Лакрица

Теперь она видит его… Нет! Нет! Пожалуйста, нет! Во время насилия проходя все этапы психологической защиты, направленной на подавление тягостных переживаний, Гермиона пытается предотвратить внутриличностный конфликт, но теперь… когда мерзавец Долохов во всеуслышание объявляет про её унизительное падение в бездну, на интуитивном уровне срабатывает вторичный защитный механизм — все признаки аутоагрессии налицо, ведь обвинения в адрес Грейбека автоматически перенаправляются на саму себя в виде страшного укора. Она не имела права… поощрять? Что-то чувствовать? Да, не имела! Горький стыд хуже страха пробирает до костей и губит душу, лишая целомудрия и чести. «Тебе некуда бежать от зверя в клетке!» Сознание принимает форму дикого рычания. Каждая буква громко бьёт в набат, заставляя снова и снова искать пути спасения для целостности души и тела… но трагедия заключается в том, что тело больше не в её власти. Неизбежность синоним рока. После ухода Лестрейндж, на распутье дорог, символизирующих спасение, Гермиона в первую очередь выбирает тропу сопротивления с надеждой уберечь своё тело от чужих посягательств. Пережив различные негативные эмоции, вроде ярости, стыда и презрения, она не знает как трактовать простую истину, возникшую тогда, когда Грейбек придавил её голову к полу: всё могло быть ещё хуже. Считая себя реалисткой, Гермиона не ставит приоритетом слепую веру в лучшее по примеру отъявленных оптимистов, однако так же, как и они, придерживается мнения, что из любой ситуации можно найти, как минимум, один выход, а то и пять. Главный залог успеха в поиске этих выходов — тактический анализ не только своего поведения, но и поведения, хотя разумнее сказать повадок, своего противника. Грейбек не скрывает личных мотивов. Как ни парадоксально, в плане общения с людьми его можно назвать простым. Он не манипулирует и не лжёт, а действует согласно грубым, заурядным инстинктам. Поняв это, Гермиона вправе порадоваться, что у него нет навыков эмпатии. Такой, как Грейбек, не копается в чувствах своих жертв и уж точно не поймёт её бурные, разрушительные эмоции. Неизбежность, оказывается, заключается не в насильственном принуждении. «Если тебе противно есть с чужих рук, то ты предпочтёшь умереть, чем лечь под оборотня.» Роковая неизбежность состоит в том, что ей не противно лечь под конкретного оборотня. Не мерзко так, как должно быть. Её чувства имеют не тот уровень отвращения. Гермиона замечает разницу: возможно, ей противно чувствовать, как на спину капает его слюна, как он обзывает её, как хрипло дышит в ухо, вылизывая хрящики и бороздки, как встряхивает за талию, будто простую для использования вещь, но ощущать его внутри… ну… это… ну, как ощущать мужчину, наверное. Да уж, в отличие от хозяина, его член не рычит, хвала небесам, и в каком-то смысле даже приятный! Нет же! О нет! Грейбек искажает Гермиону своим оскорбительным отношением, опошляет и портит внутренний мир, но главная её проблема в том, что за время их общения, включая короткие встречи в прошлом, на уровне глубинных, неподвластных логике чувств, она привыкла к нему, поняв его самобытный характер и мотивы поведе… повадок. Есть вероятность, что он жесток не только из-за врождённых инстинктов, но и по причине гнева на весь магический мир, а раз она волшебница, то образ действий приобретает ещё одно исчерпывающее объяснение. Да, она старается понять его и тем самым неумышленно приближает к себе ещё сильнее. Сейчас, когда он хватает Гермиону за горло, вжимая спиной в холодные прутья решётки, перед её глазами пробегают все испытанные за последний час эмоции: отрицание, диссоциация, попытка уйти от реальности, репрессия и прочее. Упав на пол в первый раз, она дала себе слово, что не станет типичной жертвой, как это случилось с Фелисити. Не нужно обладать особой чуткостью, чтобы понять бесполезность сопротивления и своих криков. Грейбек, скорее всего, предпочитает именно их, получая нездоровое наслаждение от её мучений. В тот момент Гермиону поглощала злость, поэтому она кусала губы, сжимала кулаки, проклинала