Лакрица

Истекает не только тело, но и душа. Наплыв чувств и эмоций, очевидно, самый массовый в её жизни. Плоть своевольно предаётся разврату, сердце увлечённо шалит, изнывая от жгучего желания прижать оборотня к своим губам и жадно вкусить ещё, но… Утомлённый разум на последнем издыхании нуждается в правде, нет ли у него ещё причины для нежелания целовать её. Нужно быть глупой дурой, чтобы забыть главную проблему в их любовных отношениях: Грейбек является преступником. Да и какие такие любовные отношения?! Звучит так, будто они встречаются… Просто Гермиона не может по-другому охарактеризовать ситуацию, в которой оказалась по вине оборотня. Что именно происходит между ними? Впервые они встретились несколько лет назад, волей-неволей Гермиона разделила с ним важные события своей жизни. Какова была вероятность, что в момент первого появления крови между ног она окажется в компании своего будущего первого мужчины?! Нулевая вероятность, тем не менее всё случилось именно так. Мало того, вдобавок он был первым, кто вообще дотронулся до неё настолько интимно. Но помимо приватной связи, Гермиона делит с ним воспоминание своей первой настоящей битвы, где она принимала непосредственное участие в компании лучших друзей. Она помнит чувство опасности и живой адреналин от противоборства тёмных и светлых сил в Министерстве во время пятого курса обучения. Это воспоминание тоже напрямую связано с Грейбеком. Из-за дружбы с Гарри её жизнь наполнена рискованными приключениями, но все пережитые ситуации в первую очередь влияют на окружающую действительность, где главной целью является победа в войне против Волдеморта. Гермиона всегда старалась абстрагироваться от личных проблем и переживаний в пользу общего дела, но вот… в судьбу врывается бесцеремонный дикарь, который без спроса переворачивает с ног на голову весь её внутренний мир. Пожалуй, по степени влияния на её личные взгляды и принципы Грейбек уступает лишь волку Фенриру, а всё потому, что последний связан с её самым трепетным воспоминанием из детства, заставившим маленькую Гермиону снять розовые очки и объективно оценить магический мир с точки зрения реальной опасности и естественных природных законов. А ещё волк Фенрир для неё — символ бесстрашия и безопасности, но с недавнего времени, а именно после того, как Грейбек спас её от Пожирателей, в этом убеждении появляется небольшая оговорка: с оборотнем она тоже чувствует себя в безопасности… по крайней мере, в безопасности ото всех, кроме него самого. Гермиона понимает серьёзность угрозы, которую олицетворяет собой каждый его жест, но глубоко в душе испытывает чуть ли не восхищение такой силе, способной защищать тех, кто её достоин. Достойна ли она его силы? Гермиона не знает, но всё-таки мысль о том, что такой человек, как Грейбек, чувствует обязанность по сохранению её жизни, приятно волнует девичье сердце. Собственно, все эти мысли очень быстро пролетают по сознанию потому, что Гермиона с панической растерянностью задаётся вопросом: почему ей так необходим настоящий поцелуй? А также почему, невзирая на обиду из-за того, что он не позволил ей быть сверху, она ощущает его вес на себе, как нечто само собой разумеющееся и правильное? Понимание возникает на уровне первобытных инстинктов, далёких от разумных суждений. Видимо, вот так: прижатой к полу его крепким телом, можно тоже почувствовать мощь, силу и защиту от целого мира. Ага, ну да, а сидеть у него на коленках — страх в чистом виде. Сидеть сверху… а вдруг упадешь и мир нападёт?! Нет же, дело в другом! Просто в присутствии Грейбека обостряется склонность к покорности, а может, к подчинению. И если раньше Гермиона связывала причину возникновения у себя этого чувства с его угрозами и применением физической силы, то теперь подобная тяга к послушанию вытекает из необузданного, рокового влечения с её стороны. Причём странного влечения, частичного и, как ни странно, не связанного с желанием почувствовать его член внутри себя. Больше чем половой акт, ей нравится слышать из его уст пусть и сомнительный, но комплимент, нравится ощущать его руки на теле без