Лакрица

Со времени первого взаимодействия с волком Фенриром она считает полнолуние самым опасным периодом ночного цикла. Когда из леса раздаются вой и стрекот, а полная луна оснащает светом бездонный небосвод, в минуту постыдной слабости Гермиона воспринимает природу, как вязкую топь, где гибнут изнурённые жертвы голодных хищников. Избитые метафоры про мрачные таинства и живописность ночного неба больше не вызывают в ней сильной экспрессии, свойственной мечтателям и романтикам. Лес опасен, звери беспощадны. Если не ты их, то они тебя… Но в данный момент Гермиона подавленно проклинает казалось бы самое безобидное новолуние, а всё из-за того, что на небе вовсе нет лунного света, а перелесок объят кромешной тьмой, где только через стволы деревьев можно заметить огненные всполохи догорающей Норы. На оборотней отсутствие луны, а точнее её затемнение влияет так же, как на работающего человека действуют начало и конец трудовой недели. Чем дальше от полнолуния, тем легче и, следовательно, безопаснее для их жертв. Чем ближе к обращению, тем оборотень опаснее и агрессивнее. Грейбек — бомба замедленно… зверь замедленного действия, и завтра, скорее всего, начинается отсчёт к обострению его кровожадности. Она о многом успела подумать, читая и расхаживая по комнате Чарли. Вывод формируется сам по себе: если и есть время наибольшей уязвимости для боевого командира, то это именно сегодня — в момент, когда она изо всех сил пытается сохранить остроту мышления и использовать знания на практике. Ради выживания Гермиона переступает через мораль и, крепко сжав рукоять ножа, ловит момент, когда Грейбек нападает и подминает её под себя… Это сложно, намного сложнее, чем колдовать палочкой. Любой удар холодным оружием воспринимается как более личный и тесный контакт. Ей страшно причинять боль собственными руками. Далеко в сознании звучит отголосок беседы родителей, обсуждающих статью в медицинском журнале о навязчивом страхе совершения насилия. Раньше Гермиона всегда придерживалась мнения, что её характер не позволит вредить людям по причине рационального деления поступков на плохие и хорошие. Понятия душевных переживаний, совести и доброты помогали в любых ситуациях, обобщая все черты настоящего гриффиндорца, однако теперь, встретившись с реальной угрозой один на один, Гермиона понимает, что её неготовность к нападению на другого человека связана не с благородными принципами, а с отсутствием какой-либо физической подготовки. Она может ударить, да! Конкретно его она хочет поколотить от души! Гермиона рассерженная и суровая в этот вечер. Потому что зла на него! За всё, что он сделал с ней, за поимку её друзей в лесу и смерть Добби, за искажение нравственности, за то, что постоянно находится в её голове, заставляя вспоминать и вновь переживать все их встречи и разговоры. За то, что он такой вихрастый, в конце концов! И вообще дурное животное! У него полно мелких шрамов на лице, да и рубцы быстро заживают, не убьёт же она, ей-богу, просто ранит! Она может, может, может и хочет! Но как только с силой сжимает нож, большой палец врезается в декоративную резьбу на рукояти и по ладони пробегает болезненная конвульсия. Вскрикнув от столкновения с его телом, Гермиона оказывается на земле, распоров колени и локти. Логично, что под его весом от неё останется лишь кудрявый блинчик, но нет. Грейбек приземляется на четвереньки прямо над ней. Будь дважды проклят! Так быстро, как только может, оттолкнувшись всем телом от земли и крутанувшись волчком, Гермиона без широкого замаха резко ударяет ножом наискось, но он спешно реагирует, двигая головой. Она попадает в изгиб челюсти и… Глаза широко распахиваются от брызнувших капель крови и звука… нет, это не звук режущего оружия, порванной кожи и тем более не звук вражеского стона, которого