Грейбека и назло ему хотела вытерпеть боль достойно и тихо. Ощущения неприятного вторжения в средоточие невинности, сродни трению по рваным царапинам, заставили сопротивляться, ломать ногти о камни и отстраняться, но… всё бесполезно. С помощью самовнушения Гермиона поверила, что он специально хочет сделать ей больно из-за ненависти и мести за её магическое происхождение. Именно по этой причине он не подпускал к ней Пожирателей — чтобы сломать, растоптать, вероятно, убить самому, однако… теория терпит крах. Он просто хочет её, на том и сказ. Грейбек не обременяет себя помыслами о психологическом насилии. Если желает навредить, использует физическую силу, а не интеллектуальный прессинг. Гермиона достигает того состояния, которое увидел мерзавец Долохов, по трём причинам. Во-первых, испытав ранее, а точнее вкусив влечение к Грейбеку, она больше не может заставить себя чувствовать омерзение. Во-вторых, ожидая от него ненависти и злой издёвки за треклятую мокрую ластовицу, Гермиона с изумлением замечает долю снисхождения и какой-то намёк на собственничество, поскольку… да, он насмехался, конечно, но при этом даже обидное и грязное выражение «бесстыжая потаскуха» звучало с послаблением, мягко, будто вместо враждебной язвительности, он хотел просто подразнить или смутить её. То, как он смотрел, трогал, вдыхал запах, и эта его неровная чёлка, то есть шёрстка на лбу… О нет, проклятое «в-третьих» такое же смущающее, как и «во-вторых»: после того, как Грейбек кинул в неё бельё, то… ей не хочется верить и вспоминать, но он больше не причинил боли. Даже если хотел, то не смог, и в этом она винит только себя и свой универсальный, как оказалось, склад ума. Грейбек больше не царапал, не кусал и не бил, даже за горло держал не так крепко. Она не смогла отвлечься болью от странного, далёкого чувства нарастающего, сковывающего давления. Он… он… Что?! Входил как в масло? В масло?! Ты англичанка, поэтому в пудинг. Боже, нет! Ага, и звуки соответствующие! Не «ага»! Не смей! Не позволяй Грейбеку портить и это тоже! Что ж, вот итог: он смотрит на неё напряжённо и одновременно отстранённо, думая о своём. Гермиона в мыслях горько смеётся на весь белый свет, потому что Долохов, мерзавец Долохов уничтожил все её попытки по сохранению достоинства. Когда Грейбек кончил и отстранился, по ней прошла необычная, весьма гадкая дрожь, тело сразу как-то стало ломать от уменьшения давления и ускользающего тепла, хотелось вывернуться, потянуться, свести ноги, потереться, скрутиться, почесаться, что угодно, только бы избавиться от непонятных ощущений то ли озноба, то ли резких колик, то ли мнимого недомогания на почве эмоционального потрясения. Даже сейчас тело само по себе покрывается липким потом, между ног ноет от грубой дефлорации, но вместе с тем тянет так, как если бы по лобку водили тёплой ватой, наполовину щекотно, наполовину неприятно. Из-за этого чувства хочется сблизить коленки и надавить на низ живота, чтобы снять напряжение… или наоборот увеличить. Это дискомфорт и неудобство, что-то плохое. К своему ужасу и тяжёлому сердцу, Гермиона догадывается что. Но нет! Лучше умереть, чем показать себя ему! Ему! Зверю, оборотню, изуверу! Невзирая на неосознанное принятие Грейбека, как человека, к которому можно, пусть и неохотно, но можно испытывать влечение, Гермиона по-прежнему зла на него настолько, что будь в её руках палочка, то прокляла бы самым мощным из всех изученных заклинаний, даже подсмотренной у Снейпа Сектумсемпрой. Он ничего не говорит, хотя вполне может дать привычный, грязный комментарий и унизить её ещё больше. Лицо напротив лица, глаза напротив глаз. Скрещиваются взгляды. Гермиона видит, спасибо Мерлину, она видит, что он не верит мерзавцу Долохову, но… в его глазах заметна мрачная искринка, такая же опасная, как и его душа. Запаниковав, она цепляется ладонями за решётку по двум сторонам от своих бёдер и запрокидывает голову, пытаясь высвободить горло из его хватки, но потом запоздало вспоминает, что её кофта висит лоскутами на руках, бюстгальтер криво надет, показывая