силами, решиться на что-то очень тяжёлое. - Ты ведь играла в куклы, когда была маленькая? Все девочки обычно играют в них. Их можно одеть как пожелаешь, придумать им свою собственную историю, сделать их злыми или добрыми, нищими или королями, глупцами или умниками. Можно познакомить их с другими куклами, придумать для них друзей и врагов, любовников или родных. И ведь наверняка у тебя была одна самая любимая кукла, которую звали Лиза – это была ты сама, и были другие, носящие имена всех близких тебе людей, - она хотела рассмеяться, отпустить очередной острый комментарий, но вместо этого завороженно смотрела на него, вслушивалась, вдумывалась в каждое слово. – А теперь представь, что вместо этих фарфоровых голов у тебя есть живые куклы. Настоящие люди. Ты можешь подружить их или поссорить, можешь стать их друзьями или прикинуться их врагом. Можешь дарить им радость и счастье, а можешь причинять им боль. Ты можешь их даже убить. И не нужно дёргать ни за какие длинные ниточки, не нужно двигать шарнирными ногами и руками; достаточно пары слов, нескольких простых жестов, улыбки, взгляда – и они твои, в твоей воле, готовы слушаться и подчиняться. Вокруг тысячи людей, и каждый из них безмолвно кричит «поиграй со мной!», каждый хочет быть в игре. Люди чувствуют себя ненужными, жалкими, они испытывают одиночество каждый раз, когда их ставят пылиться на полку, когда с ними больше не хотят играть. Несправедливо заставлять их страдать, когда в наших силах дать им желаемое. Снова наступило тягостное молчание. Турпин громко, прерывисто вздохнула, сама не заметив, как задержала дыхание, слушая его. Он гипнотизировал, зачаровывал своим хрипловатым полушёпотом, не позволяя отвести взгляд, вынуждая смотреть в глаза настолько чёрные, что ей начинало казаться, будто вокруг кромешная тьма. Каждое произнесённое им слово въедалось в память, впитывалось внутрь подобно яду, так отчётливо и ярко, что она могла бы наизусть повторить всё, что он говорил. Это было странно, волнующе, пугающе. Лиз тряхнула головой, освобождаясь от охватившего оцепенения, сощурилась от режущего глаза дневного света, на секунду ослепившего её после того, как Забини резко отодвинулся на безопасное расстояние. Теперь, вспоминая всё сказанное и услышанное, ей тяжело было поверить в реальность происходящего, будто весь этот разговор был продолжением кошмара, охватившего её в коридоре. - Нет. Люди не куклы, они живые, у них есть чувства. А чувства это не то, чем стоит играть для достижения своих целей, - ей было тяжело говорить, в горле пересохло, как после выматывающего долгого бега, голова раскалывалась от боли. Она потёрла переносицу, пытаясь собраться с мыслями, которых было так много, что невозможно было разобраться в них, уловить хоть что-нибудь из хоровода охватывающих её эмоций и впечатлений. – Думаю, ты бы сам не хотел, чтобы твоими чувствами кто-нибудь играл. Или ты считаешь себя единственным достойным звания кукловода? - Отчего же, Лиз. Даже ты играешь со мной, - он улыбнулся, сделал долгую паузу, позволяя себе вдоволь насладиться смесью удивления, возмущения и любопытства, которые выражало её лицо. Когда она уже была готова пойти у него на поводу и попросить объяснений, Блейз продолжил: - Думаешь, что я не заметил, как упорно ты изображала из себя невинную овечку на Астрономической башне, пытаясь оттянуть время, делая всё, чтобы я передумал втягивать тебя в эту историю с Гринграсс? Пусть у тебя не получилось, но ты пыталась. А чувствами своих подруг ты не играешь, когда врёшь им? А они не играют, когда как ни в чём не бывало общаются с тобой после того, как вчера молча смотрели на то, как Корнер унижал тебя? Я вижу, что ты не забыла этого, не простила их - и правильно сделала, кстати. Но как ты сама считаешь, что ты делаешь, прикидываясь, что всё хорошо, позволяя им вернуться, чтобы не чувствовать себя одинокой? Не играешь ими? - Нет. Я просто поступаю так, как считаю нужным. Делая всё это, я ни на секунду не задумываюсь о каких-либо играх, и уж тем более не пытаюсь манипулировать людьми, - ей совсем не нравилось, как точно он описывал причины всех действий, удивительно метко указывая именно на те поступки, о которых она предпочла бы никогда больше не вспоминать. Да, он был прав, они оба это знали, но согласиться с ним значило предать все свои принципы, разом перечеркнуть всё, чем она жила, чем дышала, в чём видела себя. Недопустимо было сознаться в собственном бессилии, пойти у него на поводу, приняв чуждую философию, отречься от своей жизни, признать себя расчетливым монстром, таким же как он. Родители с рождения вкладывали в неё понятия правды, честности, достоинства, справедливости, и Турпин прекрасно усвоила их уроки, никогда бы не сделала ничего, что противоречило бы им, а значит вовсе не важно, как это выглядело для Забини, главное – чем это было для неё. - Я не буду с тобой спорить, Лиза. Я вижу, как ты мечешься, борешься сама с собой, и было бы нечестно не позволить тебе самой