Лакрица

Есть три варианта эмоциональной лабильности: разозлиться на Грейбека за спонтанный анальный секс, расстроиться из-за своей слабости или же удивиться неожиданному объятию, доказывающему, что оборотень способен на ласку после эякуляции. Исключительно ради души Гермиона выбирает третий вариант. Даже когда Грейбек встаёт и застёгивает ремень, она будто бы чувствует приятную тяжесть оков, которыми он сковывал её минутой назад. Теперь без него холоднее… Гермиона так и лежит лицом вниз, пытаясь отвлечься от сердечных терзаний на более важные — физические. О боже, всё тело — единый ломкий сосуд. Промежность горит так, будто лобковые кости проткнули мочевой пузырь, а копчик удлинился как хвост. Хвост? Мерлин! Невыносимо. Но тут… — Правь хвост, ведьма. Что?! Нет! Опять? Гермиона содрогается, боясь нового полового акта, но потом вспоминает, что он уже говорил эти слова в мэноре, приказывая подняться. Верно, это «вставай» по-фенрирски. Она тревожно дышит и заторможенно натягивает джинсы. Больно, неудобно, ноздри страдают от терпких запахов. Сложно представить каково Грейбеку с его феноменальным нюхом, наверное — ужасно. Хотя… Кое-как повернувшись на бок, она улавливает в нём самодовольство, хорошее настроение и любопытный взгляд. Грейбек возвышается над ней во весь рост и пытливо рассматривает с головы до ног. Его лицо блестит от пота, а дыхание затруднено. — Занятная потеха, — ухмыляется он, вложив в голос сатиричный тон, — иметь резак, но не использовать, — последнее слово проговаривает чуть тише, словно попутно о чём-то задумавшись. Гермиона непонимающе сводит брови и прослеживает за его взглядом. Грейбек смотрит поверх её головы и ехидно посмеивается. Она с нотками горечи и смущения останавливает глаза на ноже, который всё это время был воткнут в пол рядом с ней. Проклятие! Сознание тонет в порицании, поняв намёк оборотня. У неё и вправду была возможность защититься и атаковать, клинок был так близок. Так близок, так близок, что навевает мысли о специальной проверке, устроенной Грейбеком, и которую она, скорее всего, провалила. Или нет? Печально до дрожи. Вместо того чтобы противостоять ему и воспротивиться малоприятному сношению, Гермиона всё сделала наоборот, но… «Хочешь угодить мне?! Ты же не слабая и не наивная! Докажи!» Странное чувство, похожее на глубокое вдохновение, подгоняет кровь и обжигает сердце. Гермиона пытается стереть с лица стыд и упрёк. Просто смотрит на Грейбека с серьёзной миной и долей опасения. И в душе хвалит себя за выдержку, когда он неожиданно наклоняется, задев её лицо концами волос, и выдёргивает нож из деревянных досок. Выпрямившись, начинает неспешно покручивать его и жестом вновь приказывает Гермионе подняться. Она морщится и делает безуспешную попытку. Спина как застывший камень, хребет вообще не двигается, больно… — Вставай! — более грозно, но по-прежнему сохраняя ухмылку, произносит он. — Я потратил с тобой много времени, — как произносит, так и закатывает нижнюю губу в рот, будто в приступе смеха. Ублюдок! Кто во всём виноват?! Гермиона подавляет стон безысходности. Ну, по крайней мере, он говорит «с тобой», а не «на тебя». В этом можно заметить своеобразную взаимность, верно?! У них есть общая тайна, страшный секрет, о котором никто не должен узнать! В каком-то смысле они являются соучастниками преступле… прелюбодеяния и делят ответственность на двоих. Прикусив губу и зажмурившись, она осторожно садится, рефлексивно кладёт руку чуть ниже пупка. Больно! Не сдерживает стона в закрытом рту и плотнее сводит бёдра. Над ней слышен прерывистый выдох, а потом… — Или… — вроде бы тот же голос, но она не уверена, и только посмотрев вверх, Гермиона сглатывает, заметив в нём вновь нарастающее возбуждение, — просишь ещё? На мгновение замерев, она выгибает брови и с губ срывается ошеломлённое: — Ещё?! Нет! Облизнув уголок рта, он держит зрительную связь и, крутанув нож в руке, остриём указывает на её тело. Гермиона опускает взгляд на свою руку, прижимающуюся к лобку, и на ноги, трущиеся друг о друга из-за болезненного дискомфорта. Чёрт! Она убирает руку и поднимает голову. Грейбек улыбается, обнажив клыки, и язвительно говорит: — Тогда помни о том, что с такой сукой, как ты, можно бараться круглыми сутками. Сглотнув, Гермиона с недоумением невинно переспрашивает: — Бороться? Оскал расширяется, а брови изгибаются в иронии и фальшивой грусти от её наивности. Грейбек качает головой и, чуть запрокинув её, низким голосом поясняет: — Трахаться. А, ну понятно. Дважды чёрт! Гермиона в тот же миг сжимает руки в кулаки и выдыхает на лоб для охлаждения горячего котла. Болван снова прав! И как ни странно, за словами, между строк предостерегает, чтобы она его не провоцировала и не трогала себя, показывая вид беззащитной су… девушки! А ещё он говорит про круглые сутки! Святые небеса! Гермиона не собирается показывать возмущение, хотя внутри почти топает ногами от негодования. Теперь, зная его манеру поведения и примерный ход мыслей, она сильнее прикусывает нижнюю губу и, терпя боль, поднимается на ноги. Закрывает глаза от особо сильного спазма в пояснице и едва вновь не падает, но… Нет! Терпи! Гермиона резко поднимает руки, но останавливает себя от прикосновения к Грейбеку. Уж лучше снова упасть, чем использовать его как опору. Но она не падает, хвала богам, вдыхает полной грудью и открывает глаза, встретившись с оборотнем лицом к лицу на расстоянии вытянутой руки. Вроде бы в его глазах, помимо ехидства, мелькает искорка одобрения. Хотя через секунду, когда его взгляд опускается ниже, Гермиона видит другой огонёк… уже привычный, к сожалению. Трижды чёрт! Она в спешке прикрывает грудь, запахнув разрезанную футболку и бюстгальтер. Проследив за ней, Грейбек вздыхает и дёргает головой. И что? Что теперь? По-видимому, тактические планы. Да, он смотрит на окно, скоро они куда-то отправятся, но Гермиона замечает ещё кое-что: на короткое мгновение его взгляд теряет все оттенки. Ей знаком… этакий трансовый взгляд, далёкий от человеческого. Обычно он смотрит именно так, когда предаётся глубокому раздумью или сильно сосредоточен. Держа нож за рукоять, он постукивает лезвием по другой ладони, а потом отрешенно бормочет: — На татами, — тихо и без зрительного контакта. Гермиона хмурится, не двигаясь и смотря на него с опаской. Оставив взгляд на окне, он кивает непонятно кому, словно что-то решил, и только потом глядит на Гермиону, выгнув бровь в вопросе, почему она всё ещё перед ним. Гермиона хлопает ресницами и