часть соска, поэтому она краснеет и спешно прикрывает предплечьем грудь. Его губы медленно изгибаются в ухмылке, а глаза, проследив за её движением, чуть сужаются. Не распознав его настрой, Гермиона начинает часто моргать, смотря на него опасливым, блуждающим взглядом. — Я… — очевидно, надо что-то сказать, уж слишком алчно он разглядывает её. — Да? — сразу услышав его вопрос, Гермиона содрогается от притворной любезности в интонации. Ей страшно и по-прежнему больно. Гермиона тянет воздух через заложенный нос и с придыханием цедит: — Я не могу больше… хватит, прошу, — мотает головой, надеясь, что он уберёт руку, — я не хочу. Гермиона почти выдыхает с облегчением, ощутив смещение его руки, но… Надавив большим пальцем под подбородок, оборотень заставляет поднять голову. Гермиона перестаёт дышать, когда он обхватывает другой ладонью металлический пруток рядом с её ухом и наклоняется лицом, коснувшись носом щеки. На одно мгновение она вспоминает Живоглота, когда чувствует прерывистую щекотку, скользящую от щеки к уху, а потом к шее. Что? Замерев, Гермиона с трудом верит в то, что он на самом деле её обнюхивает, при каждом вдохе касаясь только кончиком носа, и опаляет короткими выдохами. Нет! Стоп! Так нельзя! Она не собака, он не пёс! Или лучше сказать… — Прекрати! Я не твоя лошадь! — момент затишья она портит криком и слабым рывком, оттолкнувшись всем телом от решётки. Руки врезаются в его грудь, коленка пинает по голени, но… чёрт, естественно он не сдвигается назад, а ударить в пах ей мешают съехавшие на бёдра джинсы, кстати, она только сейчас замечает, что промежность находится в большей опасности, чем грудь, из-за открытого доступа. Грейбек издаёт заинтересованное хмыканье и, проскользив носом по щеке, делает глубокий вдох. — Лошадь?! — интерес звучит с издёвкой. Даже через несколько дней, оказавшись вдали от мэнора, Гермиона будет удивляться собственной смелости и… долей намеренной дерзости. Просто вспоминает его прежние слова, понижает голос, скривившись в недовольной гримасе, и, подражая прошлой интонации Грейбека, вольно передразнивает почти в угол его рта: — Ага, кобыла! И опять впадает в оковы страха. Что он сделает за подколку? И какая конская масть подходит ей?! Да, пожалуй, от его предпочтений называть женщин кобылами ей тоже становится противно, но всё равно этого недостаточно для приступа тошноты. Ожидая чего угодно, Гермиона сглатывает и всё же вздёргивает подбородок, смахивая его большой палец. Встречается с ним взглядом, стараясь не думать, что для жертвы изнасилования она ведёт себя уж слишком раскованно. Просто… просто всё дело в том, что ей стыдно настолько, что появляется необходимость хоть как-то оправдать свою слабость, поэтому она и отвечает ему, чтобы потом вспоминать даже малейшие попытки сопротивления. Оборотень моргает пару раз, приподняв край брови, а потом опускает взгляд на её нос… вообще, он часто смотрит на её нос, даже чаще, чем она на его лоб… Затем с усиленным прищуром, не нарушая зрительную связь, наклоняет голову набок и без тени улыбки, но с многозначительным, плотоядным взглядом хрипло говорит: — Моя. А? Это он про «я не твоя лошадь!». В отдалённой части сознания появляется неуместное довольство, что он не обозвал её лошадью. Если подумать, он никогда её так не называл. Гермиона шумно делает вдох, когда он резко отпускает горло и, сделав шаг назад, всё с тем же выражением без ухмылки, но с пылким взглядом, осматривает её с головы до ног, а затем… — Нет! — рано успокаиваться, Гермиона жмурится и вскрикивает, пытаясь отбиваться руками, но всё равно он сдёргивает остатки кофты с рукавов. В этот раз она сильнее пугается, потому что не замечает в нём того дурманящего, безумного вожделения, которое увидела тогда, когда он бросил её на пол. Сейчас присутствует грозная серьёзность с примесью дикого азарта, далёкого от желания удовлетворить сексуальный голод. Она не понимает… и громче кричит, ударяя его по рукам. Всё происходит сверх меры стремительно. Обхватив чашечки бюстгальтера, он разрывает его на две части и снимает с