определить, кто из нас прав. За эти несколько дней ты слишком часто срывалась, начиная говорить то, что на самом деле думаешь. Нелегко, наверное, постоянно держать себя под контролем, прикидываться той, кем ты не являешься, - он выжидающе смотрел на неё, ожидая ответа, какой-нибудь реакции, но Лиз упорно хлопала ресницами, изображая абсолютное непонимание его намёков. Спустя несколько минут этой немой борьбы Блейз тихо хмыкнул, покачал головой, улыбаясь, словно признавая её неожиданную победу. – Будем считать, что мы разобрались с этим. Скажи лучше, что ты теперь намерена делать? - С чем? – теперь уже не притворно захлопала ресницами Турпин, показывая полное непонимание. Уже не первый раз он спрашивал её таким образом, что только сам бы и мог догадаться о сути своего вопроса, но вот глупой в такой ситуации всё равно непременно выглядела именно она. – Забини, ты можешь нормально задавать вопросы? Или тебе нравится говорить загадками, чтобы непременно приходилось переспрашивать и уточнять, что именно ты имел в виду? - Моё имя что, слишком сложное? Неужели и для Рейвенкло так тяжело запомнить обычную комбинацию из пяти букв? – раздражённо спросил он, снова придвинувшись ближе к ней, но быстро успокоился, сменил злость на равнодушие, глядя на виновато опустившую голову Лиз. Она и подумать не могла, что его можно так сильно задеть всего лишь обращением по фамилии, находя это очень странным. Хотя, что уж скрывать, чем больше она общалась с ним, тем больше странностей открывала для себя, и вместо долгожданного прояснения напротив, лишь путалась. – Теперь, когда ты помирилась с подругами, они постоянно будут крутиться где-нибудь поблизости. И, поправь, если я неправ, но твоя Менди намерена следить за каждым нашим движением, судя по всему испытывая определённые сомнения по поводу нашей с тобой большой чистой любви. - Она не верит именно в твою искренность, поэтому нет поводов для беспокойства. Ты-то вряд ли выдашь себя, - спокойно пояснила Лиз, удивляясь, как легко ей удалось переступить через свою гордость и этой простой фразой признать, что ему великолепно удаётся играть свою роль. Возможно, виной всему был их откровенный разговор, вынудивший её впервые в жизни говорить правду, и теперь, раскрывшись один раз, почувствовав, каково это - быть честной, снова заставить себя увиливать от прямого ответа оказалось слишком тяжело. Она всегда недоговаривала, приукрашивала, извивалась как змея на раскалённой сковороде, ловко петляя между внутренней потребностью быть честной и страхом обидеть неосторожным словом; это стало её обязательством перед другими, тягостной привычкой, от которой так хотелось избавиться раз и навсегда. - Я тоже могу ошибиться. Ни одна ложь не может быть достаточно идеальной, а Броклхёрст наверняка обладает недюжинными умственными способностями, раз попала на Рейвенкло, хотя пока она их тщательно скрывает. А значит, остаётся вероятность, что она чём-нибудь догадается, тем более ей так хочется найти доказательства моей лжи, - Блейз задумчиво потёр подбородок, искоса поглядывая на Турпин, видимо, ожидая от неё привычных уже возражений. Она сделала вид, что пропустила тонкую подколку в адрес интеллекта Менди, еле сдержавшись, чтобы не улыбнуться в ответ, и теперь изо всех сил изображала спокойствие. – Но я говорил не об этом, Лиза. Ты же понимаешь, что теперь пуританскими поцелуями в щёчку нам не отделаться? - Да, понимаю. Спасибо, что предупредил, - попыталась съехидничать она, пытаясь скрыть сильное волнение, возникающее от одного лишь упоминания этой темы. Необходимость настоящих физических контактов пугала её даже больше, чем угрозы Забини: она очень ревностно относилась к своему личному пространству, не подпускала к себе никого, кроме самых близких людей, не переносила случайных или намеренных прикосновений от чужих, воспринимая их как что-то гадкое, словно её трогал не человек, а мерзкое склизкое чудовище. Конечно, Лиз могла перебороть в себе этот страх, подавить рождающую его неуверенность, но для этого нужно время и желание, но ни того, ни другого у неё не было. - То есть не будет никаких проблем и ты легко перенесёшь это? Не упадёшь в обморок от испуга, не зальёшь слезами, не попытаешься ударить меня в ответ? – Он насмехался над ней, раззадориваясь всё сильнее, глядя на то, как недовольно она закатывает глаза, и дождавшись уверенного кивка Турпин, означавшего ответ на все его вопросы, подвинулся вплотную к ней, еле сдержав улыбку, когда она вновь дёрнулась назад. – Тогда давай, Лиз, докажи мне это! Я даже сделаю вид, что не заметил, как ты только что побледнела. Если это так просто для тебя, действуй. Целуй меня. Лиз замерла, задержала дыхание, глядя на него широкого раскрытыми от ужаса глазами. Теперь Забини не шутил: его лицо было так близко, что она слышала его дыхание, чувствовала горячий воздух, который срывался с искривлённых в злобной усмешке губ, видела чуть сузившиеся глаза, безотрывно следившие, изучающие каждое её