вздрагивает от ужесточения его лица. Грейбек двигает головой вправо, безмолвно указывая на другую часть амбара, где навалены тонкие плетёные циновки и половики. Первая мысль: он снова хочет секса. О Мерлин, нет! Но потом вторая мысль: если бы хотел, снова взял на полу, ему плевать на удобство самк… девушки! На кой чёрт ему эти старые ковры?! Ха, это татами, вообще-то! Смешно! От его вида у неё бегут мурашки, потому что огня не остаётся. Судя по суровому выражению и прищуренному взгляду, снисходительно-игривое настроение переходит на беспечно-коварное. Гермиона делает первый шаг и с трудом сдерживается, чтобы не приложить ладонь к пояснице. Боль вредит телу, одежда мокрая, голые ступни кровоточат, но больше всего страдает интуиция, ожидая чего-то плохого, ведь ни черта не ясно, что замышляет Грейбек. К слову, он следит за каждым шагом, но не подходит. Гермиона по пути поднимает с пола свою сумку и перебрасывает её через плечо. Наступает на куски циновки и, зажав в кулаке ткань на груди, поворачивается к нему лицом. И? Ничего. Он молча смотрит на неё и ничего не делает. Гермиона смещает вес на одну ногу, но… — Стой на двух, — она вздрагивает, — всегда, — последнее слово он проговаривает тише. Его поведение сильно настораживает, но Гермиона встаёт ровно, чуть выпрямив плечи, мимолетно вспомнив, что сам оборотень никогда не переминается с ноги на ногу. У него всегда ровная стойка, да и руки всегда напряжены и не касаются туловища, когда опущены вдоль тела, будто в любой момент готовы к атаке и захвату. Спокойно, дыши! Следи за ним в ответ и успокойся! Думай! И… докажи! Точно! Она же обещала, что перестанет быть слабой. Сморгнув влагу с ресниц, она выгибает спину и слышит хруст… проклятие! Не скрывает укора в адрес Грейбека за своё состояние и смотрит на него, сведя губы в тонкую линию, но он не смеётся, а сохраняет на лице жёсткую маску с намёком на лёгкую ухмылку. Хорошо, нормально. Это лицо ей тоже знакомо. Опасности нет. Похожий взгляд, оценивающий и пытливый, она поймала, когда он наблюдал за ней в мэноре во время Круциатуса фризски. Наконец, оборотень отмирает и медленно подходит ближе. На Гермиону подобное приближение, когда враг прямо наступает, а она просто стоит на месте, будто намеренно подпуская к себе, всегда действует совместно с дрожью, но она настырно держит спину ровной и не отходит назад. Сердце ускоряется на каждый его шаг, Гермиона направляет взгляд исподлобья. Оставив двухметровую дистанцию, он неожиданно смещается в сторону и неспешно обходит её по кругу. Гермиона реагирует инстинктивно, не разрешает ему оказаться за своей спиной и следом на месте переступает с ноги на ногу вокруг своей оси, сохраняя зрительный контакт. — Говорят, ты смышлёная… — он продолжает ходить вокруг неё, смотря в глаза и покручивая в руке нож. — Кто говорит? — честно признаться, она чувствует себя глупо, вот так крутясь на одном месте, стопы горят от жёсткой поверхности грубых циновок и оставляют кровавые следы. Грейбек приподнимает уголок губ и, фыркнув, небрежно указывает ножом на её сумку. В голосе звучит лёгкое пренебрежение: — Старик, — указав на портрет Блэка, он перечисляет, — зельевар, — его рот изгибается в усмешке, — щенок, получивший от тебя по роже. Гермиона выгибает бровь, задаваясь вопросом, откуда ему это известно. Одна из циновок скользит, и Гермиона оступается, но, к счастью, сохраняет равновесие, только шипит сквозь зубы. Боль в ногах отвлекает от одного вопроса и направляет к мысли, что судьба насмехается над ней, ведь получается, что её считают смышлёной бывший директор Хогвартса, профессор Снейп и Малфой… а этот, клыкастый болван — единственный, кто обзывает безмозглой. Печально и несправедливо! У неё кружится голова от этих кругов, к чёрту! Гермиона останавливается, позволив ему в одиночку наматывать обороты, но… Острый конец ножа сразу же прижимается к плечу через футболку. Грейбек останавливается сбоку на расстоянии вытянутой руки. Гермиона дёргается, но он сильнее давит на плечо, проткнув ткань и кожу. — Никогда, — злобно скривив рот и понизив голос до угрожающих нот, он прищуривает глаза и чеканит слова, — не подставляй загривок. Больше чем смысл, Гермиону стрелой пронзает его властная интонация. Во рту вмиг становится сухо. Она резко разворачивается лицом к нему, одной рукой плотнее зажимает ткань на груди, а другой закрывает плечо, на котором появляется красный развод. Нет! Нет! Она не знает, что происходит, но теперь он кажется таким чужим… до жути опасным, страшным и далёким. С тем же прищуренным взглядом он делает шаг назад и вновь обходит вокруг. Гермиона в страхе повторяет за ним, крутясь на месте, но… — Я… — быстро прикусывает губу, поскользнувшись на циновке и склонившись корпусом в сторону. Нет! Нет! Не останавливайся! Крутись и смотри на него! — Что?! — выплёвывает он. — Больно? Несподручно? Хочешь громко кричать, а?! — Нет! — Гермиона всё же не сдерживает маленькой слезы, тем не менее в отклике преобладает решимость. — Говорят, ты смышлёная сука… — повторяет он и противно скалится без намёка на веселье, — тогда дай ответ, почему тебе неудобно! — и ускоряет шаги, обходя её на дистанции полутора метра. Тонкие настилы сдвигаются, когда она спешно переступает с ноги на ногу, чтобы успеть за ним и держать зрительную связь. Из-за крови становится более скользко, на пальцах зудят мозоли. Она вновь оступается, рефлексивно сдавив себя в объятии, случайно задевает ногтями раненое плечо и всхлипывает. Безнадёжность пропитывает каждое слово: — Потому что у меня течёт кровь! — Неверный ответ! Из бесполезных мест течёт бесполезная кровь. Литром меньше, литром больше, с тебя не убудет! — его скулы синеют, а лицо приобретает звериные черты от приступа злости и недовольства. — Дальше! — М-мне… — М-м-мне… — он передразнивает и плюет на пол ей под ноги, заставив сделать шаг назад, чтобы не наступить на слюну, — в чём дело, крошка, я не трахал твой рот, что с языком? Гермиону передёргивает от… от демонстрации нового поведения. Он был грубым раньше, но злость всегда смешивалась с язвительностью, но сейчас каждая фраза наполняется чистой злобой, словно и не было тех часов взаимной симпатии, словно не он обнимал её после секса, словно не он обещал защищать от целого мира… Нет! Нет! Она не сдерживает высоких нот и кричит: — Мне плохо, неприятно, больно, тяжело, мерзко и… — Ор стадного сеголетка. Шлюхи ревут и за меньшее. Дальше! Ублюдок непробиваем. Гермиона не поспевает за его кругами, пускает слёзы с придыханием