вовсе нет. Она слышит звук, напоминающий удар тупого металлического предмета о плотно натянутый брезент, как если бы она ударила боксёрскую грушу. Боль обжигает ладонь, а кровь… какой постыдный кошмар, это не его кровь. Гермиона реагирует инстинктивно и, мельком встретив удивлённый, слегка безумный взгляд лихого командира, стремительно отскакивает назад, по-прежнему сжимая нож, испачканный собственной кровью, струящейся по пальцам. Какого чёрта произошло, она не знает. На его скуле остаётся кривой темнеющий след, но никак не порез от ножа, в отличие от ран на её бедных пальцах, которые по какой-то причине кровоточат и пощипывают, хотя всё также удерживают рукоять, как и раньше. — Нет! — как только он делает рывок, чтобы схватить, Гермиона опрометью разворачивается и бежит дальше. В душе ругает себя за внешний вид. Никогда! Теперь она никогда не станет пренебрегать угрозами Грейбека. Ведь говорил же про новолуние, а она… Что ж, печально, она одета не для лесной прогулки: джинсы, белая футболка, бисерная сумка, босые ступни и, как оказалось, крайне бесполезный нож — вот и всё обмундирование. Но сердце так рьяно горит, извне качая адреналин, что она ни в коем случае не сбавит темп. Ударит ещё, если нужно. Она слишком громко дышит и быстро бежит, чтобы следить за погоней. Впереди поваленное дерево, Гермиона прыгает и в этот момент… — Отпусти! — уже в полете её со спины крепко подхватывают за туловище. — Нет! — она дёргается всем телом и ударяет его пятками. — Оставь меня в покое! — окончание слов тонет в коротком визге, когда она со всей силы бьёт локтем назад и вроде бы задевает его шею, но Грейбек усиливает хватку и, практически кувырком, перевернув её через голову и развернув к себе лицом, грубо толкает к ближайшему дереву. Гермиона впервые ощущает такой завышенный эмоциональный срыв и потерю контроля, просто действует в соответствии с желанием хоть как-то поквитаться, поэтому не дрожит от страха, а наоборот вновь дёргается в сторону, замахиваясь руками и уворачиваясь от него. В пылу сопротивления она не замечает его пылающего, пожирающего взгляда, ей всё равно, что он топит её в лазури и одновременно обжигает жёлтыми искрами. Гермиона так зла, так зла, в особенности разгневана за то, что он снова как беспечный болван вырывает нож прямо за лезвие! Рукоять выскальзывает из её руки, Гермиона не знает, как воспрепятствовать этому, просто… просто сама отталкивается лопатками от колючего дерева, царапая спину, и всем весом налегает, толкает его назад… в общем, он не сдвигается, конечно, а Гермиона просто врезается в него и… На лицо падает каштановый локон, выбившийся из слабой заколки, и закрывает один карий глаз. А оборотень в одно мгновение хватает запястья и заводит их за её спину, тем самым заставив приникнуть грудью к его груди. Знакомая сцена без всяких ухищрений. Сердца вновь сталкиваются почти на ровной линии из-за того, что он ставит её на мыски и вжимает в своё тело. С натяжкой можно сказать, что обнимает, удерживая запястья двумя руками. Гермиона не справляется с прерывистыми вдохами, когда между лицами остаётся минимальное расстояние. Локон, оказавшись у уголка её рта, от дыхания так и развевается между ними, щекоча кожу и создавая подобие некой преграды, задевает его уста, через которые он хрипло шепчет, едва слышно для её заложенных от бега ушей: — Я так и знал, ведьма, — выражение приобретает признаки безудержного упоения, рот изгибается в едком, торжествующем оскале, глаза блестят, он протяжно втягивает воздух через нос, — когда тебе некого защищать, ты перестаёшь лобзать и стлаться, словно понурый зверёк, и встаёшь на дыбы, виляя и артачась, — Гермиона чаще дышит, сморщив лицо в яростной гримасе, от которой он кратко, томно вздыхает и, резко склонив голову, полушёпотом тянет ей на