движение, каждый оттенок эмоций. Это был вызов, испытание на прочность, которое она бросила сама себе, излишне самоуверенно пытаясь выдать ложь за правду, а желаемое – за действительное. Что ей оставалось теперь? Снова признать его правоту, проявить свою слабость, открыть свои страхи перед тем, кто никогда не должен был узнать о них, перед ним, кто уже знал о ней так много, что парой слов мог растоптать как букашку, выставить на всеобщее посмешище? Снова показать свою ничтожность, позволить ему посмеяться над тем, с каким упорством ей хотелось быть лучше, чем есть на самом деле, быть более равнодушной, более расчётливой, и, может быть, даже чуть более слизеринкой, чем рейвенкловкой? Нет, теперь она не могла пойти на попятную, отказаться от своих слов, самолично признать свою глупость. Это был предел. Последняя точка, после которой ей бы пришлось окончательно потерять к себе уважение, смириться со своей никчёмностью, когда все предыдущие скромные и сомнительные заслуги, бережно хранимые в сердце, считавшиеся поводом для гордости, отходили на задний план, нещадно сметались под грузом тех ошибок, что она уже успела совершить за каких-то два дня. Стоило ли так усердно, из года в год, создавать себя, выстраивая свои принципы, избегая неудач, решая те проблемы, которые казались нерешаемыми, жертвуя пусть мимолётным, но всё же счастьем, отказываясь от удовольствий ради того, чтобы доказать родителям, подругам, однокурсникам, доказать всем, и самой себе, что она – не хуже остальных, наравне с другими, или даже немного, хоть на сотую долю, лучше всех? Лиз как-то неуверенно, излишне резко дёрнулась вперёд, соприкоснулась с ним губами и тут же закрыла глаза, пытаясь избежать его пронзающего взгляда. Казалось, что её сердце вот-вот выпрыгнет из груди, так быстро и сильно оно колотилось, и каждый удар отдавался в голове, прокатывался по телу, по венам пульсирующей волной. Страх охватывал её, подобно дьявольским силкам сжимал в своих леденящих объятиях, и чем упорнее она пыталась вырваться, унять предательскую дрожь, тем крепче увязала, позволяя чувствам взять верх над разумом. Блейз не хотел помочь ей на этот раз, не делал ничего, ожидал; она была уверена, что и сейчас он не сводит с неё глаз, всё так же испытующе - презрительно изучает её испуганное лицо. «Докажи мне это! Давай, Лиз! Докажи мне!» Теперь было поздно сдаваться, слишком поздно отступать, слишком стыдно… Она начала целовать его, и лишь спустя пару томительных секунд ощутила ответные движения. Чем глубже становился поцелуй, тем сильнее её охватывало напряжение, всё тяжелее становилось продолжать, выносить эту пытку, и как только ладонь Забини коснулась шеи, она отпрянула, больно ударившись затылком о стену позади себя. - Поработай над этим, Лиззи, - сказал он без усмешки, без ухмылки, без привычного ехидства, и ей показалось, что в голосе его звучало что-то, очень похожее на заботу. Турпин сдавленно кивнула в ответ, держась рукой за ушибленную часть головы, где уже прощупывалась небольшая шишка. - Надеюсь, ты сама понимаешь, что мне не доставляет особенного удовольствия принуждать тебя к близости, и я пытался обходиться без этого, пока была такая возможность. Теперь я ничем не могу тебе помочь. И знаешь, мне как-то тоже не особенно приятно брать силой то, что я без труда привык получать от других. - Кстати о других, - тут же приободрилась она, вспомнив об увиденном на завтраке, а заодно испытывая радость от того, что наконец можно было быстро сменить тему неудобного для них обоих разговора. Удивительно, как столь важная новость вылетела у неё из головы, ведь именно о скорейшем выполнении плана Забини ей стоило бы думать в первую очередь, а не пускаться в бессмысленные споры или уж тем более пытаться найти с ним общий язык. – Кажется, твой план не работает. Судя по той картине, что все ученики Хогвартса могли лицезреть сегодня на завтраке, твоя Гринграсс начала встречаться с Ноттом. - Ах, какая трагедия! Какой неожиданный поворот событий! – картинно всплеснул руками Блейз, страдальчески закатив глаза и тут же рассмеявшись. Она удивлённо смотрела на него, пытаясь понять, действительно ли он рад этой новости, или просто старается спрятать за этим весельем совсем другие чувства, не предназначавшиеся для чужих глаз? – Это значит, что она ревнует. И, судя по всему, наша неожиданная любовь задела её самолюбие намного сильнее, чем я ожидал. Зря она связалась с Ноттом… Хотя, теперь это уже её проблемы. Мой план работает, Лиз, работает даже лучше, чем должен был. Думаю, ещё месяц или полтора, и Гринграсс прибежит обратно, а ты сможешь спокойно вернуться к своей любимой серой повседневности. - Месяц или полтора? – шокировано переспросила она, не веря своим ушам. Она рассчитывала на дни, уже казавшиеся мучительно долгими, пересыщенными событиями, эмоциями, впечатлениями, может быть неделю или даже две, хотя с ужасом думала, что всё это время будет делать рядом с Забини, как сможет столько притворяться, терпеть его