и вновь останавливается спиной к нему… В следующее мгновение шейные позвонки хрустят. Грейбек захватывает в кулак её волосы и резко запрокидывает голову, а второй рукой подставляет нож к горлу. — Если продолжишь скулить, перережу глотку, — он дёргает за волосы, вынудив прижаться к нему спиной. Гермиона смотрит в потолок, потихоньку наполняясь ответной злостью, а сердце тонет в боли, напомнив про… «Я обделён честностью и благородством. Мне ничто не мешает перегрызть тебе горло. Инстинкты неподвластны не только страху, но и жалости!» Может, она просто всё выдумывает, и он вовсе ничего не чувствует к ней?! Её сердце, человеческое, стучит и пылает, бросаясь в объятия его души, а что насчёт волчьего сердца? Горько, сейчас она не слышит его, возможно, оно уродливое и мёртвое, скорее всего, проклятое слезами таких невинных жертв, как Римус, Фелисити, Клык… Пустое, отвратительное сердце, но… Но, к сожалению, оно ей дорого. Зачем пытаться отрицать, если Гермиона уже осознала и смирилась со своими чувствами?! Поэтому голос не выдаёт слёзы разочарования, а содержит лишь гнев: — Литром меньше, литром больше, с меня не убудет! Делай что хочешь, Фенрир! — тон на его имени сам по себе повышается до скептически дразнящего. — Бездарная сука, я и делаю, но ты артачишься! Что? Глупо вылупив глаза в потолок, Гермиона кривит рот, устав от его нападок. А затем вдруг приходит осознание, она впервые видит в нём именно такую злость — отчаянную и, по её мнению, беспричинную. Всё же было хорошо! А теперь… Теперь он злится, потому что ей сложно удержаться на ногах?! Серьёзно?! — Я не артачусь! — кричит она, сжимая себя крепче. — Да ну?! — Мне на самом деле плохо! Я получила ожоги от пожара, раны от побега, ушибы от… от тебя! Единственное, что заставляет держаться на ногах, это обещание терпеть боль! Он скрипит зубами и раздражённо кривит морду, небрежно отталкивает Гермиону и вновь начинает кружить вокруг неё, только на этот раз смотрит себе под ноги. Край рта подёргивается, показывая клык… боже, ей страшно. Его пальцы до побеления сжимают рукоять ножа, а потом вращают его несколько раз прежде, чем снова крепко сжать. Эбен трещит… Гермиона сглатывает и в отчаянии зовёт: — Фенрир! — Ты, как и все новообращённые, не бравируешь угрозой, — она замирает, смотря на него во все глаза. — Вы лишь стадо, обречённое сдохнуть, не стараясь бороться! Нет, Гермиона не верит! Но он на самом деле ходит вокруг неё и… и… упрекает?! Исключительно на всякий случай она тихо переспрашивает: — Бараться?! — Сражаться! А, ну ясно, всё-таки бороться — это и вправду бороться, теперь она не напутает. Не об этом сейчас! Что наиболее важно… — При чём здесь новообращённые? Он, будто бы не замечая её потрясенного взгляда, продолжает кружить вокруг и вращать нож, бормоча под нос ругательства. — Они, как и ты, бездарные! — Почему? — Постоянно визжат, что им плохо, неприятно, больно, тяжело, мерзко… — повторив её слова, он достаёт пачку сигарет, — вместо того, чтобы уяснить причину своего состояния, — но не закуривает, а снова сплёвывает и кривит рот, убрав сигареты обратно. — Любой наёмник вас первыми отправит на убой, как самых слабых противников. Гермиона сужает глаза, потеряв его из виду. Она ныряет в собственные мысли, не веря в то, что видит и слышит. Он… он… О Мерлин, она не верит, но… с губ слетает догадка: — Ты волнуешься за меня? По-прежнему не смотря на неё, он отвечает на автомате, видимо, даже не задумываясь о словах: — Волнуюсь?! Начисто, ведьма, я взбешён, что могу потерять свой кусок чистого мяса. Тебя прикончат без особых усилий! — Я не мясо. — Не шлюха, не лошадь, не мясо, разницы никакой, всё равно я трахаю, объезжаю и кусаю тебя, когда хочу. Он замедляет шаг, рука больше не крутит нож. Грейбек медленно поворачивает голову, встретив её взгляд, и поднимает брови. А удивляется он потому, что на её губах мелькает плохо сдерживаемая улыбка. Да, Гермионе неприятно, что он говорит обидные слова, но сам смысл… плюс его поведение. Она улыбается. «Дай ответ, почему тебе неудобно!» Оказывается, он реально ожидает от неё прямого ответа. «Постоянно визжат вместо того, чтобы уяснить причину своего состояния.» Раньше Гермиона не задумывалась об обязанностях вожака перед своей стаей, а теперь вспоминает, что он занимается их дрессировкой. Однако она не оборотень, поэтому в определённом смысле ему сложнее объяснить ей, как нужно себя вести. Проглотив обиду за «мясо», Гермиона осторожно говорит: — М-м… — чёрт, она прочищает горло, чтобы не дать ему новый повод для издёвки, — мне неудобно из-за травмы спины. Он моргает разочек, потом ещё раз. Дёргает головой и продолжает путь по кругу. Лицо чуть светлеет, но не теряет злобного выражения. Гермиона тоже кружится по оси, пытаясь аккуратно наступать на татами. — Точнее, — цедит он. — Позвоночник болит. — Весь? — Ну… — У тебя тридцать четыре позвонка, который из них? Гермиона бесшумно вздыхает, а Грейбек, слава богу, наконец делает остановку и встаёт напротив неё. — Который? — шипит он сквозь сжатые зубы. — Я не знаю! — она делает шаг назад, когда прямо перед её носом появляется острое лезвие. — Хотела мне угодить?! — внезапно напоминает он, поманив ближе. Выхода нет, она возвращается, не сводя глаз с острого клинка. — Да. — Тогда вникай, моя славная, безрассудная пташка, — обращение звучит с пренебрежением, как ругательство, — я беспрекословно владею тобой с тех пор, как ты начала учиться в Хогвартсе, — на этих словах она в удивлении округляет глаза, поскольку они с ним познакомились только на пятом курсе, а не на первом, его фраза кажется нелогичной. — Всё, что мне от тебя нужно, я заберу силой даже против твоей воли, но когда меня не будет рядом, кое-что ты должна сохранить самостоятельно. Гермиона вновь прочищает горло и шёпотом выдыхает: — Что же? Нож опускается, кончик касается грудины, где она держит смятую ткань. — Жизнь. Прикусив губу, Гермиона смотрит на него с лёгким прищуром. Душа, так долго страдая от негативных чувств и предположений, теперь наполняется теплом. Грейбек взбешён, да, он сам так сказал, но Гермиона определяет причину его злости в гнетущей тревоге за её жизнь. В это сложно поверить, но он действительно волнуется… в своём стиле, обзываясь и ругая её. Оборотень буравит её пронзительным взглядом. Чтобы держать контакт, ей приходится задирать голову, но Гермиона как-то сразу отставляет боль на дальний план, ведь перед ней находится человек, которому она хочет сказать: — Я сохраню, — тихо, но с