ухо, — будто это вовсе не ты, как ненасытная шлюха, сбрызнула, когда кончала! Не слушай! Даже не думай понимать его слова! Из его рта ничего не звучит, кроме грязной скверны! Забудь! Боже… если бы он пропускал сравнительные обороты в своей речи, то… Злость на лице так и остаётся, когда Гермиона немигающе испепеляет его прищуренными, враждебными глазами. В темноте она едва видит очертания тела и погружается в бездну сверкающих радужек. Нельзя сдаваться! Пока есть запал, нужно сопротивляться, поэтому она делает единственное, что приходит на ум — одновременно пинает коленом и мотает головой, ударяя лбом по его носу. — Мне есть кого защищать, — либо он сам отпускает, либо она успешно брыкается, но в следующую секунду Гермиона рьяно и неуклюже отшатывается, — себя! — её тело лишается источника тепла, она успевает заметить, что он одет, как и прежде, в рубашку и кожаные штаны. Странно, почему-то она была уверена, что он потратит её галлеоны на новое пальто. Хотя зачем оборотню вообще верхняя одежда, если он никогда не мёрзнет?! Радость свободы затмевается новым захватом. Грейбек задирает голову, высокомерно оглядев её кичливым взглядом, который она уже видела в подвале, когда он пришёл за ней, чтобы отвести наверх. Это подавляющее превосходство. — Да ну, пташка? — в голосе необычное, фальшивое спокойствие. Гермиона бросается в сторону зарослей, но успевает лишь вздохнуть перед тем, как он вновь подхватывает её за талию и толкает к широкому дубу. Отбиваясь, будто в припадке бешенства, Гермиона останавливается лишь тогда, когда он хватает её за руки, приподнимая их над головой, и прижимает к дереву одной ладонью. На спине моментально появляется жжение от трения с твёрдой древесиной, но это не мешает новой попытке дать отпор. Она извивается, терпя царапины, мотает головой, лягает, пока вдруг совсем близко у самой макушки не раздаётся совершенно неожиданный хрипящий стон в ответ на её брыкание. И тут вдруг она, наконец, осмысливает его слова, получая новую порцию стыда и алого румянца. Сократив расстояние, Грейбек зарывается носом в её волосы. Одной ладонью усиливает хватку, не разрешая опустить руки, а второй бесстыдно пробирается под футболку, щипками сжимая кожу на боку. — Вспыльчивая, — он произносит совсем тихо, будто самому себе, — строптивая, — Гермиона прикусывает губу, надеясь усмирить быстрое дыхание, её глаза по-прежнему метают молнии, а он придвигается вплотную и ведёт ладонь вниз, сжав пальцы на внешней стороне бедра, — ершистая, — сочетание «рш» картаво щекочет ушную раковину, когда его губы задевают мочку, а потом он внезапно прочищает горло и повышает голос, передразнив её ранние слова, — «Фенрир, пожалуйста! Не позволь им убить меня!» — она вздрагивает от прозвучавшего имени, а он насмешливо хмыкает. — «Помоги мне и моим друзьям!» — ещё один смешок, Гермиона жмурится, ощутив давление его грудины, а ниже колени зажимают её ноги. — Больше не скулишь, а? — она не открывает глаза, хотя чувствует, что оборотень отклоняет голову, чтобы посмотреть на лицо, следующая фраза сопровождается широким оскалом, она знает, что он скалится, насмехаясь над ней. — Может, найти для тебя побитую шавку, чтобы ты вновь умоляла меня спасти её?! То ли горько на душе, то ли просто обидно, но Гермиона признаёт, что он прав, указав на разницу между её поведением, однако стыдиться здесь нечего, в отличие от… всего остального, что он говорил раньше. Пылкое сердце не боится, Гермиона напоминает себе: чем дальше от Грейбека, тем сильнее страх, а сейчас… верно, сейчас он настолько близко, что вместо страха, появляется желание дерзить, поэтому Гермиона медленно открывает глаза, подарив ему взгляд, полный гнева и раздражения. Сглатывает, избавляясь от неприятного комка в горле, и слегка кривит лицо, увидев в нём нарастающее