Лакрица

Стайное верховенство, привольное существование, сытная снедь, половая агрессия, жёсткий секс — лютый кураж, составляющий основу его звериной сущности. Раж, кураж… До определённого момента эти характерные атрибуты не имели дополнений. Покамест в кости не вгрызлась кудлатая сучка — ага, пока не появилась заполошная пташка с уникальным именем Гермиона Грейнджер. Порой Фенрира посещает задорная мысль о параллелях: на её имя язык увлажняется и встаёт так же пылко, как и член на её сочную вагину. Ему нравится произносить полное имя, порыкивая на сонорных звуках, но в его котле так много различных кличек, которыми он постоянно её зовёт, что на длинные слоги просто не хватает времени. Но не сейчас. Сейчас ему ничего не нравится. Клыки удлиняются, пылая воспалёнными нервами на всю пасть, а всё из-за этой сумасбродной суки! Он не зол. Он, мать её магглу, в бешеном исступлении! Мало того, что ведьма едва не угодила в звериное брюхо, прилипнув к рыжему выродку, так затем чуть не отправила Фенрира в путь по клятой юдоли. Пусть неосознанно, но именно это она и сделала, прыгнув под смертельное проклятие — заставила его испугаться за её жизнь и почувствовать безмерную горечь. «Твоя шлюха вспорола арахнида…» Ей-ей, а ещё ему доложили про порванную роговицу оборотня. Неплохо-неплохо. Гермиона Грейнджер по-своему великолепна. И Долохова обыграла, и шайри завалила, и разрушила к чертям собачьим весь его незыблемый контроль! Сука! Как же он разгневан! Она хуже суки! А ещё из окна упасть захотела… по стандарту сучьих капризов — исключительно вверх! Не то чтобы он хочет усмирить ярость, ведь пташка и впрямь заслуживает кары за свою безумную жертвенность, поэтому нет смысла сдерживаться, но… Сейчас, сдавливая её пылающие щёки и услышав жалкий стон, Фенрир вспоминает совместную ночь в захудалом сарае и свирепеет ещё больше, ведь после того, что было, он вполне понимает все её повадки и формы поведения, а что ещё важнее: понимает мотивы! Чёрт бы побрал эту суку, ставшую присной, но теперь он не может просто так врезать ей по рёбрам или порвать блазнивое междуножье… Мог бы раньше, несколько лет назад, но точно не теперь — когда пташка на постоянной основе варится в его котле и от случая к случаю сидит на члене. — Я предупреждал! — он вжимает ногти в бедро, с трудом сдерживаясь, чтобы не вырвать кусок плоти. — Я приказал не подставлять затылок! — её щёки белеют от застоя крови, но Фенрир продолжает давить. — Говорил не спасать! — котёл горит, но он замечает, что ведьма даже не собирается оправдываться, лишь мученически сводит брови и стреляет глазной сыростью. — Или нет?! Ей больно. Справно. Это не та боль, которую нельзя терпеть. Гр-рифиндорка Гер-рмиона Гр-рейнджер при желании и свежевание выдержит, а то и снятый скальп. Он уже привык, зная наперёд её всегдашние манеры: сначала покряхтит, конечно, поскулит, пожалуется на боль, выкатит слезливые шары, будто удивляясь, что вновь попадает под его острые когти, но потом вдруг… не вдруг, а враз… Ну да, его фартовая ведьма такая, временами резко, негаданно — и на дыбах… Одними губами она обзывает его ублюдком, хохлится как егрея на пару́, вскинув свои лохматые космы, и… Он ловит занесённую культю. Для пташки, скорее всего, эта задержка не значит ничего, но Фенрир сразу сравнивает удар с тем, который испытал на себе в лесу, когда суетная ведьма удумала бить его тупым ножом. Отпустив пташкину лапу, он разрешает двинуть себе по морде. — Фенрир, — следующая её привычная манера пугаться всех последствий вызывает у него широкий оскал, а ведьма боязливо смотрит на лицо, словно и вправду веря, что её воплощение кулачного боя рассердит его ещё сильнее. Крепкие мускулы испытывают мгновенный прилив жара. Слащаво жжётся везде, особо страдает пах, преющий в поту от желания аврально дать пташке за щеку, а точнее по самые гланды. Гнев гневом, но ведьма ставит удар так, как он ей показывал. И это дико заводит, как и тогда в сарае — крошка наипаче горяча, когда деловито задирает конопатый пятак и болтает про кулаки, удары, строение пальцев и прочую ахинею. Фенрир неосознанно… нет, он всегда всё делает осознанно, не прячась за словесной ложью и не скрывая личных прихотей… он умышленно позволяет себе пренебречь командованием наёмных отрядов, считает самку