расстановкой, частично с желанием доказать ему силу своего обещания. По всей видимости, что-то есть в её выражении и интонации, заставляющее его немного сузить глаза и всмотреться внимательнее. Наступает недолгая тишина, за время которой Гермиона переживает много различных эмоций, включающих душевное спокойствие и готовность защищать не только свои чувства, но и реальную жизнь. Грейбек опускает нож, крутанув его один раз вокруг пальца. Гермиона невольно теряет зрительный контакт, чтобы проследить за его рукой. — Дай клятву, ведьма, — сделав шаг ближе, он выдыхает ей в макушку. Гермиона не поднимает голову, набирает побольше воздуха и чувственно шепчет: — Клянусь. Мимолетно его нос касается волос, вдыхает, но затем… Гермиона сильнее прикусывает губу, когда он отталкивает её назад. О нет, опять! Он совершает круг, а она все силы тратит на концентрацию, чтобы не поскользнуться на татами. Обнимает себя и боится упасть. — Теперь отвечай, что мешает тебе стоять на ногах? Прискорбно, но на ум по-прежнему не приходит ничего нового. Гермиона цепляется за проблески его улучшающегося настроения и эмоционально вскрикивает: — Только боль! — снова становится скользко, но она упрямо поворачивается вслед за ним и смотрит в глаза. — Но я знаю, что это неправильный ответ, — он сужает глаза, а она понижает голос, — скажи мне сам. Недовольно хмыкнув, он сводит губы в жёсткой гримасе и покусывает внутреннюю часть щеки. Ему явно не нравится, что она отказывается думать, но Гермиона просит лишь одну подсказку. — В последний раз… — шёпотом произносит она, сведя брови в искреннем прошении. В конце концов, это в его интересах, раз он дорожит её жизнью. В ответ на умоляющий тон Грейбек делает шаг ближе и дотрагивается ножом до её руки, которая сжимает футболку. — Знай не только своё место, но и собственную тушу, — под давлением ножа она выпускает ткань. Щёки сразу пылают от наготы и смущения, но… Нож переходит на другую ладонь и давит, заставляя убрать пальцы от раны на плече. — Что ты имеешь в виду? — она напрягается, рефлексивно скрестив ладони перед собой. — Используй конечности по назначению. И всё, он опять отступает и начинает ходить вокруг Гермионы. Её мысли делятся на множество вопросов. Теперь с опущенными руками и ровной спиной ей легче держать равновесие, на каждый скользкий шаг она чуть приподнимает ладони и держит баланс, но разум сконфуженно сгорает от его глаз. Одежда едва прикрывает грудь, Гермионе неудобно, как вдруг… — Ну? — неожиданно усмехается он. — Боль всё ещё мешает? Растерявшись от его внезапной ухмылки, она прислушивается к ощущениям. Нет, ей лучше, но руки так и норовят закрыть тело. Пылает не только лицо, но и шея. — Что с тобой, киска? — вопрос сквозит насмешкой, но задаётся без риторического смысла и требует ответа, который ему и так известен. Ситуация нуждается в честности. Даже если он посмеётся, Гермиона будет говорить правду: — Мне стыдно, — по-видимому, принимает верное решение, потому что после такого прямого ответа Грейбек одобрительно кивает. — Всего-то кобылий каприз, — он обобщает её состояние, — мне знаком каждый твой изгиб, — Грейбек качает головой и за одно мгновение оказывается рядом, вынудив Гермиону резко остановиться и почувствовать остриё под подбородком. — Твои главные слабости заключаются в медлительности, нерасторопности и недооценке противника. Она высоко запрокидывает голову, чтобы не уколоться об острый конец ножа, и изумлённо выгибает брови, ведь именно об этом она сама размышляла, когда он аппарировал с ней из леса. Она промедлила и в итоге не смогла атаковать оборотня, когда была возможность: когда он держал Джинни на кукурузном поле. Просто она растерялась и боялась задеть её заклинанием. А теперь Грейбек озвучивает её мысли, заставив Гермиону удивиться столь точным наблюдениям. Грейбек будто бы становится выше и преображается. О недавней вспышке злости напоминает лишь бледность. Гермиона предполагает, что причинами его смягчения являются её показанное подчинение и готовность слушать. Он распрямляет плечи и чуть задирает нос, смотря на неё из-под полуопущенных век. — Начнём с третьего… — он оставляет метровое расстояние и, опустив нож, пробегает по её телу критичным взглядом, подольше задержавшись на груди, — соперники безжалостны, — он утверждает так бескомпромиссно, притом легко и беззаботно, словно это будничная ерунда. — Но… — А, — крутанув нож, он вновь угрожает, приподняв его на уровне её носа, — закрой пасть и слушай. Когда сеголетки артачатся, я приказываю откусить им пальцы. Гермиона сглатывает, сжав руки в кулаки. Бедные оборотни, каково им иметь такого учителя, как этот дикарь?! Напрасно гриффиндорцы ругали Снейпа, просто они не знакомы с Грейбеком. Кстати, «артачиться» — его любимое слово. Честно, на слух воспринимается ужасно, она не хочет больше это слышать, тем не менее вникает в речь, как он и просил. Просто кивает. Хорошо, он вроде бы даже немного приподнимает уголок губ, увидев её испуг и внимание. — Всегда, — он делает ударение и повторяет дважды, — всегда считай их безжалостными, — потом он отводит плечо и кратко усмехается, — даже если это не так. — Почему? — выходит упрямо, отчасти она с ним не соглашается. — Безжалостные соперники разорвут тебя и глазом не моргнув. Скажи мне, крошка, зная и поверив в это, ты всё равно будешь зажимать себя в тисках и стенать на хребет? Подумав, она делает вывод, что в такой ситуации только человек, умеющий сочувствовать другим, пощадит её жизнь. Если же думать, как Грейбек, то… — Нет, — твёрдо, но с печалью, ведь Гермиона по-прежнему хочет сохранить веру в хороших людей. Веру сохраняй, но в войне не используй, иначе подобные Беллатрисе… как он сказал… разорвут тебя и глазом не моргнув. Опустив взгляд на крутящийся в его пальцах нож, Гермиона на минутку забывается в мыслях и… Непроизвольно спина выгибается, руки опускаются вдоль тела, а ноги одинаково распределяют вес. Слегка сузив глаза, она неумышленно встаёт в такую же ровную стойку, как и он. Конечно, абсолютное доверие — это утопия. Грейбек преисполнен злобы, и она не собирается быть такой же, но если Гермиона когда-нибудь встретит опасного врага, похожего на него, то ей будет проще защищаться. Итак, ладно, она резко втягивает воздух через нос и двигает головой, смахнув волоски с щёк. Глаза так и следят за сталью… красиво. А напротив неё звучит спокойный вздох. И вдруг, до этого мерно покручивая нож, его пальцы замирают, а потом… Медленно, почему-то чересчур медленно он смещает