плеч, потом знакомым жестом смыкает пальцы на шее и придерживает, а другой рукой стаскивает джинсы и… Дёрнувшись от боли в лодыжках из-за резкого снятия зашнурованных ботинок и носков, она случайно ударяется затылком о железные прутья. На мгновения в глазах светлеет, и этой заминки ему хватает, чтобы оставить её полностью обнажённой. Встретив прохладу, влажная кожа покрывается мурашками. Гермиона хватается за решётку, дабы не упасть из-за исчезновения опоры в виде его руки. Проморгавшись, она сглатывает в страхе и неожиданности, проследив, как он делает шаг назад и быстрым движением снимает рубашку через голову. Единственные две застёгнутые пуговицы в области живота отлетают, как и сама рубашка, в дальний угол комнаты. Вероятно, он мог бы удивиться её ступору и застывшим на его теле глазам, но Гермиона вовремя отмирает и резко разворачивается к нему спиной, чтобы дёрнуть замок решётки. По пальцам бьёт ток, похожий на лёгкую форму Конфундуса. Проклятье! Пленникам не сбежать! Позади звучит бряцание пряжки ремня. О нет! В уме сразу проносятся всевозможные ужасы, начиная от ударов и заканчивая связыванием рук, но… Звук упавшего на пол ремня заставляет её настороженно повернуть голову и встретить его взгляд. Лучше бы он не молчал, она боится худшего и не выдерживает, жмётся к решётке, когда он делает шаг ближе. — Н-не… не подходи! — она жмурится, оборотень закрывает её от света своим телом, обхватив прутья по двум сторонам от головы. Гермиона чувствует холод на животе и груди от соприкосновения с решёткой, а на спине появляется жар чужого тела. Кончики его волос задевают её плечи. — Ведьма… — обращается он, но она не хочет слышать, паникует, перебивает и твердит только одно. — Нет! Нет… нет! Не надо больше! Возможно, степень страха и стыда превышает раннюю, ведь теперь она не знает, какую пытку ожидать. Наклонив голову, Грейбек водит носом по её волосам, зарывается, коснувшись кожи, и… Гермиона открывает глаза и выгибает брови, услышав… нет, она не верит ушам, но слышит… клокотание? Урчание? Тихое рычание?! Что-то среднее — ритмичные, вибрирующие звуки, но не такие приглушённые, как у Живоглота, а более звонкие. Как? Как он это делает? Строение подъязычной кости у людей запрещает связкам вибрировать подобным образом. Она потрясена настолько, что прямо спрашивает: — Как ты это делаешь? — ненамеренно ударяет его макушкой по носу, когда поворачивает голову, чтобы встретить взгляд. Не меняя выражения лица, Грейбек смотрит в ответ и, слегка дёрнув головой, приподнимает уголок губ. — Связками. — Но люди не могут… — Я не человек. Замечает ли он что-то личное в этот момент? Она замечает. Гермиона слышит его ответ, произносимый без привычного самодовольства и насмешки, словно он просто озвучивает факт. Но… но у неё столько вопросов. Кошки мурлычут из-за тонких подъязычных косточек и сокращения мышц возле голосовых связок, собаки рычат за счёт резонирующей гортани. А этот «не человек» удивительным образом делает нечто среднее. — Кто ты? — она задаёт вопрос, вновь сделав заметочку, что они разговаривают, Грейбек редко уходит от диалога и всегда отвечает ей. Так и есть. Сведя брови в иронии, он кратко произносит: — Оборотень, — явно сдерживается, чтобы в конце не назвать её идиоткой, ведь всё ясно как день. — Но оборотни… — сглотнув, Гермиона понижает голос до полушёпота, — это люди! — А волки? Нахмурившись, Гермиона отчаянно ищет связь между его словами и удивляется появлению загадочной ухмылки на его устах. Каких волков он имеет в виду? Есть маггловские — обычные животные, а есть… есть магический Фенрир. Оборотни часто посещают маггловский мир, поэтому Грейбек точно знает про разницу между этими видами. Всё же она выбирает ответ в пользу Фенрира: — Магические существа. — Как тролли? — усмехается он. — Как фестралы! — Такие же дохлые? Ублюдок! — Такие же ценные и разумные! — Не боишься совершить ошибку? — неожиданно тянет он. — В чём? — В доверии. Гермиона замолкает, теряя нить разговора и задаваясь вопросом, есть ли в его словах скрытый смысл. Имеет ли он в виду её доверие