самодовольство. — Я больше никогда не буду умолять! Его оскал не уменьшается, зато дёргается край брови и немного расширяются зрачки. — Почему же? Смешанные чувства, с одной стороны, она понимает, что его ненормальное отношение к ней может помочь в борьбе против Пожирателей, но, с другой, Гермиона не собирается прощать его за совершённое насилие и все сокрушительные эмоции, пережитые в подземельях. А ведь она даже не поблагодарила за спасение, надо полагать, секс — наименьшая цена, которую можно заплатить за побег из мэнора, поэтому ей незачем жаловаться, но всё равно, вернувшись в прошлое, она бы продолжила бороться в той ненавистной темнице, даже невзирая на тщетность сопротивления. К сожалению, смелость постепенно покидает Гермиону вслед за исчезнувшим адреналином, тем не менее она с вызовом выдаёт: — Умолять можно человека, а ты… — кратко поджав губы, Гермиона в темноте видит лишь переливы голубых радужек, — животное! Видят боги, она не хочет его злить, но желает оскорбить, хотя едва ли гнев и обида — не причинно-следственные понятия. После её слов любой человек оскорбился бы, но он сам так часто напоминает ей о своей звериной сущности, что Гермиона логично ожидает чего-то другого, но явно не ярости с его стороны. Ей нужны лишние минутки, чтобы успокоиться и придумать, как сбежать. Гарри не бросит её, а горностай Артура наверняка хотел сообщить Молли, что на их дом нападут, поэтому здесь точно скоро появятся Кингсли и Римус. Они помогут и спасут. Ты так часто нуждаешься в спасителях! Волк Фенрир, будь он человеком, разочаровался бы в тебе! Ага, зато Грейбеку очевидно нравятся все эти мольбы. Кстати… Уж чего она точно не ожидает, так это ещё одного хрипящего стона после её выпада. Оборотень даже глаза прикрывает, будто в каком-то своём экстазе, но потом, встретив её взгляд, он осмысленно и весьма довольно отвечает: — В точку, ведьма! — сказав с придыханием, он неожиданно грубо выпускает её руки, чуть оцарапав тыльные стороны о древесину. — Так даже интереснее! О нет! Гермиона вкладывает предельную силу, вонзаясь ногтями в его плечи и отталкивая. Запрокидывает голову, уворачиваясь от языка, который начинает скользить по подбородку. Чёрт! Чёрт! Только не опять! Только не снова! Зажмурившись, она чувствует его руки на себе. Шершавые, загрубелые пальцы везде, всюду и сразу. Когтистая ладонь мнёт бедро, как мясо, другая тискает бок под футболкой и поднимается выше, зажимает грудь через чашечку бюстгальтера. Ей сложно дышать, когда он вдавливает её своим телом в ствол дерева. Лопатки и поясница горят от трения. Какая польза от рук?! Она бьёт его по плечам, тянет за волосы, вонзается ногтями в кожу, но всё без толку. Ему просто плевать, просто не больно, а если больно, то… ну, тоже плевать. Её звонкий голос достигает предельных высоких нот, когда длинный бойкий язык переходит на шею и делает слизывающее движение от ключицы до уха. — П-почему интереснее? — из горла вырывается отчаянный стон безнадёжности, она не хочет слышать ответ, но если он хотя бы на минуту уберёт свою морду, то она сможет вдохнуть полной грудью. Схватив за нижнюю челюсть, он задирает ей голову и, столкнувшись носами, с жаром произносит: — Интереснее объезжать тебя… — договаривает с выраженной охрипью, — борзую, — он глубоко вдыхает её запах. Гермиона перестаёт двигаться, не веря слуху. Нет, только не эти его масти… Нет! Сердце мгновенно получает заряд боли, поверив в потерю особенного статуса в его глазах. Только не это! Нет! Гермиона искренне верила, что она единственная, кого он не включает в свой список кобыл, но сейчас… Его брови медленно поднимаются на лоб, когда она в полной мере демонстрирует ему набор самых глубинных, подавленных эмоций. Женские пальцы сами по себе застывают на его плечах, даже мягко как-то, словно вмиг