палец к лезвию, поднимает нож и делает неспешное вращение, будто специально позволив ей понять как и что нужно делать. Кратко поджав губы, она направляет зрачки вверх, исподлобья встретив его взгляд, и поражается глубине светлого оттенка, теперь лазурь напоминает небо. Не сейчас! Спокойно! Но Грейбек точно ослепляет её своими нечеловеческими глазами. Одна его бровь самую малость приподнята, а рот подрагивает, либо сдерживая комментарий, либо улыбку. — Да, — еле слышно тянет он с хрипотцой, — ты безусловно недооцениваешь окрестную свору, — звучит так вдумчиво, словно он обращается больше к себе, чем к ней. Сложно понять, что заставляет её почти незаметно улыбнуться, наполовину мило, наполовину самокритично, с иронией по отношению к себе. Грейбек выгибает вторую бровь и цокает языком, избавляясь от раздумывающего выражения. Следующая фраза произносится менторским тоном: — Когда я сказал, что ты должна знать свою тушу, — вокруг её запястья смыкаются его пальцы, — я выразился буквально, — он мнёт кисть, сжимает пясть, Гермиона чувствует боль от хватки, но не издаёт ни звука. — Любую клешню можно враз заточить… Внезапно амбар заполняется истошным криком. Тише! Гермиона закрывает рукой рот, пытаясь прийти в себя и заглушить крик, а Грейбек… Ублюдок скалит зубы, а из передних торчит маленький кусочек ногтя с её указательного пальца. Гермиона облегчённо выдыхает, проматывая секунды назад: когда он неожиданно поднёс её руку к своему рту, она сразу вспомнила угрозу про откусанные пальцы, но, спасибо боже, он всего лишь откусил кусочек ногтя с края, оставив его кривым. — Каждая конечность способствует выживанию, даже эта, — зажав её пальцы, он проводит своим указательным по её ногтю, который сразу же царапает его кожу. — Если бы надкусила в правильный момент, то проткнула бы ей глазницу. Его лицо источает злорадство, а Гермиона с недоумением переспрашивает: — Ей? — Ага, — смеётся он и, повернув голову, выплёвывает ноготь на пол, — фризске. Мозг работает быстро, напомнив про гостиную мэнора. Грейбек имеет в виду, что у Гермионы было время в перерыве между пытками откусить край ногтя, сделав его неровным и острым, и ударить Беллатрису по лицу. Ну… чёрт, она даже не думала об этом. «Используй по назначению.» Гермиона оправдывает свою оплошность надеждой на магию. Она привыкла пользоваться и защищать себя волшебной палочкой, поэтому не было надобности обдумывать другую самозащиту. — Подожди, — с испугом она собирается выдернуть руку, когда Грейбек надавливает подушечкой на её ноготь и на его пальце появляется капля крови. — Крепкие, — довольно шепчет он, а Гермиона неумышленно сравнивает его интонацию с той, которую слышала, когда он спрашивал, крепкие ли зубы у волка Фенрира. Почему-то этот момент наполняет атмосферу интимом. Но всего лишь на минутку… в течение которой он поглаживает её ноготь, задевая острый край, а капля медленно стекает по пальцу… Гермиона смотрит на его лицо, пока он глядит на её руку. Он… ну, он и раньше казался ей манящим, а сейчас… Сейчас, когда он наконец поднимает голову и вкладывает в её ладонь эбеновую рукоять, Гермиона каменеет от мелькнувшего сравнения. Получив нож от Рона, она едва не плакала от признательности, воспринимая дружбу, как самое ценное чувство в жизни после любви к родителям, но теперь, здесь… в затхлом амбаре… человек, совершенно не подходящий для её сердца, возвращает клинок… идеальный клинок, который это сердце пронзает насквозь, чтобы навсегда закалённая его руками сталь соединилась, срослась, сплелась с её душой. Раньше она думала, что душа не терпит острых метафор, но по-другому она не может объяснить ту нежность и трепетную ласку, которые она чувствует, ощущая тяжесть наточенного оружия. Фенрир Грейбек закалил не нож, а её душу. Опустил в графит, заставив искриться и гореть, а затем подверг заточению в лунном эбене, чтобы не сбежала, осталась и любила… То ли виновата слезинка, появившаяся на щеке из души, то ли она долго с благоговением таращится на нож и не моргает, но когда Гермиона поднимает взгляд на его лицо, то замечает долю озадаченности. Грейбек тоже не моргает, его брови сведены к переносице, одна из них чуть выше другой. Он прослеживает взглядом стекающую слезу, замечает её блуждающий по его глазам взгляд и, посмотрев на нож, сильнее хмурится… Нет! Она не позволит ему додумывать. Его нестандартное мышление может в любой момент съехать в совершенно фантастическое направление, поэтому Гермиона крепко сжимает рукоять, невольно пустив ладонь в дрожь, и… — Сп-п… — нет, сейчас надо чётко, — спасибо! — да, чётко, с чувством, благодарностью и с открытой теплотой. В общем-то, таким тоном можно признаваться в любви, но Гермиона больше ничего не говорит, а просто… делает более важное… Подумав о том, что заядлый мизогинист, до этого ничего не делающий для женщин, вдруг дарит ей самодельный клинок, Гермиона искренне улыбается от уха до уха. Она впервые показывает ему такую чистую, не испачканную в боли, улыбку. Смотрит в глаза и светится, не в силах закрыть рот. Даже кровь на ногах и раненая спина не отвлекают от момента, в котором она хочет податься ближе, прижаться к нему, обнять, вдохнуть запах и далее по списку, вплоть до секса, хотя едва ли тело выдержит новый загул. В привязанности нет временных запретов и границ. Если влюблена в человека, то его хочется всегда, вне зависимости от места и состояния, и уже не так важно будет ли это всего лишь короткий поцелуй или, быть может, долгий секс. Гермиона готова в одинаковой степени ценить любой контакт, даже самый мимолётный. Она чувствует, как тепло расползается по телу, щёки алеют, учащается пульс. В данную минуту ей до крайности хорошо. Правда не совсем понятно, что теперь происходит с объектом её душевных мук. Грейбек так и смотрит на неё, сведя брови у переносицы. Одной ладонью держит её руку, в которой зажат нож, а вторую сжимает в кулак, оставив опущенной вдоль своего тела. Гермиона готовится ко всему, в особенности к злости за неуместное проявление чувств или к привычной усмешке, но никак не к этому: дважды быстро моргнув, он резко, свистяще вдыхает носом, чёрные зрачки мгновенно затемняют радужки. И он неожиданно наклоняется к её лицу. В голове сразу теряются все мысли, кроме одной: раньше он всегда подтягивал её к себе, держа за волосы или надавливая на спину, а теперь… Остриё ножа, находящееся между ними, прижимается к его груди, когда он касается носом её щеки, а потом торопливо скользит им вверх, делая глубокий, долгий