к волку или же намекает про её попытки попросить у него помощи?! Шея теряет чувствительность от неудобного положения. Гермиона слегка подается назад, повернувшись к нему корпусом, и робко прикрывает руками грудь. Отвечает честно: — Боюсь, но… — боже, как глупо, она считает волка другом, поэтому верит в преданность, а что касается Грейбека, то… — доверяю. — Почему? Гермиона всхлипывает разок, но не плачет, просто силы уходят. Она безрассудно надеется на помощь Грейбека и также слепо доверяет волку, потому что в глубине души… — Потому что у меня есть надежда, что я тоже имею ценность для… для… — так и хочется сказать для «тебя», но Гермиона не договаривает, поскольку не знает, о ком именно они говорят. Быть может, она сказала бы ещё, заметив его испытующий, чуть задумчивый взгляд, но недавний дискомфорт посылает по телу новую, едва заметную дрожь, похожую на озноб. Гермиона рефлекторно морщит лицо, а Грейбек, наконец, моргает… до этого явно не моргал… и вновь мотнув головой, тихо, будто в пустоту, с лёгкой улыбкой выдыхает: — У оборотней нет ценностей, — приподняв голову, он смотрит на неё из-под полуопущенных век, — только приоритет… — быстрое движение, и он подхватывает Гермиону за бёдра, прижимая к решётке, и заставляет согнуть ноги по двум сторонам от его торса, — по защите того, что им нравится. На спине прибавляются синяки от трения по железным прутьям. Взвизгнув от внезапной смены положения, она почти дотрагивается до его плеч, но… Нет! Нельзя! Резко поднимает руки, обхватив металлическую перекладину над своей головой. Проклятие! Всё отправляется в пекло! Гермиона искренне верила, что сможет достучаться до него, но… но он всё равно продолжает зверствовать. Гермиона крепко жмурится, показав жалобное выражение. Его ногти впиваются в ягодицы, она ощущает дыхание на ключицах. Ненавижу! Ненавижу! — Не надо! — новая попытка, Гермиона брыкается коленями, но Грейбек прижимает их руками к своему туловищу. И… В пудинг? Заткнись, ради бога! Без прелюдии, без поцелуев, то есть без привычного облизывания, он вряд ли вообще умеет целоваться. Без слов, без хватки на горле… Гермиона открывает глаза, с горечью готовясь к очередной ехидной ухмылке, но он снова показывает ей то самое выражение из серьёзности и пылкого взгляда. Его губы чуть приоткрыты, но не изогнуты, он медленно дышит через рот, глаза слегка прищурены, и смотрит он аккурат в её глаза. Делает поступательное движение. Резкое и глубокое. С хлюпающим звуком и с каплями смазки, сползшими по бедру. Гермиона вздрагивает, напрягаясь всем телом. Что наиболее удивительно, его лицо не меняется. Совсем! Будто он не сексом занимается, а делает… что-то иное. Чуть наклонив голову набок, Грейбек облизывает свою верхнюю губу, делает полный, долгий вдох и… — Нет, — её голова запрокидывается, зрительный контакт теряется от ещё одной глубокой фрикции. И он вдруг замирает, проникнув до основания члена. Гермиона сглатывает, сжав решётку до хруста пальцев. Вот, опять, в тот раз он тоже остановился, а потом сорвался на резкую скорость… Но нет, вместо этого Гермиона слышит ещё один шумный вдох с хрипотцой в конце и чувствует, как он толкается бёдрами глубже, хотя глубже нельзя, и вжимает нижнюю часть её тела в решётку. Зачем? Она не знает, ведь он и так вставил до конца… зачем? Зачем? Подогнув колени, он напрягает пальцы, раздвигая её ягодицы, и в этот момент опускает взгляд вниз. Гермиона не хочет смотреть, морщит лоб, надеясь не страдать так долго, как в первый раз. Есть шанс, что он кончит быстрее… От мыслей её отвлекает несильный импульс внизу живота. Грейбек двигает бёдрами, сделав простые фигуры. Она чувствует, как легко ему это даётся, преддверие влагалища растянуто после первого акта. Гермиона подтягивается на руках, отстраняясь, как вдруг… Резкое движение — вперёд бёдрами, вжимаясь пахом в её промежность, и такое же быстрое — назад, полностью вытащив член. Раздаётся звук, похожий на шлепок, причём раздаётся дважды: сначала, когда головка покидает влагалище, а затем от сгустка смазки, следом брызнувшей из