характер, его близость, а теперь ещё и его поцелуи. Только смирившись с необходимостью обманывать всю школу, притворяться перед подругами, рискуя не только подвести его, но и навсегда запятнать своё имя, потерять доверие в случае неожиданного раскрытия их лжи, она была не готова к такому сроку, не хотела целый месяц жить в атмосфере ненависти и страха. – Почему так долго? У твоей Гринграсс в родне одни лишь тролли, что ей так много времени требуется, чтобы приревновать и вернуться? - Если бы Гринграсс была моя, то мы бы здесь с тобой сейчас не сидели, Лиззи. Напомню ещё раз, что она сама меня бросила, и это значительно усложняет нашу задачу, - он говорил об этом так спокойно, с весёлой улыбкой на губах, словно рассказывал про неожиданно испортившуюся погоду, с той лишь разницей, что даже плохая погода обычно вызывает у людей больше досады и сожаления. Вот что сбивало её с толку, рождало сомнения в реальности существования его плана, честности и правдивости действий, ведь из всех возможных путей примирения он выбрал самый длинный, сложный и малоэффективный. Но главное, что смущало её, так это его отношение к происходящему, абсолютное равнодушие ко всему, касающемуся Гринграсс, словно она была ему чужой. – И поверь мне, если бы ты знала её родню, ты бы сильно удивилась, что ей понадобится всего лишь пару месяцев. Лиз замолчала, снова сосредоточив своё внимание на поверхности стола, испещрённой тонкой беспорядочной паутиной мельчайших трещинок. Ей было необходимо остаться одной, один на один со своими мыслями, путанными и обрывистыми, тщательно обдумать всё случившееся, понять причину их неожиданной откровенности друг с другом: если вытащить из неё правду было проще простого, стоило лишь вовремя надавить на больное место, подцепить неосторожно брошенной фразой, а потом наслаждаться изливающимся потоком признаний – это уже не первый раз выходило у него удивительно ловко, - то разговорить его было сложной задачей. Она не питала ложных иллюзий о своих способностях, поэтому с уверенностью могла сказать, что все его слова были не случайны, не брошены по глупости или под влиянием внезапно нахлынувших эмоций, нет, они наверняка были тщательно выверены и несли в себе какой-то скрытый смысл. Вот только какой? Тяжело строить догадки, когда ей не известно ровным счётом ничего ни о нём, ни о своей истинной роли в задуманной им игре. Блейз сидел так тихо, что можно было вовсе забыть о нём, если бы не взгляд – тяжёлый, въедливо исследующий её лицо, словно пытающийся проникнуть через кожу, засесть внутрь, пролезть в мысли. Она делала вид, что не замечает его, рассеянно оглядывала запылённые корешки книг, хаотичными стопками наваленных на полупустые полки высокого стеллажа, старательно изображала задумчивость, водя указательным пальцем по самому краю стола, чуть дёргая губами, будто проговаривая про себя что-то. Играть с ним в любовь на виду у всей школы было, пожалуй, намного проще, чем пытаться игнорировать его присутствие, когда они оставались вдвоём. - Уже можно собираться и идти на обед. Я провожу тебя до Большого Зала, а сам отлучусь по делам. Возможно, на ужине меня не будет, - он заговорил первым, прервав чрезмерно затянувшееся молчание. Она повернулась к нему лицом, но, к своему удивлению, не увидела не только того взгляда, что не давал покоя последние минут двадцать, но и вообще какого-либо внимания к своей персоне со стороны Забини. Он сидел, глядя вглубь комнаты, туда, где меж стеллажами виднелась тонкая полоска железной решётки, играющей роль двери; был задумчив, словно пытался вспомнить что-то, тихо постукивал пальцами по столу. Ей снова стало не по себе, вновь появилось странное волнение, испытываемое сразу же после завтрака, когда она только начинала свой путь по тем загадочным коридорам, то волнение, которое можно было назвать шестым чувством, интуицией, предзнаменованием, чем угодно ещё, обозначающим, что что-то идёт не так. Реальность, в которой она только что находилась, теперь казалась лишь сном, пришедшим незаметно и закончившимся неожиданно, оставив её в смущённом недоумении, в состоянии пограничном между осознанием действительности и веры в иллюзию. - Думаю, ты не сильно расстроишься, если на какое-то время я пропаду. Главное: ни с кем из слизеринцев не разговаривай, даже если это будет необходимо. На все вопросы обо мне отвечай, что у меня дела, какие – ты не знаешь. И без моего ведома ничего не делай и не говори, - Блейз повернулся к ней, дождался сдавленного «хорошо» в ответ и расплылся в довольной улыбке. Он, кажется, не заметил её страха, или воспринял его на счёт своих слов, в то время как по спине Лиз бежали мурашки, а живот сводило судорогой от леденящей дрожи накатившего ужаса. Она начинала думать, что медленно сходит с ума. – Это просто меры предосторожности, Лиз, на всякий случай, чтобы ты понимала, что на моём факультете не существует искренней дружеской заботы друг о друге. Пойдём. И ещё, Лиззи… Не забудь изобразить счастье, когда