вдох, будто наслаждаясь каждым сантиметром кожи. Потом так же спешно возвращается к подбородку и нескромно, даже грубо с давлением проводит языком по лицу. Гермиона жмурится, когда он попадает в углубление глаза и, покружив по брови, доходит до лба. У неё сбивается дыхание, руки слабеют. Та, которая держит нож, дёргается, но в тот же миг его пальцы крепче стискивают её запястье, словно в страхе отпустить от себя. Гермиона не видит, но чувствует, что нож давит на его кожу, возможно, ранит. Видимо, ему всё равно. О боже, в течение нескольких мгновений она слышит приглушённый стрекот, но он сглатывает, расслабляя горло. Ещё раз облизывает щеку и… — Фенрир, — еле слышно шепчет она, попав под волну транса из-за приятных ощущений, а всё потому, что он неожиданно прижимается лбом к её лбу и медленно двигает головой, потёршись волосами. Ей щекотно, но… В голову даже не приходит желание поцеловаться, потому что ей приятно просто вот так: ластиться. Немного пугаясь собственной реакции на необычный контакт, Гермиона робко отвечает, чуть выше запрокинув голову. Её нос скользит по его щеке, губы задевают подбородок. Как-то выходит, что в итоге соприкасаются виски, пряди их волос спутываются, сплетаясь… Он снова дышит долгими вдохами и короткими выдохами. На миг отстраняется, чтобы вернуться к лицу и облизнуть щеку. Гермиона встречает затуманенный, томный взгляд, словно он всё это делает бессознательно. Она прикрывает глаза и склоняет голову, прижимается виском к его лбу и трётся по коже. Заглушает стон, звучащий прерывисто из-за прикушенной губы. Гермиона не выдерживает, нужны воздух и опора. Пока одна ладонь сжимает нож, другая поднимается и касается его тела. Будто обжёгшись, она на миг отстраняет, но потом смелее прижимает ладонь к животу, чувствует жар и твёрдость мышц, ведёт пальцы вверх, чтобы лучше запомнить и ощутить… Мерлин, его напряжённое тело крепче металла, такое мощное, сильное. Ей так страшно, но страх стимулирует влечение. До момента… До момента, когда он наклоняется, ведя языком дорожку под изгиб челюсти, отодвигает носом ткань с плеча и лижет маленькую ранку от ножа. Всё, она не хочет больше терпеть, подаётся всем телом ближе, невольно прижав к нему нож ещё плотнее. Зажимает в кулак черные волосы и, когда он поднимает голову, скрепляет свои губы с его, держа глаза закрытыми. После этого его свободная ладонь тоже зарывается в её гриву, указательный палец пробирается к коже на затылке и обводит разные фигуры. Гермиона сходит с ума от переизбытка чувств, он по-прежнему наклоняется сам, не заставляя её вставать на мыски. Сердце так пылко откликается на этот факт и тянется к нему, что… Что несвоевременный, далёкий вой за окном действует как ушат перцового зелья. Грейбек замирает, момент единения испаряется. Гермиона открывает глаза, разрывая поцелуй, и отстраняется, но… — Нет, — хрипит он, проведя ладонью от затылка до её горла, сжимает и не разрешает отодвинуться. Она не двигается, а его взгляд становится осмысленным, но он не смотрит в глаза, а застывает на её губах и часто дышит. Из окна — ещё один вой со странной долей намеренного остервенения. По его лицу проскальзывает тень недовольства и будто бы сожаления, что их прерывают. Гермиона приходит в себя и, опустив глаза, в панике выдыхает: — Ты… — на его груди расширяется красный развод от давления её ножа. — Нет, — невпопад повторяет он, прося её замолчать. Гермиона чуть смещает лезвие, чтобы не ранить его, и потерянно бегает зрачками по лицу. Грейбек закрывает глаза, пытаясь успокоиться. Край рта косит вверх в лёгкой ухмылке. Затем, подняв веки, он лукаво прищуривается и наклоняется к лицу, как раньше, только на этот раз едва касается носом её лба и с игривыми нотками тянет: — Распаляет бешенство. — Что? — она убирает руку с его волос и опускает вдоль тела. — Запах, — он спускается носом ниже, скользит по скуле. Гермиона сглатывает и приоткрывает рот, борясь за глотки воздуха. — Какой он? — ей и правда интересно, как оборотень воспринимает все ароматы. Но ответ шокирует и расстраивает. Уж лучше бы она пахла цветочками и орешками. — Серный, — она хмурится, но внезапно после долгого вдоха он вновь трётся лбом по её лбу и кратко, утробно стонет. — Чадный, одуряющий запах из твоих соков, секреции, пота и моего семени порождает лютый голод, — Гермиона чувствует жёсткую хватку на запястье и горле, Грейбек отклоняет голову, скрестив взгляды. — Ты запомнила свою третью слабость? Смена темы вызывает неуверенность, но прочистив горло, Гермиона тихо отвечает: — Недооценка противника. — Ага, — он ведёт взгляд по её лицу и, выгнув бровь в издёвке, понижает голос, — ты недооцениваешь меня. — Это не так, — отвечает с уверенностью. — Так, — он сдавливает горло. — Оборотни всегда были выродками, и я главный из них. Если бы ты знала, о чём я думаю в твоём присутствии и что хочу с тобой сделать, ты бы пожалела, что скалилась мне в лицо. Значит, улыбка на него всё же как-то подействовала. Гермиона цепляется за это и упрямо говорит: — Ты не должен запугивать ме… — Не должен? — он выпрямляется, вновь возвышаясь над ней, и отпускает запястье, но продолжает держать за горло. — Смеешь дерзить, требовать и запрещать? Вдруг Гермиона случайно улавливает в нём едва заметную злость, которая направлена не на неё. Он отводит плечи и на миг поджимает губы, а потом будто бы демонстративно задирает голову, чтобы… чтобы что? Возможно, это бред её подсознания, но Гермиона уверена, он злится на себя за то, что наклонился к ней сам… Да уж, какая дурацкая причина для гнева! Что ещё ожидать от притеснителя кобыл… женщин, боже мой! Бедных-бедных женщин! Не делай этого! Но… Не надо! Но Гермиона хочет проверить, можно ли поднять вопрос их отношений… Великие маги, помогите, она вздёргивает подбородок и повышает голос: — Не смею, но прошу! — Чего же? — распахнув пошире глаза, он явно удивляется, что она продолжает. — Прошу не угрожать мне! — Твой рок, как у любой щуплой суки, быть всегда запуганной. У Гермионы дёргается веко, а он в издёвке кивает, подтверждая свои слова. — Разве ты хочешь видеть меня слабой? — прямо спрашивает она с неприязнью. — Разве нет?! Ублюдок! Она прижимает нож к бедру и крепко сжимает рукоять. — Ты… — залившись румянцем, Гермиона злится ещё больше и дёргается, чтобы вырваться из его хватки, — ты спишь со мной! Разве это не делает тебя лояльным ко мне? — Лояльным?! — теперь он открыто посмеивается. — Как раз поэтому ты до сих пор жива, потому что я лоялен к тебе, — она не