входа. Горестный стыд! Гермиона издаёт всхлип, спрятав лицо в изгибе руки, но до этого замечает, как уголок его губ дёргается вверх. Она чувствует… о нет, она чувствует скольжение члена по губам, размазывающего смазку на вульве. Вообще, это так странно. Ствол трётся по выемке половых губ ровно снизу вверх, задевая уздечкой клитор. Всё же Гермиона испытывает любопытство, но не смотрит, в мыслях спрашивая: разве он не должен… ну, крениться как-то?! Быть настолько изогнутым вверх — это нормально?! По идее изгиб лучше стимулирует определённые точки там внутри… Разум пустеет, как и горло, выпустившее на волю сдавленный вскрик от нового проникновения. Видимо, пауза нужна была для дополнительного увлажнения или для чего-то ещё, например, чтобы повысить возбуждение до предела и достичь максимальной твёрдости и вздутых вен. Гермиона крепко жмурится и напрягает спину, сдавив ногами его торс и услышав после этого короткий, тихий рык. На этом спокойствие исчезает. Сделав пару медленных толчков, он втягивает в себя объёмную порцию воздуха и постепенно уменьшает интервал фрикций. Гермиона сильно хмурится. Он ощущается иначе, будто бы больше и горячее, или же… Вставив до середины, Грейбек вновь двигает бёдрами из стороны в сторону, одновременно массируя головку и… Тело обдаёт мощной волной тока, словно тот же бой импульса, который она ощутила, коснувшись заколдованного замка. Так кратко, поверхностно, но ощутимо. И… массируя переднюю стенку влагалища, наиболее чувствительную эрогенную зону. Да, всё же изгиб в этом случае является залогом хорошей стимуляции. — Фенрир, подожди! — шепчет онемевшими связками, испугавшись новых ощущений. А бояться есть чего. Заметив её реакцию, Грейбек делает возвратное движение и, подогнув колени, снова вставляет до середины. По ногам течёт смазка. Веет мускусным запахом, кисловатым с терпкими нотами. Гермиона чувствует, будто по гениталиям вновь водят ватой и щекочут… как-то изнутри. Вмиг появляется удушающий жар. Сложно дышать. Она проводит языком по губам, случайно слизнув капельку пота, и морщится от этого. Он не отвечает и не останавливается. Когда Гермиона открывает глаза, то вовсе изумляется увиденному выражению — тому серьёзному, только на этот раз его глаза закрываются мутной пеленой, губы блестят от учащённого дыхания, на коже испарина, но взгляд всё равно имеет отблески трезвой осмысленности. Ощущая плавно усиливающийся жар, Гермиона смущается такого открытого внимания с его стороны и снова закрывает глаза. Она как ранее прячет лицо в изгибе руки. Душа плачет солёными ручьями, не сумев победить физиологические особенности. Грейбек останавливается на секунду, чтобы прочистить горло и сплюнуть в сторону. — Я… — она не находит слова, когда он повторяет прошлую фрикцию, вставив лишь на середину, — я не хочу… — бормочет скорее себе, чем ему. Не хочу! Не хочу! Но… От самобичевания её отдаляет новое чувство. Ощутив на груди быстрый поток воздуха от его выдоха, Гермиона паникует из-за резкого толчка. С давлением пройдясь по передней стенке влагалища, член достигает глубины, врезавшись в матку. И от такого контакта появляется позыв к мочеиспусканию. Гермиона с ужасом дёргает ногами, пытаясь оттолкнуть его. Нет! Нет! Только не это! Всё хорошо… если, конечно, про ещё одно изнасилование можно так сказать, то и вправду всё хорошо, ведь когда он изымает, позыв прекращается. Гермиона с недоумением выдыхает, успокоив себя тем, что поза виновата в давлении на мочевой пузырь, а не её человеческая потребность. По всей видимости, вздох облегчения побуждает его к действиям. Гермиона решает, что ни в коем случае не будет смотреть… Она не смотрит, прикусывает губы и не смотрит на то, как оборотень увеличивает скорость и вторгается быстро и глубоко. При каждом толчке давит на мочевой пузырь, достигает матки. Из её рта через прикушенные губы звучит пристрастный стон, но он не замедляется, даже когда Гермиона выгибает позвоночник, невольно прижав клитор к его лобку. Жёсткие волоски щекочут промежность. Он переходит на долбящие толчки, такие как в прошлый раз. Каждую