обессилев, а в глазах появляется влага. В отличие от его ярких голубых омутов, её карие почти не выделяются в темноте, но что-то подсказывает Гермионе — он видит их! Не успев подумать, она еле слышно шепчет свои прежние слова: — Я не твоя л-ло… — О, нет-нет, — Гермиона вздрагивает и хмурится, когда он утыкается лицом в шею и начинает смеяться, каждый звук наполнен откровенным ехидством, при этом насмешка почти беззлобна, но потом вдруг Грейбек замолкает, а на шее она чувствует, как прижатые губы неспешно растягиваются в широкой ухмылке, передние резцы врезаются в яремную вену, — интереснее объезжать… — Гермиона издаёт прерывистый всхлип, не желая слушать, но он продолжает говорить, добавив в голос игривые, зазывающие нотки, — сношать и трахать тебя, — она жмурится, по щеке бежит одинокая слезинка, — борзую… — зубы скребут по коже, когда его губы касаются мочки, и тут он понижает тембр, по-прежнему ухмыляясь, — женщину. Она раскрывает глаза… как и рот, и собственное сердце, открывшее двери для целебного потока силы. Он… он… Животное! Животное! Но он… он… Животное же, ну! Но… проклятие! Проклятие! Можно сколько угодно прятаться от очевидного, но факт бесспорен: слова из уст Грейбека воспламеняют её женское самолюбие. Чёрт! Ей приятно слышать от него именно такую простую формулировку. Он не назвал её ведьмой или самкой. Он произнёс так, как сказал бы мужчи… Нет, Гермиона не позволит ему снова вторгаться в её внутренний мир! Нельзя слушать, нет! Раньше она считала, что он опасен из-за своих внушительных габаритов и физической силы, которые в одну несправедливую минуту в темнице призвали в ней неосознанное влечение, но теперь… о Мерлин, до этого момента он ни разу не говорил ей что-то приятное, человеческое… и это опасно, его болтливый язык чрезвычайно опасен для её навязчивых мыслей и впечатлительного сердца! По округе проносится сильный порыв ветра. Через кроны деревьев периодически мелькает оранжевое пламя от дома Уизли. Им хватает нескольких мгновений озаряющего света, чтобы увидеть друг друга. По лицам проскальзывают тусклые отблески, Гермиона удивленно бегает зрачками по его лицу, будто видит впервые… так и есть, по какой-то причине его кожа кажется более гладкой в местах, где раньше были слишком расширенные поры. Скулы не такие высокие за счёт пополневших щёк, даже губной желобок, которого раньше не было заметно, сейчас образует ровную впадинку над верхней губой. И… нет, волосы всё такие же ужасные, как и кудлатая чёлка, в данный момент косматым веером торчащая в разные стороны. А глаза… она всматривается в его глаза, издав изумлённый вздох, потому что внешние чёрные контуры вокруг голубых радужек вовсе отсутствуют. Как ни странно, но сейчас его портит только пожелтевший синяк на изгибе челюсти, а не что-то другое, вроде жирного блеска на лице. Сколько ещё у него обличий, сколько состояний? Он всегда разный. Едва ли хоть один человек смог бы сосуществовать с ним рядом всё время, не сойдя с ума от постоянных изменений! Когда Грейбек угрожал Джинни, Гермиона видела звериные черты, но теперь, когда он спокоен, игрив и покладист настолько, что в своём стиле сказал ей комплимент, то… Хватит! Вспомни, всё вспомни! Когда она в похожей ситуации стояла в подвале, а он сомкнул зубы на её глотке, то первым делом на ум пришёл вопрос: «С-сегодня полнолуние?» — Сегодня новолуние, — не вопрос, а чёткое утверждение, объясняющее его приподнятое настроение, очень тихо слетевшее с её губ, почти заставляет Грейбека закатить глаза. Конечно, она читала, что оборотни в это время больше всего похожи на людей, но представить таким независимого командира было очень-очень сложно. Ветер усиливается, Гермиона теряет зрительный контакт, когда перед лицом качаются прядки её волос. Она часто моргает и сдувает их в сторону, как