ожидает, что он согласится с этим, и уже собирается смягчиться, как вдруг Грейбек переводит взгляд на нож в её руке и слегка сужает глаза, словно что-то придумав. — Что до случки, то… — он протягивает во рту гласный звук и, посмотрев в её яростно пылающие глаза, безразлично выдаёт, — если захочу, отымею любую суку до или после тебя, а может, вас двоих одновременно. Честно сказать, она невольно сравнивает выброс адреналина с тем, который почувствовала при прыжке из горящей Норы. Каждый нерв сотрясается от мысли, что она не позволит ему… никогда не позволит ему быть с кем-то ещё. Ладно бы стало больно от примитивной ревности, нет, в ней появляется до ужаса безобразная ненависть ко всем девушкам, которые способны попасть под его внимание. И это страшно, Гермионе очень страшно, потому что она впервые ощущает подобную разрушительную мощь, притом понимает, как сильно будет страдать за такие несправедливые, тёмные мысли. Это неправильно, так не должно быть, но… Либо адреналин, либо что-то ещё, но она вкладывает в руки больше силы, чем можно ожидать от потрёпанной после секса девушки. Хватает его за предплечье, вонзаясь ногтями, и отталкивает от своего горла, а второй рукой замахивается и… Чёрт, теперь нож острый. Она забывает об этом и секундой спустя радуется, что Грейбек резко перехватывает её запястье, нож проскальзывает в сантиметре от его лица. К чёрту, она дёргается и, заметив расширившиеся голубые глаза, царапает его предплечье, особо надавливая тем ногтем, который он ей надкусил. Распарывает до крови… — Тогда ты не смеешь требовать, чтобы я не общалась с Роном! — он двигает рукой, её ногти соскальзывают, но в тот же миг она наискосок бьёт по груди, очень надеясь на то, что ноготь заденет кожу. К сожалению, он продолжает хищно скалиться, выворачивает её запястье, заставляя выпустить нож, а другой рукой хватает за волосы на макушке и встряхивает. Но в голосе вместо злости Гермиона слышит очень низкую хрипотцу: — Я! — ставит ударение на первом слове, а на втором ещё раз встряхивает за гриву, как куклу. — Смею! И лучше бы твоему щенку поджать хвост и удрать, если хочет жить! — его взгляд быстро скользит по ней. Какого чёрта он облизывает губы, когда она напрягает руку, сопротивляясь его захвату?! Вместо бледных щёк она видит красные, его губы блестят. Господи, она ненавидит себя, но хочет треснуть по этому болтливому рту! Что ж, новое воспоминание: тиски камней, удерживающие её ногу, когда Люпин падал в пропасть на третьем курсе. Теперь рука зажата в его пальцах. Больно, но… — Как и твоим сукам… — она кричит и, до хруста сжав клинок, поворачивает руку в сторону, обратную той, в какую выворачивает он, связки трещат, Гермиона двигает лишь пальцами, смещая нож, и край режущей кромки всё-таки задевает его предплечье, Грейбек мгновенно отпускает её, но затем другой рукой грубо обхватывает вокруг туловища и со всей силы прижимает к себе, Гермиона врезается носом в его губы, задирает голову и, скрестив пылающие взоры, договаривает, — если хотят жить! Она дышит через широко открытый рот, глаза источают готовность к бою, состояние — к аффекту. На лицо падают растрёпанные волоски, делая выражение диким. Красная и мокрая… скорее всего, она сейчас серная как никогда… К чёрту всё! — С… — его кадык дёргается от глотка, Гермиона только сейчас замечает, что он держит её практически на весу, обнимая кольцами вокруг туловища, — сойдёт, — произнеся, он проводит языком по уголку своего рта и часто моргает, смотря в одну точку, на её переносицу. Мир, утонувший ранее, приобретает контуры. Гермиона смаргивает влагу с глаз. Мыски едва достают до пола. Он зажимает её очень крепко, как удав добычу. И дышит, и смотрит, и… ну, как-то настырно упирается ей в бедро. — Сойдёт, — будто для снятия наваждения повторяет он. — Что? — она непонимающе хмурит лоб. Зрачки прощаются с переносицей. Из-за близкого расстояния он поочередно смотрит то на один её глаз, то на второй, и отвечает: — Расторопность. «Твои главные слабости заключаются в медлительности, нерасторопности и недооценке соперника.» Ей хочется верить, что он специально спровоцировал её на атаку ради проверки, но она навсегда запомнит прошедшую агонию. Ревность опасна и неукротима, как спичка у огня. Неудивительно, что сам Грейбек так ненавидит Рона. Если ей сложно совладать с ревностью, то каково зверю?! Осторожно он отпускает её. Мерлин, мало того, что на его груди остаётся кровавый след, так ещё оба предплечья ранены. Одно — от ногтя, другое — от ножа. — Я… — она вздыхает, но он качает головой. — Помимо своей туши, знай чужую, — он продолжает лекцию, словно ничего не было, аккуратно берёт её запястье, Гермиона не сопротивляется, когда он подносит руку с ножом к своей груди. — Хочешь убить… — сделав паузу, он ухмыляется, — знай куда бить. Под его давлением острый конец прижимается к горлу. Гермиона концентрируется на том, чтобы пальцы не дрогнули. — Я никого не хочу убивать! — твёрдо говорит она. Грейбек лишь цокает языком и с ехидцей произносит: — Не хочешь убить, знай куда не бить. Так, хорошо. Пока он неотрывно следит за её лицом, Гермиона смотрит на остриё, скользящее по его коже. — Яремная, — указывает он, слегка запрокинув голову, — терпкая на вкус… — Фенрир, — она напрягает запястье, пытаясь отнять нож от синеватой вены, — хватит! — Хватит крови?! — издевается он. — Ладно. — двигает её руку в сторону. — Гортань. — пониже. — Трахея. Гермиона внимательно смотрит, но строение органов ей известно и так, она старается держать нож, не надавливая на кожу. Грейбек замечает это и сдавливает запястье, вызвав её заглушённый вздох. Делает шаг ближе и опускает её руку вниз, проскользив лезвием по своей груди. — Желудок, — теперь он обводит остриём неровную фигуру, а Гермиона задаётся вопросом, насколько точно он уверен в размерах своих внутренних органов. — Печень, — с правой стороны. — Лёгкие, — нож поднимается с печени и обводит сначала правое, потом левое, затем медленно движется к центру и… — Сердце, — одними губами шепчет она, следя за контурами, которые оставляет нож. — Сердце — в тон ей, — единственный орган, который не меняет размеров во время трансформации. Гермиона удивленно поднимает взгляд на лицо, на котором пестрит довольная гримаса. — Если хочешь убить человека, то проткни сердце. Если оборотня, то бей в лёгкое. Логично, если сердце не увеличивается во время трансформаций, то в него сложно попасть, ведь тело оборотней тоже меняет размеры. Лезвие просто не достанет до сердца. Это