приоритетом и… В общем-то, косвенно она сама виновата, раз своим «ты мне нравишься…» потворствует его зацикленности на ней. Ещё с момента её эпичного приземления кубарем с кобылой Кэрроу он до зуда хотел присунуть ведьме за доставленную потеху. Там, где бушует адское пламя, под ногами — трупы, а кругом — опьянённая борьбой, клика убийц и тошных тварей, Фенрир чувствует себя в привычной стихии, совершенно противоположной той, откуда регулярно появляется благородная Гермиона Грейнджер. Такая редкая аномалия вносит в его жизнь огромную дозу адреналина и в то же время вызывает ненасытный голод, растущий после каждой встречи с этой… у пташки много имён. Да и так уж выходит, что для него её вообще слишком, чересчур много… Как ни парадоксально, присутствие девчонки не очеловечивает Фенрира, а совсем наоборот… Сие понимание тоже заводит, причём уже не в плане усиливающегося плотского вожделения, а по более глубинным, хищническим причинам, составляющим чёткие установки: укусить, подчинить, заставить, забрать, защитить и радеть о ней в той мере, которую она заслужит вследствие своего поведения. Почти варварски, примитивно, но теперь именно этого хочет преобладающая волчья сущность: заслужить право на коитус посредством укрощения самки, а не просто насильно принуждать её к акту через крики, отказы и боль, как он делал ранее. Быть может, будь он слабохарактерным, посредственным оборотнем, то просто куснул бы сучку в шею, обратил и ждал, когда она сама придёт к нему, как делают все оборотни, которые не находят места в магическом мире, но… В том-то веселье, что Фенриру нравится играть с ней не по-волчьи, а по-мужски, поэтому в первую очередь Гермиона Грейнджер для него — ведьма, которую он трахает по собственному желанию, и только потом уже самка, которую он по обязательствам должен сношать. Серьёзно, это смешно и увлекательно, ведь раньше эти сравнительные мысли вообще не попадали в котёл, ему было откровенно плевать… Отчасти от её выпученных шаров, пугливо блуждающих по его лицу, Фенрир немного сбавляет поток ярости, заглушая память зеленого свечения Авады. Опирается ладонями на её плечи, придавливая к полу, и возвышается на вытянутых руках. — Понравилось? — бросив взгляд на её кулак, по-прежнему правильно сведённый, он дышит более отрывисто, ожидая положительного ответа, который переведёт его гнев в другую, безопасную для ведьмы стезю, но… Она цепляется за его запястья, морщась от болезненного напора, и косо качает головой. Сука! Как обычно, вся такая гордая… постоянно разноречит, как себе, так и ему: сначала без удержу врежет кулаком по роже, а потом с такой лаской уткнётся пятаком в его сапог, что невольно заурчишь. Кстати, судя по реакции женской тушки, его связки действуют на пташку весьма занимательно: долей обуздывают, долей наоборот возбуждают. Во рту копится горьковатая слюна, которую не хочется глотать. Лучше бы она продолжила сопротивляться лишь физически, но сука упрямо защищает своё личное право жертвовать собой, хотя уже неоднократно могла заорать, что ошиблась. — Нет?! — щёлкнув языком, он наклоняется к её лицу. — Что же, если не по нутру нападать, то нравится быть жертвой? О, ей не нравится, он знает. Неспроста же киска по поводу и без повода вторит про неимение слабости, хотя здесь тоже раскрывается её сучья роль, в упор не желающая показывать зависимость от него. Раздражает так, что дёсны ноют, а ведь ему и одного огревшего от ниобия клыка достаточно, чтобы рот постоянно свербел. Гермиона Грейнджер возмущена и громко голосит в очередной манере дрянной стервы, коей она становится, когда напрочь теряет страх: — Нет! Я не хочу быть жертвой! — Разве? Ты сама сказала, что не можешь иначе! — а вот к нему возвращается прежняя лютая ярость, но он усмиряется. — Как, по-твоему, мне выбить это из тебя? — желательно выбить с корнем и початком, дабы сука всегда помнила о своей шкуре. Уж кому эту чистую шкурку и портить, то только ему, а не кретину Йонси и точно не баранам из клана Уизли! Её шанс умереть даже не рассматривается, тогда он скрутит глотку Праудфута по примеру Темнейшей змеи, только более болезненно, чтобы двуногий скот дольше страдал! А сам домысел о том, что ведьму даже слегка лапали за пятак, толкает ключ к замку, открывающий его изощрённые звериные