резкости движений и острых когтей, нравится смотреть, как он точит нож и говорит про гиен, нравится трогать его волосы, когда он не обращает внимания и просто курит… о Мерлин… это беда, катастрофа, лунное затмение в её душе. Ей нравится чувствовать прикосновение шершавых губ, ведь только поцелуй может доказать, что такой подлый, грубо говоря, аморальный тип, как Грейбек, способен испытывать к ней что-то ещё, помимо сексуального интереса. Это больно. Ей неожиданно больно от осознания, что… Что… она ему не нравится так сильно, как он нравится ей! О боже… Гермиона готова себя возненавидеть за слабохарактерность, ведь вместо того, чтобы проклинать своего насильника и отъявленного злодея магического Лондона, она с несправедливой грустью признаёт: в ней нет ничего привлекательного и полезного, чтобы нравиться ему как-то иначе, кроме как временной забавой во время преследований магглорождённых и Гарри Поттера. Даже вымени нет… господи! Котёл ещё ладно, но тоже не варит, хотя она умная волшебница и знает много заклинаний, но Грейбек под котлом, то есть под головой явно имеет в виду не начитанность, а жизненный опыт, которого у неё тоже недостаточно! Всё плохо, всё! Сколько ему лет? А она — девчонка без котла. Без зубов, раз и кната не дадут! А он ценит длинные клыки. Конечно, раньше она сделала вывод, что он живёт согласно звериным инстинктам, заключающимся в пропитании и спаривании, но… теперь, после сегодняшнего… ну, после свидания у костра… Гермиона чувствует душевную боль, принимая за правду, что раннее бесполезное сопротивление сыграло противоположную роль и подтолкнуло её к принятию Грейбека, как мужчины, в которого по неопытности, против воли можно влюбиться. Конечности погружаются в оковы страха от подобного довода. Гермиона дрожит и в мыслях кричит «нет», отрицая мнение о влюблённости. Это не то, что можно ожидать от гриффиндорки Гермионы Грейнджер. Совсем не то! Профессор Макгонагалл отругает за подобное поведение, Рон начнёт упрекать, Гарри получит очередной повод для самобичевания из-за того, что не предотвратил пленение в мэноре, приведшее к подобному итогу… нет, нет! Гермиона ни за что не позволит Гарри снова страдать! И себе не позволит! Вспомни Фелисити… ей больно. Верно… Вспомни Люпина… ему больно. Вспомни себя в холодном подземелье, склонённой к полу, и его позади, выворачивающего твой плечевой сустав. Гермионе больно. Она помнит, закрывает глаза и… Чувствует прикосновение. Треклятые, горькие губы, которые она скрепя сердце хочет целовать, прижимаются к её собственным, приоткрытым, а кончик чужого языка проникает в серединку, закрывая щель и толкаясь глубже. Капля слюны стекает через край нижней губы, защекотав её подбородок. Слюна тоже горькая, по идее, должна быть противна, ведь Гермиона не любит запах сигарет, а уж про вкус и вовсе нужно думать с отвращением. Она сильнее жмурится, невольно издав горловой стон, который исчезает в её рту, слившись с языками. Гермиона прячет свой, свернув его к нёбу и ощутив мгновенное онемение и боль от натянувшейся уздечки, но… Не открывай глаза! Не думай, не чувствуй, не красней… в памяти сияет сон, где оборотень засовывает маслянистый язык и достаёт до миндалин. Запах тот же, такой претерпкий, что вяжет… «Я чувствую твой запах между ног, ведьма, сочный и терпкий настолько, что у меня вяжет во рту.» Господи, нет, только не это! Гермиона напрягает шею так сильно, что чувствует мышечную боль где-то под ухом. А он так и прижимается губами к губам… и просто двигает шероховатым языком, водя кончиком по уздечке… ей щекотно, влажно. Это не поцелуй, то есть… она не знает… просто уздечка ноет, заставив расслабить язык, и… — Н-н… — промычав неоконченное отрицание, Гермиона хватает его за волосы на затылке, пытаясь оттянуть от себя, а всё из-за того, что Грейбек слегка отстраняет язык и потом резко вытягивает, проскользив по её собственному, расслабленному. Теперь Гермиона чувствует кончиком языка его уздечку. Он вставляет язык так же грубо, как и… ну, всё остальное! Нет, о нет… начинает водить из стороны в сторону. Гермиона рефлекторно чуть запрокидывает