бессмысленный удар. Гермиона пытается перефразировать слова и запоминает: чтобы не убить оборотня, нужно целиться в сердце. — В лёгкое? — задумчиво молвит она. — Ага, у нас большие лёгкие. Ударишь, не промахнешься. — Почему ты учишь меня бороться против оборотней? Ведь они твои соратники. Кстати, да, кинжал тоже сделан со словами, что им можно прикончить… то есть убить оборотня. Грейбек равнодушно пожимает плечами. — Против магов спасёт магия, против остальных ножи. — Магия способна спасти ото всех. — Но не от меня, м? — на этих словах он расплывается в оскале и отбрасывает её руку. — Ты боишься навредить мне во время трансформации? Её изумлению нет предела, но Грейбек лишь хмыкает и неожиданно щёлкает ногтем по её носу… чёрт, давно он так не делал. Гермиона сразу закрывает поцарапанное место, кончик носа пощипывает… дважды чёрт! — Я не теряю контроль, — оскал превращается в жёсткую, уверенную ухмылку, — но другие теряют. Всё же он оберегает её от других, а не от себя. Приятно, в каком-то смысле. Он уверен в себе. — Теперь медлительность, — она вздрагивает, когда он обходит её и встаёт за спиной. «Никогда не подставляй загривок.» Тело реагирует быстрее, вспомнив слова, и… — Нет-нет, — одобрительно тянет он, — сейчас можно, — он кладёт ладони на её плечи и ведёт их вниз, а подбородком ложится на голову. Гермиона смотрит перед собой, а он двигает подбородком по темени и как-то удивленно произносит: — Ты подросла, — наверное, с его последнего «лежания» на макушке, её рост действительно изменился, Грейбек склоняет голову, посмотрев на её ступню, — и подрастёшь ещё. Правда? Она скептически опускает взгляд на свои ноги. Ну, если по стопе это можно определить, то хорошо. Ладно. Подрастёт. А дальше он накрывает ладонями её кисти и… Под его напором нож один раз крутится вокруг её пальца… Она только открывает рот от незатейливой радости, как… — Вникай, ведьма… И он хватает её за другое предплечье, выворачивает его и несильно ударяет коленом по ноге… Следующий час они игнорируют и вой из леса, и наступившее утро. *** Аппарация лишает её последних сил. Гермиона поражена, как сильно на неё влияет эта ночь. Они приземляются на какой-то лесной массив, и… — Гермиона! — напротив неё в двадцати метрах стоят Кингсли, Артур и ещё один аврор, которого она видела лишь однажды во время Турнира трёх волшебников, вроде это Праудфут. — Командир, — облегченно звучит рядом с ней. Что? Что? Рядом с ней стоят оборотни и держат… — Джастин, — она узнаёт Финч-Флетчли, магглорожденного гриффиндорца, и пробегает взглядом по другим. — Нас хотят обменять, — шепчет Джастин, но держащий его оборотень крепче сжимает шею, угрожая и приказывая молчать. Ситуация необычная. В один ряд стоят оборотни с пойманными магглорождёнными. Гермиона узнаёт несколько третьекурсников и двух братьев Криви, чьи лица испещрены гематомами. В другом ряду, напротив оборотней находятся… Гермиона с подозрением сводит брови… — Наконец-то! — шипит Праудфут, смотря исключительно на Грейбека. — Тебе не сойдёт это с рук! — указывает на раненых магглорождённых. Боже, сколько они здесь стояли?! Если вой — это зов, то… Гермиону и Грейбека ждали очень долго. Проклятие! Она всхлипывает и кривит лицо, когда он обхватывает её за туловище, прижимая спиной к себе. — Задержался, — скалится он. И тут рядом с Кингсли появляется Рон, который всё это время скрывался под чарами. С жалостью и злостью оглядев Гермиону, он обращается к Грейбеку: — Что ты с ней сделал? Оборотень снова кладёт подбородок на макушку. Она прикрывает глаза, но успевает заметить странный взгляд Праудфута, который неотрывно следит за Грейбеком. — Поимел, — даже не видя, она чувствует его ухмылку, но в полной мере изумляется открытому ответу, — не один раз. Рон покрывается яростной краской, а Гермиона не может поверить в услышанное… разве это не секрет? Не тайна? На кой чёрт Грейбек болтает правду? Да и рука его крепче прижимает её к себе. Но потом его голос меняется на скрипучий рык: — Где они? Атмосфера накаляется. Гермиона непонимающе хлопает ресницами и… Кингсли и Артур переглядываются, а потом: — Фините, — Праудфут указывает на пустое пространство и через секунду перед всеми появляются очертания тел. Десять оборотней, закованные в кандалы, смотрят на Грейбека с мольбой и долей надежды. Молодые, семь из них раненые. Слова Джастина про обмен имеют смысл, ведь… Кингсли наколдовывает барьер, через который пленники должны пройти… Гермиона чувствует, как на спине за поясом скользит гладкая древесина. Грейбек возвращает ей палочку. Последнее прикосновение: его губы на макушке, а потом… — Шустрее, расторопнее и умнее, — язык кратко касается её щеки, — не робей, Гермиона Грейнджер. И потом звучит грозная интонация в адрес пленных оборотней: — Ко мне! Магглорождённых с силой толкают вперёд. Оказавшись по ту сторону барьера, Гермиона попадает в руки Рона, и… из пустоты её хватает знакомая ладонь. Гарри. Хорошо, что он не показал себя. Оборотни могли и обмануть авроров ради поимки Гарри Поттера. Пленные возвращаются к своим… вот и тактический план, но… — Время! — командует Кингсли, и пространство наполняется выкриками заклинаний. Оборотни атакуют в ответ, начинается бойня. Гермиона поворачивается и в последний раз ловит тот же циничный взгляд своего болвана. Дуэли не принесут ни жертв, ни трофеев. Оборотни, получив своих, аппарируют с территории, а Кингсли и Праудфут помогают магглорожденным. — Уходим, — Гарри снимает мантию-невидимку и берёт руки своих друзей. Они тоже аппарируют, а Гермиона… Прижимаясь к ребятам, она держит сумку, в которой лежит нож из эбена, тянется к волшебной палочке, которую ей вернул Грейбек, и проматывает ночь назад… Идиотка! Зачем она это сказала. Зачем? Зачем? Но факт: перед тем, как они аппарировали на лесной массив, и после того, как Грейбек научил её защищаться, Гермиона сболтнула: «Ты мне нравишься… Фенрир Грейбек.» Какой теперь выход? Ну, если бы не вой, то они бы остались в амбаре ещё на одну ночь… Горько, Гермиона прячет нос в куртке Гарри, отчаянно думая о том, что скоро война достигнет финала. «Напрасно. Когда Тёмный Лорд покончит с Поттером и уничтожит Орден, у тебя не будет другого выбора, кроме как пожалеть об этом.» Так он и сказал в ответ на её признание… *** — Давай ты! — Рон протягивает ей клык василиска. Гермиона делает вдох и уничтожает чашу в Тайной комнате. — Осталась змея. В Хогвартсе бушует пламя, сопоставимое с огнём в её душе, ведь среди противников есть тот, в кого она влюблена…