я появлюсь. ***** Больше Забини так и не появился, впрочем, справедливо заметив, что этот факт вызовет у неё лишь вздох облегчения. Пусть с каждым часом, проходившим с начала её лжи, - когда с наигранно счастливой улыбкой на губах, с дрожащими от страха руками Лиз появилась в своей спальне чуть менее трёх дней назад, - притворяться становилось всё проще, присутствие слизеринца всегда нарушало почти установившееся хрупкое равновесие эмоций и разума, с таким трудом выстраиваемое ею. Больше не нужно было ничего придумывать, ничего доказывать, ничего объяснять окружающим – всё уже было сделано, все точки расставлены, и оставалось лишь изредка отвечать на вопросы Менди или Падмы, вызванные праздным любопытством, не несущие в себе никакого подвоха или желания разоблачить её, а потому даже тешащие её самолюбие. Особенно приятно было видеть реакцию Сандры, не отягощающей себя необходимостью хоть иногда скрывать свои эмоции, и вследствие этого завистливыми вздохами и поджатыми губами сопровождавшей нарочито подробные рассказы Турпин обо всём, что было с ней утром: о допусках в Запретную Секцию и разрешениях на пропуск занятий, добытых для неё Блейзом (эта часть её повествования была единственной полностью основанной на реальных событиях, но вызвала больше всего обсуждений, в том числе и привычные возмущённые возгласы о несправедливой привилегированности слизеринцев, которые ей пришлось выдержать с выражением холодной отрешённости и даже лёгкого негодования, вызванного обидой за любимого человека), о сильных руках и крепких объятиях в углу библиотеки, в окружении древних пыльных фолиантов (удивительно, но Менди посчитала необычайно оригинальным такой выбор места для свидания, охарактеризовав его « волнующим воображение»), о страстных поцелуях (они смущённо переглядывались, глупо хихикали, краснели, как младшекурсницы, пока Лиз сочиняла смачные подробности, восхищаясь, откуда в её голове могло взяться столько безвкусных в своей пошлости и банальности описаний, достойных лишь дешёвых любовных романов). Она не хотела признавать очевидного: несмотря на все жалобы, на подавленное настроение и испытываемый страх, ей нравилось врать, заставлять работать свою фантазию, придумывая остроумные, красивые и впечатляющие слова, будоражащие кровь взгляды и прикосновения, забавные или милые в своей наивности моменты их с Забини общения, нравилось продумывать мельчайшие подробности, сопоставляя время и место, чтобы не быть пойманной; нравилось видеть восторг или грусть, смущение или зависть, удивление или одобрение на лицах подруг, зная, что все эти чувства вызывает лишь её воображение. Это были не те игры, о которых так завораживающе рассказывал ей сегодня Блейз, нет, это была её личная месть, злорадное торжество над их доверчивостью, которой она так беспощадно пользовалась, которую мечтала унизить, втоптать в грязь подобно тому, как они легко и мерзко предали её дружбу. Все обиды, что копились в ней шесть лет, вся злость на эгоистичную Менди, никогда всерьёз не интересовавшуюся её проблемами, сосредоточенную только на себе, всё тихое презрение к Сандре, как тень следующей за ним по пятам, любившей разносить слухи и выдавать их секреты, вся подавляемая Лиз ненависть к подругам теперь изливалась на них извращённой ложью, от которой становилось необъяснимо спокойно и хорошо. *** Все разговоры за ужином были посвящены преподавателю ЗОТИ, тому самому загадочному человеку из Министерства, который, по заверению Смита, до этого уже не первый день находился в Хогвартсе. В то время как подавляющее большинство учеников бросало полные любопытства взгляды в сторону мужчины, переговаривающегося о чём-то с профессором Флитвиком, внимание Турпин привлекал ровно противоположный конец Большого Зала. Она наблюдала за Дафной Гринграсс, в этот раз стараясь быть максимально осторожной, чтобы снова не попасться на глаза Нотту, увлечённо нашёптывающему что-то на ухо своей новой подруге. Гринграсс смялась в ответ, но даже на расстоянии было заметно её напряжение, проявляющееся в частых попытках отодвинуться: она начинала поправлять и без того идеально лежащие волосы, прикрывала лицо руками, сдвигалась в сторону, освобождая себе пространство, но тут же снова оказывалась под гнётом нависающего над ней Нотта. Тем не менее, она усиленно кокетничала с ним, закатывала глаза, охотно отвечала на его поцелуи, чем ставила Лиз в тупик. Невозможно было понять, действительно ли Дафной двигала лишь обида и ревность, или здесь было что-то большее, похожее на настоящие чувства. Лиз долго не могла заснуть, переворачивалась с бока на бок, подрагивая от холода заворачивалась в одеяло, словно в кокон, потом вовсе скидывала его с себя, мучимая невыносимой жарой; подтягивала колени к груди, сворачиваясь клубком, а спустя пару минут уже вольготно раскидывалась по постели, но всё равно не чувствовала себя комфортно, и тело ломило как от лежания на острых камнях. Она была вымотана этим днём, полным событий и