голову, чтобы он не касался нёбного язычка, но тем самым невольно прижимается к его губам ещё плотнее и ближе. Ей бы сглотнуть… она пытается, но… Его пальцы, держащие за нижнюю челюсть, напрягаются, вдавив её затылок в пол и вернув в прежнее положение… Больно. Поясница, копчик ноют. Лопатки, позвонки горят. С мокрым щелчком он дёргает головой вверх, язык выскальзывает, напоследок шлёпнув кончиком по её верхней губе и едва задев перегородку между ноздрями, оставив влажный след. Гермиона широко открывает рот и шумно вздыхает, будто после долгого удушья. Смотрит на него потрясённо, потерянно и краснеет, проследив, как он облизывает свой рот и сглатывает. Часто заморгав и жалобно сморщив личико, она переводит глаза на его кадык, который дёргается ещё раз. Грейбек неторопливо растягивает губы в ухмылке. Гермиона не может понять его взгляд. Чуть опустив веки, он редко моргает и медленно осматривает её лицо, одинаково задерживаясь на подрагивающих губах, алых щеках, испуганных глазах и мелкой капле, поблескивающей на её подбородке… его слюна. Гермиона поздно осознаёт, что он больше не держит её руку в захвате. Его ладонь просто лежит рядом с её головой, а другая держит за челюсть, поэтому она пользуется свободой, намереваясь упереться в его плечо, но он даже не прерывает зрительный контакт, просто почти лениво перехватывает её пальцы и придавливает к полу, продолжая осматривать лицо своим непонятным, задумчивым взглядом. Гермиона сравнивает его с тем, который замечала в подземелье, когда Грейбек смотрел на окно, отрешенно покусывая сенной колосок. Когда он останавливает взор на её губах и чуть склоняет голову, Гермиона в панике говорит первое, пришедшее на ум, чтобы замедлить новый контакт… да, теперь она противоречит своему прежнему желанию ощущать вкус его губ, потому что надумала себе всякие дурные влюблённости и испугалась этого: — Ты не целовал, потому что боялся задеть меня клыками? — она дышит ртом и спрашивает полушёпотом, нервно бегая зрачками по его глазам. Однако ответ звучит мгновенно и осмысленно с привычной насмешкой, хотя взгляд остаётся сверлящим и вдумчивым: — Мои инстинкты неподвластны страху. Гермиона вздрагивает, когда его взгляд ожесточается, а уголок губ кривится в более развязной ухмылке. Он сильнее сдавливает её пальцы, прижатые к полу. Не сумев освободиться, в страхе она выдёргивает другую руку из его волос и сжимает плечо, как раньше когда они сидели у костра. Делает усилие, надавливая и отталкивая, но без толку, он не отодвигается, поэтому она просто вонзается ногтями, показывая хоть какое-то сопротивление. Гермиона не знает, что творится у него в мыслях и почему он злится… или не злится, а просто не контролирует силу, угрожая вскоре сломать ей пальцы… о боже! Она избавляется от комка в горле и плаксиво спрашивает: — Какие инстинкты? И к её удивлению, он снова отвечает сразу же без раздумий, по-прежнему всматриваясь в её глаза и не моргая: — Витальные и ролевые. Ага, замечательно, он подтверждает её рассуждения о пропитании и спаривании, даже не подумав озвучить самые важные для человека инстинкты саморазвития! — Тем не менее ты не хотел вредить мне? — Гермиона готова разрыдаться от количества надежды, звучащей в интонации. Ей нужно, до трепета необходимо услышать хоть что-то положительное, доказывающее его человеческое отношение к ней. Несмотря на то, что ранее оборотень сказал, что она нравится ему, сейчас Гермиона воспринимает эти слова, как грязный намёк на её успешную роль продажной девицы. На мгновение вызывающая ухмылка заменяется вполне приятной, чуть саркастической улыбкой. Грейбек сводит брови в циничном выражении и… Гермиона чувствует под пальцами напрягшиеся мышцы, Грейбек просто пожимает плечами, вызвав в ней новую обиду за показ беспечности. Но его взгляд оставляет признаки задумчивости, поэтому Гермиона сразу задаёт новый вопрос, вложив в тон разочарование и долю гнева: — О чём ты думаешь? Удивление пестрит на её лице, когда его хватка слегка слабеет, а ответ звучит провокационно: — О тебе. Бесспорно. Сбившееся дыхание задерживается в путях. Гермиона