фрикцию сопровождают капли смазки, падающие на пол. Нет! Нет! Отвлекись, подумай кто он! Он враг! Он, он… Она поджимает пальцы на ногах, потеряв чувствительность. Конечности горят от приливов тепла. Гермиона не в силах терпеть и молчать. Зубы выпускают из плена кровоточащую нижнюю губу, и она издаёт громкий, протяжный стон, сорвавшийся в середине на вдыхающее шипение, а в конце на быстрое, прерывистое хныканье! Нет! Не делай этого! Сосредоточься на далёком ноющем ощущении от разрыва плевы! Оно есть! Точно есть, чувствуй только его и страдай, но не делай этого! К чёрту, к чёрту, к чёрту! Она держит глаза закрытыми. Оборотня здесь нет! Просто — зов плоти! К чёрту боль! Всего лишь боль, которой и нет вовсе! Запрокинув голову и прижавшись к нему грудью, Гермиона часто и шумно дышит, стонет и на очередной сильный толчок отпускает решётку и хватается за его плечи… Стоп! Стоп! Нет! Ощущение горячей, потной кожи и твёрдых мышц у основания шеи возвращает мысли из плена сладострастия. Гермиона округляет глаза и, оставив ладони на его плечах, резко вытягивает руки, врезавшись спиной в решётку и увеличив расстояние. Он замедляет движения бёдрами. Край рта косит вверх, когда он встречает её испуганный, на грани ужаса, взгляд, но ещё Гермиона замечает в нём искру удивления и самозабвенного упоения от её реакций на секс, проклятие, нет! — Я… я не хотела, — по глупости оправдывается, но явно поздно. И дважды будь проклят весь мир, Грейбек по-прежнему демонстрирует какую-то суровую серьёзность. Он подбирает слова. Она уверена, что оборотень скажет что-то грубое. Сузив глаза, Грейбек цокает языком и… Просто продолжает. С первым настойчивым толчком Гермиона содрогается от особо сильной конвульсии, но потом все чувства теряются в сплошном удовольствии. Тело медленно сковывают горячие тиски. Ближе, желательно сильнее, быстрее… Но нет! Зажмуривается. Она не позволит. Она больше не прижмётся к нему, однако… Ногти царапают кожу, собирая жирные частицы пота… Его пот. Нет! Нет! Её руки давят на плечи. Его плечи. Гермиона двигает пальцами и случайно задевает волосы. Его волосы. — Н-нет… да! Я… — она зачем-то качает головой, широко открыв рот и выпустив звонкий стон. Руки не слушаются. Грейбек двигается… ещё… ещё… каждый толчок — полный путь по вагине. Он выходит, оставляя головку у входа, и снова вставляет на всю длину. Нет! Не слушай звуки… это не шлепки тел, это выделения. Нет! Боже! Как вдруг… Продолжая вжиматься спиной в решётку, Гермиона до сих пор придерживается здравой мысли, что не может сократить расстояние… Она открывает глаза, когда он внезапно останавливается, оставив член внутри неё. Гермиона ожидает опасного зрительного контакта, но, к её удивлению, он застывает затуманенным взглядом где-то на её подбородке, моргает медленно, будто под дурманом, а потом, встретив взгляд, сужает глаза, сглатывает и… Делает небольшой шаг, почти не оставив расстояния. Гермиона отпускает его плечи и вновь цепляется за решётку над своей головой. Он не даёт ей время, чтобы прийти в себя. Убирает ладони с ягодиц и крепко обхватывает металлические прутья по двум сторонам от её туловища. Гермиона не успевает опустить ноги с его талии, он больше их не держит. Не успевает, потому что… Раздаются совместные стоны. Он настойчиво двигает бёдрами, входя быстрыми, рьяными толчками. У Гермионы закладывает уши от металлического скрипа. Держась за решётку, Грейбек буквально вбивает её поясницу в металл. Больно, больно и… Она прокусывает губу в приступе экстаза. Перед глазами сверкает серебристая рябь. От гениталий по всему телу распространяется… вата?! Возможно. Она не хочет знать. Горячая, острая вата, задевающая каждый нерв. На макушку сыпется пыль с мест, где решетка вбита в потолок. Спина явно синеет от ударов. Гермиона крутит головой, как помешанная, пытаясь отвлечься от приближения разрядки. Тело дрожит и немеет, млеет… как же млеет! И горит. Она теряет здравомыслие, теряет себя. Запах смазки забивает дыхательные пути. Теперь Гермиона забывает прежнее обещание и, не сдерживая шумных, неприличных