эмоций, давшим давно ожидаемые ответы, но при том оставившим ещё больше новых вопросов. Из головы не выходил утренний разговор с Забини, затронувший самые болезненные для неё темы, те, на которые ей до сих пор хотелось с ним спорить, приводя всё новые аргументы, доказывать свою правоту до последнего, отстаивать свою позицию, оправдывать своё поведение, защищать свои принципы. Её задевало, как уверенно он судил чужие поступки, быстро и точно давал оценки, изображая уставшего от обыденности, предсказуемости и человеческой глупости мудреца, уже познавшего жизнь со всех сторон, разобравшегося во всех дилеммах, мучивших лучших из лучших рода человеческого не один десяток столетий. Хотелось стереть с его лица эту самодовольную улыбку, привести его в замешательство, выбить из привычного равновесия, вывести из себя, лишить спокойствия и сна, заставить метаться, обдумывая каждый следующий шаг, принимая тяжёлые решения, каждое из которых может кардинально изменить его судьбу. То есть, хотелось заставить его хоть ненадолго очутиться на её месте. Она заснула со стойким ощущением неправильности, будоражащей воображение абсурдности всего сказанного сегодня в Библиотеке. Обстановка Большого Зала казалась неестественной, будто была нарисована начинающим художником, научившимся смешивать краски и копировать увиденное, но не овладевшим техникой переедания объёма, глубины предметов. Она шла между столов, пытаясь найти свободное место, и все ученики смотрели на неё, растянувшись в одинаковых приветливых улыбках, махали ей рукой, наперебой здоровались, широко раскрывая рты, показывая стройные ряды белоснежных ровных зубов, хлопая длинными пушистыми ресницами, глядя на неё выпученными огромными глазами. Они все были одинаковые, с белыми как снег лицами, красным румянцем на щеках, розовыми пухлыми губами, и лишь по цвету волос, глаз, по еле заметным чертам можно было отличить мальчиков от девочек, младшекурсников от учеников старших курсов, преподавателей от студентов. Турпин ускоряла шаг, крутила головой, испуганно оглядывалась вокруг, пытаясь увидеть своих подруг, отыскать их среди этой армии дружелюбных клонов, тянущих к ней свои бледные тонкие руки, пытаясь ухватиться за мантию, остановить её. Заметив золотистые кудряшки, так похожие на волосы Менди, она бросилась к ним бегом, с облегчением увидев рядом и каштановые, с рыжим отливом, тщательно уложенные волнами волосы Сандры, и чёрную макушку, наверняка принадлежавшую Падме. Но за несколько шагов до них Лиз остановилась, как вкопанная, с ужасом глядя на белоснежные лица, не узнавая в этих искусственных, пугающих своей идеальностью кукольных мордашках своих подруг. Сглотнув вставший посреди горла комок, она начала отступать назад, замечая при этом, что постоянно становится как будто бы ближе к ним. Кто-то резко схватил её за руку, заставив громко вскрикнуть, дёрнуться, пытаясь вырваться из ледяной хватки, со всей силы оттолкнуть от себя мелкое существо, похожее на карлика. С диким визгом, от которого у неё заложило уши, это существо упало на пол и разбилось на десятки острых фарфоровых осколков, рассыпавшихся у неё под ногами. На секунду все звуки затихли, все стеклянные глаза устремились на сломанную ей куклу, а потом с рёвом раненого животного они кинулись на неё. «Играй! Играй! Играй!» - остервенело кричали куклы, плотной стеной надвигаясь на неё, следуя за ней, вытянув руки вперёд, как просящие объятий дети. Лиз бежала изо всех сил, но все её движения были медленными, растянутыми, требовали огромных усилий, будто она находилась под водой, и драгоценные минуты, требовавшиеся для спасения своей жизни от этих обезумевших игрушек, были безвозвратно потеряны. В отчаянье она прижалась спиной к стене, пытаясь нащупать свою волшебную палочку, полными ужаса глазами наблюдая за куклами, одинаковыми, но всё равно необъяснимо похожими на её друзей, на знакомых людей. Они ненавидели её, мечтали разодрать на куски, сделать своей жертвой, и, возможно, поиграть ею. Её рука скользнула по стене, но вместо привычного шершавого камня была гладкая, чуть глянцевая поверхность, и стоило чуть сильнее надавить на неё пальцем, как бумага под ним хрустнула и порвалась. Стало темно; горели лишь те факелы, что были расположены по периметру зала, подсвечивали своды стрельчатых арок, выдавленных в стенах. Это было траурное освещение, остававшееся лишь в случае чьей-либо смерти. Куклы испарились, а вместе с ними пропали и столы, и теперь можно было восхититься огромным пустым пространством, открывающимся перед ней, но Турпин продолжала испуганно озираться, будучи уверенной, что это ещё не конец. По залу эхом разносился звонкий звук, постепенно нарастающий по громкости, и спустя пару минут она заметила в центре зала плоский круг, вертящийся на ребре, похожий на большую монету. Монета становилась всё больше, росла с каждым оборотом, и можно было смутно различить надпись на латыни, выгравированную с одной стороны, и колесо судьбы, изображённое с