высоко поднимает брови, показав открытый взгляд, требующий пояснения, но Грейбек сначала поворачивает голову, мельком глянув на её руку, вцепившуюся в его плечо, затем почему-то его взгляд останавливается на уже истлевшем окурке от сигареты, которую Гермиона недавно подожгла Инсендио, и только потом, посмотрев в её глаза, он произносит: — Ты безмозглая, — странно, но звучит бесстрастно, без упрека и злости, только с какой-то непонятной лукавой ноткой, словно он хочет продолжить, но оставляет предложение коротким. Вот и всё, он окончательно добивает её гордость и достоинство. Гермиона округляет глаза, едва сдерживая слёзы, и понимает разницу между своими состояниями: раньше, услышав от него оскорбление, она злилась и ненавидела, считая Грейбека врагом и посягателем на свою честь, но сейчас, вняв очередную одиозную фразу от человека, который… ну, ладно, от человека, который ей алогично нравится, она воспринимает слова с двойной порцией душевной боли. Гермиона не скрывает её, зажмурившись из-за появления крупной слезы, покатившейся по щеке к уху. Однако открыв глаза, она на секунду теряется, потому что он вообще не меняет выражения лица, только взгляд становится более испытующим. А ещё он вновь сдавливает её пальцы, и Гермиону терзает мысль, что он делает это неосознанно. Она не хочет больше смотреть, поэтому старается отвернуться, но в тот же миг его ладонь до боли сжимается на её щеках, возвращая обратно. К чёрту! Она больше не может страдать. Боль болью, но… «Терпи, сука, это всего лишь боль!» Какая ирония, раньше она вспоминала его слова, чтобы справиться с физической болью, а теперь они помогают унять сердечную. Действительно, подумаешь! И должно быть больно, раз как дура потеряла свой котёл из-за такого отморозка! Страдай и терпи! Заслужила! Её взгляд загорается злостью, Гермиона двигает нижней челюстью, преодолевая давление его руки, и хочет высказаться. — Я не… — два слова содержат много желчи, но она не успевает продолжить. По его лицу пробегает необычная, короткая тень довольства. Грейбек резко перебивает любые слова и хрипло говорит: — Безмозглая и беспомощная… — задрав голову, он сводит брови в издёвке, направив взгляд из-под полуопущенных век. Гермиона перестаёт моргать, прожигая его яростью карих глаз. Позвоночник напрягается. Пальцы на его плече сжимаются, надавливая ногтями, а Грейбек щёлкает языком и понижает голос: — Запуганная, трусливая, — и вдруг он язвительно прищуривает глаза в ответ на её гневное выражение и, причмокнув, плюёт на лицо, вынудив Гермиону изменить выражение и сморщить нос от скатившейся по скуле слюны, — ледащая, хилая… — её ладонь, находящаяся в его захвате, с силой дёргается. — Нет! — Гермиона вскрикивает, почувствовав неожиданное ослабление его пальцев, и выворачивает руку, чтобы в следующее мгновение замахнуться и ударить по щеке, но… Она успевает увидеть его улыбку перед тем, как ладонь снова оказывается в хватке прямо перед его лицом. Проклятье, она никогда не справляется с его реакцией! Даже пальцем не тронет! Грейбек не отодвигает её руку, а так и держит перед своим лицом. Высокомерно хмыкнув, мимолетно смотрит на ладонь и с ехидцей говорит: — Нет?! — большой палец разок царапает щеку, Грейбек немного запрокидывает ей голову, надавив под нижней челюстью. — Да ну? — косит взгляд в сторону на окурок, потом на её губы. — Разве?! В этот момент шестое чувство подсказывает Гермионе о наличии подтекста и в его словах, и в поведении, но она пропускает эти мысли, потому что сходит с ума от гнева и несправедливости. Оборотень оставляет на лице след усмешки, взгляд становится опасным, но не таким, который Гермиона видела раньше в моменты его настоящей агрессии. Следующие слова разбавляют её гнев огромной порцией стыда. — Вздумала оседлать меня, а? — она шокировано выдыхает, часто заморгав, когда Грейбек саркастически выгибает бровь. — Ты? Сухощавая, маленькая сука?! — голос опускается до полушёпота, а интонация содержит наигранную ласку и иронию. — Такая пугливая, при этом гордая и благолепная… — последнее слово оборотень тянет и усмехается, чуть наклоняет