стонов, подаётся вперёд, обхватив Грейбека за шею предплечьями и сдавив в кулак его волосы. Случайно врезается губами в скулу. Невольно поймав момент сильной, почти сладко-болезненной фрикции, она издаёт свистящий стон и, слегка всосав кожу на его щеке, прикусывает зубами. На одно короткое мгновение он замирает, но потом возвращает темп. Конечно, её зубы соскальзывают, оставив во рту вкус его кожи. Нет! Нет! Но… впервые она чувствует его так полно и близко. От него пахнет мокрой землёй, лакрицей и чем-то горьковатым. Кончики спутанных волос настолько жёсткие, что ощутимо врезаются в ладони. Гермиона моргает, задевая ресницами его щеку. От этого дёргается мышца над его скулой. К чёрту! Соски трутся по его груди. Волоски прилипают к её коже, давая лишнюю щекотку. К чёрту! — Боже… — мощная судорога проходит по телу. Голова тоже попадает под вибрацию, и лоб толкается куда-то в его ухо. Гермиона такая громкая, такая открытая в этот момент. К чёрту! Она знает, с кем делит близость! Ублюдок! Ублюдок! И крепко хватает зубами за мочку уха. Ради мести! Тянет так сильно, что слышит треск мышечной ткани. Будь он проклят! Ногти намеренно царапают его спину. До крови! До крови! Но пальцы скользят. Она скребёт, карябает, но пальцы скользят. Над ними раздаётся лязгающий звук металла. К чёрту! Толчки ощущаются, как непрерывная вибрация… Она стонет, выпустив его ухо. На языке остаётся частичка мёртвой кожи. Проклят! Проклят! — Будь т-ты проклят! — шепчет, с трудом сместив голову, но… Лучше бы не смещала. Она сталкивается с ним носом. Задевает свои царапины и жмурится, а он… Нет, она не хочет смотреть! Не хочет. Её накрывает волной. Оргазм наступает, Гермиона приоткрывает рот… Боже, боже… Что-то слышит, что-то чувствует на языке… Глотает. Это слюна. Он плюнул. Как всегда. К чёрту… По носу скользит его язык… Каждый позвонок, каждый мускул напрягается так сильно, что раздаётся хруст в его рёбрах — так сильно она сдавливает его ногами, так крепко держит руками, так страстно она кончает. Непроизвольные судороги толкают её вперед, при каждом движении она врезается в его грудь, лбом ударяет по его лбу. Грейбек неспешно замедляется. Волна постепенно затихает, лишив её сил. Гермиона задевает губами его губы, он останавливается совсем и… — Всё… — получается даже смешно, Гермиона без доли бодрости падает лицом на его плечо и также расслабляет руки, оставив их свешиваться за его спину. Вот только… О… нет, нет… Грейбек до странности аккуратно убирает руки с решётки, опустив их вдоль своего тела… нет… нет… Слабая Гермиона соскальзывает вниз. Какой кошмар. Без поддержки ноги не могут больше цепляться за его торс. Руки тоже скользят… Хуже ситуации не придумаешь. — Фенрир! — крик не получается из-за сорванного горла. Гермиона не успевает посмотреть на лицо и падает вниз, соскользнув с его тела, как с вертикальной горки. В промежности сразу становится неприятно, когда член выпадает из вагинальных стенок, а сама Гермиона, приземлившись вниз, на секунду задевает его носом. Мерлин! На лице остаётся липкость, а ещё… Сил нет, Гермиона как падает на пол калачиком, так и остаётся. Ситуация предстаёт ужасом. Он… он… во-первых, он не кончил, да и собирался ли, а во-вторых… Тяжело дыша, она поднимает глаза. В другой момент его ступор мог вызвать её улыбку, но не сейчас. С высоты своего роста, оставив руки опущенными вдоль тела и не убрав член, на неё смотрит пристальным, немигающим взглядом оборотень во плоти, а на его щеке… Гермиона перестаёт дышать и глупо открывает рот. Грейбек смотрит в её глаза и очень медленно поднимает ладонь к своему лицу. Проводит по щеке… на пальцах остаётся кровь… О нет… Ведёт пальцы дальше, отодвинув прядь волос, и… — О… — Гермиона сглатывает, — это не я, то есть я ненамеренно… А он дотрагивается до мочки уха… до двух мочек, точнее до одной, но порванной на две части… не очень сильно, конечно, но… Гермиона закрывает ладонью рот. Этот кошмар будет длиться бесконечно. Ну, кто кого, а каждый честно что-то порвал у другого. В общем-то, зуб за зуб, то есть плеву за мочку…