обратной – это был её амулет, разрастающийся, устремлявшийся ввысь, грозящий вот-вот врезаться в неё в очередном своём витке. Слёзы бежали по щекам, капали с кончика носа, от них щипало обкусанные до крови губы, и, закрыв голову руками, она осела на пол, исступлённо рыдая от страха. ***** Сказать, что Драко был не в духе – значило назвать Хогвартс хлюпкой хибарой, наспех сколоченной из полусгнивших досок. Он не хотел возвращаться в школу после того, что произошло в конце прошлого года, и дело было вовсе не в страхе перед преподавателями и учениками, свято чтившими память Дамблдора, хотя он действительно боялся неожиданной мести кого-нибудь из них, даже находясь под протекцией Снейпа; он искренне считал, что ему больше нечего здесь делать. Ходить на нудные уроки, писать длинные конспекты, жить по расписанию, а ещё и общаться с тупыми однокурсниками – всё это было ненавистно ему до трясучки, вызывало злость, срываемую на каждом подходящем для этого объекте. Вчера он сломал руку какому-то мелкому прыщавому хаффлпаффцу, вздумавшему показать на него пальцем, нашёптывая что-то своим друзьям, и сегодня пришлось выслушать длинное нравоучение от директора, лишь разозлившее его ещё сильнее. Кребб с Гойлом уныло плелись следом за ним, раздражая шарканьем ботинок, лишь подпитывая его злобу своим постоянным присутствием. Малфой знал, что Снейп запретил им оставлять его одного даже на несколько минут, опасаясь за его здоровье и жизнь, хоть крёстный высказал искреннее удивление просьбе убрать этих остолопов и с коронной холодной улыбкой ответил, что «совсем не понимает, о чём идёт речь». Драко сжал кулаки, подавляя в себе дикое желание со всей силы пнуть ногой дверь, сорвать её с петель, разнести в мелкие щепки, и, лишь злобно скривив губы, повернул ручку. Забини лежал на своей кровати, закинув руки за голову, задумчиво смотрел в потолок, будто мог увидеть в нём что-нибудь интересное, никак не отреагировал на появление Малфоя – впрочем, это было как раз не удивительно. У них с Блейзом были не самые лучшие отношения, и все попытки поговорить в предыдущие шесть лет чаще всего заканчивались ехидными комментариями в адрес друг друга. Но теперь он чувствовал сильную потребность в человеке, с которым мог бы хоть иногда общаться, потому что вторым чувством, беспрестанно терзающим его после еле сдерживаемой злобы, был страх. Страх одиночества, страх расплаты за содеянное, страх всеобщего презрения, страх оказаться недостойным своей фамилии. Отношения с Панси начали портиться ещё год назад, когда их родители задумали вести переговоры о заключении помолвки. Драко не говорил ничего напрямую, но его мать со свойственной ей проницательностью поняла настроение сына и озвучила общее мнение: они рассчитывали найти лучшую невесту, коей была бы несдержанная, порой грубая и не владеющая достаточной красотой Паркинсон. Переговоры искусственно затягивались, Панси знала об этом, нервничала, закатывала ему скандалы и лила крокодильи слёзы, лишь больше уверяя в правильности принятого решения. Да и ему тогда было не до свадебных проблем, казавшихся далёкой перспективой, для которой ещё найдётся время. Всё изменилось, когда он провалил задание и не смог убить Дамблдора: Малфои потеряли былые позиции, из хозяев ситуации превратились в её сторонних наблюдателей, не сразу осознав, что это падение станет не сиюминутным порывом Его гнева. Когда они опомнились, было уже поздно: Паркинсоны стали в большом фаворе у Тёмного Лорда и на посланное им предложение ответили решительным и безоговорочным отказом. К слову, сама Панси оказалась на удивление беззлобной и незлопамятной, не раз показывая готовность остаться ему другом, но уже сам Драко не мог переступить через своё уязвлённое самолюбие и принять такую дружбу, поэтому теперь при любой возможности избегал общения с бывшей девушкой, с которой как назло разделял обязанности старосты своего факультета. - Винсент, Грегори, останьтесь в коридоре. Зайдёте в комнату, когда увидите, что Нотт решил идти спать, - сухо бросил Драко, даже не удосужившись оглянуться. Кребб и Гойл переглянулись, кивнули друг другу и его затылку, вышли, аккуратно притворив за собой дверь. Когда они только пришли в Хогвартс, Малфой считал их своими друзьями, рассказывал о своих делах, делился мыслями и впечатлениями, забавляясь над их нерасторопностью, не особенно переживая из-за необходимости по несколько раз объяснять элементарные вещи. Им было по одиннадцать лет, и чья-то глупость не казалась такой критичной, более того, он искренне считал, что с возрастом они изменятся, сам прикладывал усилия для их интеллектуального развития, но всё было попусту. Ему начинали надоедать шутки над Поттером, приедались оскорбления для Грейнджер и уже не казались столь остроумными подколки в адрес Уизли. Становилось скучно от однообразия развлечений, больше не претило использование недюжинной физической силы своих друзей, но ничего сверх этого они не могли ему дать. Тогда Драко начал искать