вдруг… Сделав небольшой шаг назад и смотря на её лицо, Грейбек облизывает нижнюю губу, ровно от уголка до уголка, потом скалится, наклонив голову к плечу и сузив глаза. Взгляд становится лукавым, а интонация сквозит издёвкой: — Сегодня новолуние, — подтверждает он, а Гермиона ловит момент свободного пространства и делает попытку улизнуть вправо, но он резко хватает запястье, по-прежнему смотря в её глаза, — а я животное, и чую кровь, — внезапно он дёргает её руку на себя, приблизив кисть к лицу. Гермиона так потрясена сегодняшним взаимодействием и его внешним видом, что не сразу смекает, о чём он говорит, хотя раны на руке как прежде кровоточат. Оборотень опускает веки, невольно позволив ей вдобавок удивиться более длинным, чем раньше, ресницам, и кончиком носа касается внутренней части её ладони, прямо по линии алого пореза. Гермиона напрягает пальцы, желая выдернуть её из хватки, но следом за носом он медленно облизывает царапины языком, вызвав неприятное покалывание по краям ран. Грейбек открывает глаза, хотя лучше бы он этого не делал, потому что его пытливый, жадный взгляд, явно сговорившись с языком, покалывает её трепещущее сердце. Она замирает, а он тем временем продолжает говорить такой интонацией, будто логически рассуждает: — А ты борзая женщина с надлежащими придатками, и я хочу тебя, — его пальцы сильнее сжимают запястье, он облизывается, размазав её кровь по своим губам, по-прежнему держит руку у своего лица, а потом издаёт ироничный смешок и, изогнув одну бровь, наклоняет голову, посмотрев на Гермиону исподлобья. — Уяснили. Поэтому давай по-быстрому. Что? Нет, что-что? До его последних слов, где проявляется томительное, дикое нетерпение, Гермиона так изумлённо хмурится в непонимании степени опасности и его настроя, что теперь она успевает только ошеломленно вскрикнуть перед тем, как он отбрасывает её руку и ловким движением, схватив за плечо, разворачивает лицом к дереву. В голове эхом повторяются его «давай по-быстрому», опять-таки сказанные слишком беззаботно и фривольно, будто на этот раз вместо лезвия он голыми руками скручивает её душу. Интонация сводит с ума, поскольку нелогично совмещает властные нотки, не терпящие возражений, и азартную простоту, словно вот так зажимать Гермиону в лесу является штатным распорядком его дня… ночи. Действительно, что такого?! Давай по-быстрому, в чём проблема?! Ублюдок! Голова кружится, лоб случайно задевает древесную кору и начинает болеть. А в ушах между тем: «Теперь за тобой долг, Гермиона Грейнджер.» К чёрту долг! — Прекрати! Нет! — она громко кричит, надеясь, что её услышат Гарри и Рон, хоть кто-то. — Я не хочу! Не хо… — мозолистая ладонь закрывают рот, вдавив её затылок в мужское плечо. — Не хочешь по-быстрому?! — насмехается он, стягивая вниз её джинсы и не удосужившись расстегнуть пуговицу и молнию. Вместе с нижним бельём джинсовая ткань почти больно сдавливает тазовые кости. За поясом оголяется лобок, по которому сразу скользят пальцы, к счастью, без когтей. Гермиона мычит в его ладонь, пытаясь прикусить и освободиться, но он смыкает зубы на ушной раковине, раздвигает ногой её ноги и тянется к своему ремню. Почувствовав сзади возню, Гермиона резко мотает головой и добивается свободы рта, чтобы прокричать: — Я не хочу делать это! Не хочу, чтобы ты прикасался ко мне! — его зубы, вцепившиеся в мочку, не останавливают её претензий. — Не хочу даже думать о тебе! — ткань футболки на пояснице трещит от разрыва. — Отпусти! Я запрещаю! — Запрещаешь?! — с ухмылкой цедит он. — В стае тебя давно бы загрызли за суконный язык в мой адрес. Она не следит за своими словами, потому что вновь ощущает влажный укус на сонной артерии, цепкие руки шарят по бёдрам, а в её голове по-прежнему сияет картинка его человеческого лица с голосом обыденного «давай