голову, ткнувшись чёлкой в её пальцы, которые он держит у своего лица, — а подтекаешь с минуты, когда я назвал тебя женщиной. Нет, не слушай, нельзя! Но в уши льётся память, содержащая его прежние слова, так сильно противоречащие нынешним. «Вспыльчивая, строптивая, ершистая… интереснее объезжать тебя… брыкайся ещё, мне по нутру…» А сейчас запуганная и, видимо, ему это не по нутру. Честно сказать, Гермионе всё равно. Она решила терпеть боль от своих чувств и пройдёт путь достойно, поэтому резко дёргает головой, как и он постоянно. На смену одному воспоминанию приходит другое, чуть ли не вдохновляющее на борьбу с ублюдком: «Если поджилки слабые, то рычи связками и кусайся так свирепо, как если бы я вновь рвал твою целку!» Не целку, а душу! А за неё Гермиона сама кого угодно порвёт! Сила преобладает над разумом… не так как Грейбек преобладает над магией, но всё же… Гермиона ещё раз двигает головой, случайно царапаясь о его когти, но ей плевать. Оборотень улыбается и тем же тоном выдыхает: — Что случилось, пташка?! Это так ты защищаешь себя? — качнув головой, он проводит прядками с чёлки по её пальцам. — Куражишься, когда никто не видит, какая ты на самом деле бесстыжая потаску… — Инсендио! — уж чего она больше никогда не хочет слышать, так именно этого словосочетания. Из-за того, что в момент второго слога он резко надавливает на челюсть, заклинание звучит неразборчиво. Гермиона жмурится и вместо направленного огонька в сторону грейбековских вихров, случайно задевает сплетение их пальцев перед собой. Оборотень издаёт краткий вздох, сама Гермиона подавляет крик от лёгкого покраснения на руке. Пары мгновений хватает, дабы выдернуть кисть и предельно использовать силу. Степень стыда и злости превышает норму, и Гермиона… следует совету мерзавца и свирепо кусается, со всей силы двинув головой в сторону. Зубы задевают его указательный палец. Гермиона подаётся вперёд, почти врезавшись носом в его подбородок, а другой рукой быстро и резко бьёт куда-то в его висок, вжимая ногти в кожу и царапая щеку. Даже появление проклятого оскала на его лице не остужает её раскалённых эмоций. — Трусливая? — кричит она, вырываясь из его рук, которые не особо и сильно пытаются схватить её запястья. — Ты дикое, невежественное животное! — как только она произносит то, что так долго держала в себе, каждый мускул получает дополнительную мощь, а сознание наполняется храбростью и желанием наконец-то высказаться. — Ты постоянно оскорбляешь, хотя даже не знаешь меня! Она совершает то, что давно собиралась, и зажимает в кулак его дурацкую чёлку. Кстати, случайно задевает ногтем бровь, которая высоко поднята. А лазурь так и сияет, как гладь океана. — Беспомощная и запуганная? — понизив голос, она подражает его интонации и, приподнявшись корпусом, грубо заводит другую руку в его волосы за ухом. — Конечно, мне страшно, ублюдок, потому что ты сильнее и проворнее, чем я, но это не является поводом для насмешек, потому что каждый человек обладает индивидуальными способностями, и моя научная эрудиция в несколько раз превышает твою! Ты не имеешь права называть меня безмозглой! Твоя речь и поведение — результат примитивной необразованности, поэтому нет ничего постыдного в том, что я часто переспрашиваю! Если кого и винить, то только тебя и твои… витальные и ролевые инстинкты, которые вовсе не связаны с понятиями морали и души! Ты… ты… Гермиона тяжело дышит, запоздало поняв, что находится в полулежачем положении и держится верхней частью тела на весу только потому, что цепляется за его волосы… кстати, несколько прядей она нечаянно вырывает. Грейбек сохраняет равновесие на вытянутых руках и давно её не держит, а упирается ладонями в пол по двум сторонам от её туловища. О Мерлин, она отчитывает его. Гермиону как гром среди ясного неба накрывает сокрушительным осознанием: в душе становится спокойнее, а мысли, будто пережив нервный срыв, постепенно встают на свои места. Но она не закончила… да и Грейбек, хвала всем высшим силам, не вскрывает ей горло за дерзость. Он… вообще, он странный… какой-то спокойный, даже сохраняющий