кого-нибудь ещё и, не найдя для себя подходящее окружение, просто остался в одиночестве, долгие два года наслаждаясь своей свободой. Он мог в любой момент пойти туда, куда хотел, делать то, что считал нужным, говорить с тем, с кем ему хотелось, и никто не шёл за его спиной, не сверлил его спину взглядом двух пар маленьких злобных глаз, не мог донести своим, – а в последствии и его, – родителям о каждом предпринятом им шаге. - В гостиной Дафна целуется с Теодором. Кажется, он вот-вот её проглотит, - ехидно заметил Драко, проходя к своей кровати, при этом не спуская глаз с Забини. Он лениво повернул голову в сторону блондина, окинул его оценивающим взглядом, будто решая, заслуживает ли тот чести получить его ответ, вернулся в исходное положение. Малфой снова злился, изо всех сил пытаясь скрыть это, с трудом терпел подобное обращение к себе со стороны не в меру заносчивого однокурсника. - Как бы он не подавился, - усмехнулся Блейз, разглядывая сетку трещинок на потолке. Гринграсс мало волновала его в данный момент, вызывая разве что маленькую толику отвращения и брезгливости, а вот появление Драко сбивало с мыслей и вынуждало снова изображать хоть относительное радушие в его отношении. Он знал, что на самом деле хотел узнать Малфой, но не спешил с рассказом, обдумывая, как лучше преподнести ему ситуацию, чтобы не только не вызвать подозрений, но и как можно в меньшей степени раскрыть перед ним все карты. Блондин явно был не так прост, как хотел показаться, а потому его внимание, стремление наладить дружеские отношения, в последнее время становящееся навязчивым, вызывало много подозрений, ни одно из которых не было приятным и не сулило в будущем ничего хорошего. – У меня ничего не вышло. Получилось снять школьные чары, но они поставили на свою комнату ещё один щит, которым меня чуть не убило. - Но ведь его тоже наверняка можно как-то снять, - спросил Драко, испытующим взглядом глядя на Блейза. Забини кивнул головой, еле сдержав тяжёлый вздох – ему не нравилась эта ситуация, слишком сильная, нескрываемая заинтересованность его делами, вряд ли способная чем-либо помочь, зато способная навредить, сорвать все планы, выстраиваемые не один день. Малфой уже знал слишком много, но пытался сунуть свой нос повсюду, разве что не принялся следить за ним, постоянно задавая вопросы, и его, в отличие от Лизы, невозможно было просто припугнуть или поставить на место парой ловких фраз. – Что ты теперь собираешься делать? - Да, у меня уже есть кое-какие соображения, - расплывчато ответил Блейз, обдумывая ситуацию, в которой оказался вполне осознанно, планомерно втягивая себя в капкан, заранее зная, что не стоит доверяться кому бы то ни было. Начиная своё общение с Малфоем в начале этого года, он недооценил его настырность и хитрость, по глупости слишком приблизил к себе, введя в курс своих дел, раскрыв перед ним часть планов, и теперь не то, чтобы очень жалел об этом, но испытывал странное волнение, понимая, что не сможет легко избавиться от него. Волноваться из-за таких пустяков Забини было не по душе, однако это привносило долю щекочущей нервы неопределенности в его будущее, не давало вернуться извечной скуке, мучившей его уже не первый год, медленно сводящей с ума, уничтожающей способность мыслить, открывать для себя что-то новое, созидать и разрушать, двигаясь вперёд, развиваясь, совершенствуясь. – Но я хочу поручить заботу об этом моей милой Лиззи. - Турпин? Думаешь, она сможет придумать что-нибудь? – Драко был удивлён подобному повороту событий. Он вообще мало понимал, зачем Забини связался с этой девчонкой: она выглядела абсолютно бестолковой, одной из того бесконечного стада высокоморальных волшебников, чётко разделяющих всё в мире на чёрное и белое, отвергающих первое во всех проявлениях и безоговорочно поддерживающих второе, живущих строго по закону, зажатых в условностях и нормах. Ей смело можно было дать название самой типичной среднестатистической студентки Хогвартса, скучной и предсказуемой, исправно посещающей все занятия, свободное время проводящей в библиотеке, имеющей несколько таких же неприметных подруг и наверняка в тайне мечтающей о прекрасном принце – так что Блейзу с его сказочной внешностью ничего не стоило одурачить её. – Разве что подскажет нужное заклинание, показав себя настоящей заумной рейвенкловкой. И я бы не стал посвящать её в подобного рода дела. - Я думаю, что смогу представить ситуацию таким образом, что она посчитает за счастье помочь мне. Ты просто недооцениваешь, на что способна влюблённая девушка, Драко, - Блейз улыбнулся своим мыслям, так неожиданно вовремя подсказавшим ему правильное решение. Мозаика медленно складывалась, из груды беспорядочно сваленных разноцветных стекляшек, выглядевших дешёво и жалко, превращалась в целостное полотно, уже приобретавшее вид тщательно продуманной изящной картины. Самое интересное должно начаться совсем скоро, и он, сам ещё не понимая почему, был абсолютно уверен, что Лиз его не разочарует.