по-быстрому», которые заставляют краснеть и дрожать, но не от страха, а непонятно от чего. Нужно прекратить это, иначе всё будет ещё хуже, а командир победит, просто взяв её в лесу, как… да, как «бесстыжую потаскуху»! Гермиона необдуманно и неприязненно голосит: — Ты и твоя стая - мерзкие, бездушные существа, не достойные жиз… Внезапно горло нестерпимо попадает в плотную ловушку когтей. Сразу перехватывает дыхание. Гермиона округляет глаза, когда его большой палец давит на шейный позвонок и по всей спине распространяются судорожные спазмы. На какие-то секунды даже ноги теряют чувствительность, переставая держать тело, но Грейбек не даёт ей упасть, а Гермиона со злостью на него и на себя вспоминает слова Люпина: «Оборотень, обративший меня, таким образом отомстил моему отцу за то, что он назвал его народ бездушными существами, не достойными жизни.» И снова больно где-то в сердце, но она не собирается сдаваться и отгоняет чувство вины, вынуждая себя думать, что собственные фразы содержат искренность. Всё это ему назло, потому что она обижена и злится, а в глубине души считает, что пусть лучше он убьёт её, нежели снова заставит пылать и потерять голову в его объятиях… когтях. Гермиона чувствует ужесточение хватки на бедре. Даже через одежду он оставит отметины своих пальцев. Судорожно сглотнув, Гермиона пытается повернуть голову, чтобы увидеть его лицо боковым зрением. Когти царапают её горло, тоже усиливая давление, но… Она ощущает его ускоренное, рваное дыхание при каждом ударе твердой грудины по её спине. И вновь Гермиона практически цепенеет от того, что видит: Грейбек смотрит перед собой, будто в пустоту, держа веки полуопущенными, морщины у внешних уголков глаз то пропадают, то появляются, когда он с интервалами щурится, но больше всего Гермиону пугает дрожащая верхняя губа, то и дело показывающая клыки. Щёлкает кадр из прошлого, заставляющий её вспомнить своего волка и на секундочку заметить сходство с пастью, конвульсивной в припадке ярости. Хотя страх давно скрывается за похожим гневом, она тоже начинает трястись, потому что Грейбек вообще перестаёт дышать и кривит лицо в презрительной гримасе, а потом вовсе закрывает глаза и морщит нос. — Ч-что ты… — начинает она, ощутив колебания на горле, его пальцы то сжимаются, то разжимаются, стискивая её связки. — Выжидаю. Непредсказуемый ответ побуждает её напрячь плечи. На его лице дёргаются мускулы… показывая высокие скулы… куда исчез жир на щеках?! Великий Мерлин, она не может его терпеть! — Выжидаешь чего? — Многого, — кратко сплюнув на землю прямо за её плечо, Грейбек открывает глаза, — например, контроля, чтобы не прикончить суку её же собственным тупым ножом! Тупым? Так вот почему вместо звонкого звука она слышала глухой удар по его челюсти. Уже позже Гермиона с удивлением раздумывала, почему его признание повлияло на неё так… ну, в общем, она тронута, что вместо сиюминутного насилия он вслух озвучивает, как обстоят дела с его состоянием. Новолуние и вправду удивительным образом меняет поведение, награждая терпением и здравым смыслом. Однако потом его лицо звереет и более злобно он договаривает: — А ещё отлёта назойливых мух. Она только собирается удивиться и спросить, что он имеет в виду, как внезапно… — Гермиона! — это Гарри. Она тоже слышит голоса в той стороне, где сверкает пламя. — Мисс Грейнджер! — боже, это голос Кингсли. Она резко отталкивается от дерева, невзирая на острые когти на горле. Начинает бороться, и на этот раз его терпение испаряется. Гермиона успевает развернуться и краем глаза увидеть у него на поясе тот самый тупой нож мистера Уизли, но… оказывается, он забрал не только его. Прямо перед её носом появляется кончик виноградной лозы, а в следующий миг Грейбек хватает её за локоть, и они вместе пропадают в аппарационном вихре…