полуулыбку. Снисходительную. Смотрит застывшим взглядом куда-то под её правый глаз, будто одновременно слушая её причитания и находясь в собственных мыслях. Гермиону раздражает такая отстранённость, навевающая довод, что он не обращает внимания на её слова. О боже… она сама себе удивляется, но поступает так: сильнее сжимает клок волос на лбу, приподняв чёлку концами вверх, как нашкодившего пса, и встряхивает вторую руку, тоже грубее потрепав его за другие пряди и задев пальцами ухо. А в голосе звучат гнев и упрёк за то, что он игнорирует её: — Фенрир! К её изумлению, он не реагирует как-то по-другому, кроме изменения выражения из улыбающегося в ухмыляющееся. Брови одинаково приподняты, взгляд так и остаётся на местечке у неё под глазом. Грейбек хрипловато и тихо говорит: — Я слышу твой лепет, ведьма, дальше что? Гермиона на секундочку теряется от такого будничного тона. — Л-лепет? — едва слышно бросает она. — Ага, пользы от него, как шишугам от хвостов, — голубые глаза медленно поднимаются туда, где она задирает его чёлку, косят вверх почти к переносице, он в фальшивой жалости поджимает губы и подводит итог, — никакой. А должна быть польза. Гермиона искренне желает услышать, что он понимает, как неприятно ей слышать все эти оскорбления, но, по всей видимости, ему плевать. Поэтому Гермиона выходит из себя и, невзирая на запутанные в её пальцах волосы, выдёргивает обе руки и ударяет его по груди. — А… — покачав головой, он не даёт ей упасть на спину и хватает за горло, а другой рукой накрывает ключицы и грудную ложбинку, — досадно, да? — звучит отрывистый смешок, он наклоняется к лицу и водит носом по её щеке. — Быть настолько слабой в присутствии хозяина?! Сначала она хмурит лоб и чувствует новые слёзы, но глубоко втягивает в себя воздух и отгоняет вопрос, с чего он вообще называет себя её хозяином?! Ей надоело. Гермиона сжимает зубы до скрипа резцов, кладёт ладони на его плечи и давит, скорее по привычке, всё равно бесполезно, но… «Когда тебе некого защищать, ты перестаёшь лобзать и стлаться, словно понурый зверёк, и встаёшь на дыбы, виляя и артачась.» Парадокс, но теперь ей и себя защищать не получается. Ранее она дала слово, что не будет больше умолять. Есть ли толк в словах, если Грейбек помешан на социальных стереотипах? И вправду, она может сколько угодно лепетать о превосходстве, как оказывается, негодных знаний, но всё равно он заставит физически… Она чувствует, как его рука опускается ниже, трогает грудь, а язык очерчивает скулу, он вновь возьмёт её… Стоп! О Мерлин! Он прав! Забавно, но безграмотный дикарь прав в том, что от её болтовни нет никакой пользы. Одно дело — говорить про свой ум, другое — использовать по назначению. — Фенрир… — проклиная свой голос, чувственно шепчет она, ощутив, как его пальцы пробираются внизу под футболку и зажимают бок, — н-нет. По назначению — получается, думай усерднее! Грейбек специально спровоцировал тебя, вынудив сорваться. Неспроста же на окурок смотрел! Помнишь, чем закончились недавняя вспышка гнева и первое Инсендио? Ты подлетела к нему на коленях и сама начала приставать… о боже… Гермиона жмурится, приподняв ладони над его плечами, чтобы не касаться и не чувствовать, но мозг активно соображает. Она составляет цепочку его мыслей. Хотел ли Грейбек повторения её своеобразной взаимности? Ведь сказал же… «Куражишься, когда никто не видит…» Верно, ей проще прикасаться к нему, когда он не смотрит, пусть бы и дальше курил, а она бы… она бы перебирала его растрёпанные волосы… а он и не заметил бы… Глупо, как же глупо, но он и здесь прав. Гермиона прикусывает щеку, запрокинув голову, позволяя ему спуститься губами к горлу. Он обнимает её вокруг туловища, а вторую ладонь ведёт к затылку… чёрт, чёрт! То ли срабатывает её хвалёная эрудиция, то ли действует неосознанное желание оправдать человека, который ей нравится, но Гермиона делает заметку, что он не отреагировал агрессией на её оскорбление в адрес его поведения и речи, хотя раньше злился, когда она не понимала его слова. Это тоже он сделал намеренно? Дал ей право высказаться и успокоиться? Или же… Она не знает ответа, надеется, что всё именно так, и его правда заботит её состояние. Кстати, как и ранее! Ранее? Да, когда ты была напугана у стены! Вместо нового нападения, он дал тебе передышку и занялся закалкой ножа. Сегодняшнее новолуние — эмоциональный аттракцион. Из крайности в крайность. Гермиона многое пережила, пыталась бороться, сопротивляться, отрицать, даже оскорблять объекта своих чувств, затем сдалась, хотела оседлать… а в итоге вновь страдает, язвит, лепечет, говорит горькую правду… Правду? — Не надо! — вскрикивает, когда он толкает её на пол и накрывает собой, собственно, вернувшись к тому, где начал. Итак, всё же правду она так и не успела озвучить, а ведь… ведь… Гермиона в бессилии опускает руки на пол рядом с головой и слышит внизу шорох. По промежности пробегает холодок, когда он стягивает джинсы и бельё до колен и расстёгивает свои брюки. Ведь если судить по его словам и вспомнить правила поведения в стае, то отношения между хозяином и оборотнями можно использовать в свою пользу… при достаточной эрудиции. Что ж, Гермиона не собирается больше лепетать и подвергаться насилию, делает глубокий вдох, представляет ситуацию: что больше всего понравилось бы хозяину? Одно Гермиона знает точно: Грейбеку по нутру, когда она его трогает… Гермиона неспешно открывает глаза, уставившись в потолок и терпя щекотку от его волос на своей шее. — Я не слабая! — стальной тон достигает его ушей. Грейбек поднимает голову. Гермиона бесшумно сглатывает, когда лица оказываются совсем близко, а носы практически соприкасаются. Оборотень сводит брови в утомленной иронии. — Плевать, — с нажимом говорит он с недовольной гримасой, показывающей, как сильно ему надоел этот разговор. Видимо, ожидает от неё нового сопротивления, поэтому хватает за запястья, держа их у пола, хотя Гермиона даже не напрягает руки, она решилась… решилась на правду… Как только он снова опускается губами к горлу, она напоследок делает короткий вдох и сама зарывается носом в его волосы, прямо к уху, и касается губами мочки, уже зажившей от её прошлого укуса. Грейбек застывает, а Гермиона тихо тянет слова ему на ухо: — Я не хочу быть слабой в твоём присутствии, — аккуратно, не вызывая в нём необходимости крепко держать её, Гермиона вытягивает ладони из-под его пальцев и осторожно дотрагивается до спины чуть ниже лопаток, не обнимает, а просто касается подушечками. — Мне неприятно слышать оскорбления, потому что они доказывают твою неприязнь, а я не хочу, чтобы ты презирал меня, — ей до жути стыдно, но Гермиона реагирует на его движение, когда он делает попытку приподняться на руках, она зажимает губами ушную мочку, а пальцами давит на спину, прижимаясь ладонями к его лопаткам. — Мне… мне нравятся твои волосы… О нет, это лишнее… — И губы. Хватит! — Тело. Всё. Хуже ничего не может быть. Разве что… — И особенно лоб. Ага, а у тебя всё барахло, и грудь, и тело… Но Гермиона не жалеет о своих словах. Наоборот, с удовольствием напишет трактат о морях на его лице, но не сейчас… Сейчас Грейбек двигает локтем, отстраняя одну её руку от своей спины, и приподнимается. Гермиона готова провалиться сквозь землю. Не хватает храбрости для зрительного контакта, поэтому она упрямо сверлит его переносицу, на которой медленно появляются морщины от чересчур острого прищура. — Лоб? — спасибо, господи, он не спрашивает чего-то более сложного, он ошеломлён, даже кривит рот в едва сдерживаемом смехе, явно шокированном. — Да, и глаза… как два океана, по яркости и блеску очень похожие на глаза моего фамильяра, только у него они пылают огнём, а твои мерцают синевой. Теперь его брови взлетают высоко на её любимый лоб, а интонация звучит потрясённо и почему-то… возмущённо: — Фамильяра? Если раньше Гермиона говорила про дружбу с Фенриром, то теперь перед сильным оборотнем, который ей нравится, она старается быть более гордой. Мысленно просит прощения у своего друга-волчонка и заявляет: — Да, он мой фамильяр, а я его хозяйка! Вот так. Теперь душа поёт, Гермиона перестаралась с правдой, но она счастлива. Да и лицо своего оборотня после этих слов она запомнит надолго…