наклонности. Убить, убить, выпотрошить их всех! Билл, да?! Он запомнит. Контроль, контроль, контроль… Фенрир ухмыляется, сдерживаясь от необходимости нагнуть ведьму предельно мучительным способом. Он хочет причинить боль, очень хочет, но… нескольких секунд зрительного контакта достаточно для решения: вот пташка с этими дикими лохмами, карими шарами, обожаемым носом, жадными до одури губами… такая! Ну тощая, ну вымя хилое, ну неопытная, ну стерва, всё равно он хочет ею владеть во всех смыслах. Сейчас такая разгорячённая, согретая победами над врагами, измазанная кровью побитых тварей… ах, пташка, крошка… с течью между ног. Лакомый кусок с запахом сырого мяса. Нещадно въедается в ноздри, возбуждая рецепторы и провоцируя страстный отклик, ему жарко, но… не-а, в реальности сучья кровь его не очень-то волнует, дело в другом — в самой Гермионе Грейнджер. Её сердцебиение, пульс, дыхание, голос и поведение — результат человеческих переживаний, но сейчас… испытывая боли и маточные сокращения, качая кровь и не имея возможности остановить течку, она против воли предстаёт в его глазах более уязвимой… как-то истинно по-самочьи. Два в одном, и ведьма, и самка, без разделений, в полном объёме она принадлежит только ему одному. И в соответствии с ролевыми инстинктами он просто не может проигнорировать собственное желание чуток смягчиться. Раньше было плевать, какую вагину, чистую или кровяную, мокрую или сухую, носит та или иная шлюха, но сейчас… Куцый зверёк, ранее разрушивший половину школьных стен и теперь скулящий под ним с раскрытой маткой, смотрит так придирчиво, что в котле всплывают фразочки: «В-вчера, когда ты п-почувствовал мой запах, я смотрела на тебя.» «Пожалуйста! Не позволь им убить меня! Помоги мне!» «А кто меня спасёт от тебя?» «Я не хочу… не хочу спать с тобой ради выгоды!» «Инсендио! О нет, только не волосы!» «Это потому что я пахну тобой!» «Я не хочу быть слабой в твоём присутствии. Не хочу, чтобы ты презирал меня.» «Я буду стараться понимать тебя без слов…» «Я хочу тебя!» «Я знаю, как угодить тебе!» Его ведьма. И она знает об этом. Знает, кому принадлежит и кто ею одержим. Фенрир сохраняет ухмылку, вспомнив её лепет, ставший родным. Собирается ослабить пальцы, давящие на её плечи, и принимает решение просто трахнуть пташку с минимальным принуждением… как тогда, в мэноре у решётки, и тогда, в сарае под дождем. Фенрир помнит как надо, Гермиона Грейнджер чаще всего отдаётся по полной, бросаясь в омут похоти. Он нужен ей, а она — ему. Совместное время — приоритет… он даже может сказать — ценность, но так уж принято, что у оборотней нет понятия «ценности». Хотя… похоже, что время с пташкой паче ценности! Насущная потребность. Её шипение сопровождается злой физиономией, она просто отвечает на его последний вопрос, но в сущности перечёркивает все мысли о единственной ценности, которую он приобрёл, добровольно нарушив тем самым основные волчьи законы: — Никак! — она скрипит зубами, а следующие слова срывают его ухмылку. — Хватит! Ты тратишь моё время! А вот это зря. Сука сразу бледнеет, заметив его каменеющее лицо. Ток по хрящам — знакомая вспышка неистовства. Фенрир не двигается. Замирает и шлюха. Уж не понятно, почему она тоже чувствует, что сболтнула опасную фразу, но… Он не прячет реакцию, через скривившийся рот и злобную мину показывая ей степень своего недовольства. Что он там нарешал?! Она — ценность?! Важнее приоритета?! Ага, а он тратит её время. Ха! Что ж, тогда едва ли вздорная дрянь достойна быть кем-то другим, кроме истёрханной подстилки. Фенрир шумно вдыхает и грубо переворачивает ведьму на живот, успев заметить в её эмоциях долю упрёка в его адрес за подобную позу. — Нет! Перестань! — раз сука такая… сука, то целую ночь простоит на карачках, стерев до крови все четыре лапы. Ценность, ценность, ага, клад с копной… Какой бы сильной волшебницей она ни была, Фенриру откровенно всё равно. Он проводит языком по зубам, собирая кровь, чтобы сплюнуть вместе с горечью. Ну дрянь, ну шлюха, ну кобыла, ну слабая… столько слов, которые она ненавидит, а ему они нравятся, так проще воспринимать самок для одной единственной цели — трахнуть, а потом выбросить использованную дырку. Но даже принудительно пытаясь вернуть эту установку, Фенрир как-то задумчиво смотрит на кричащую ведьму и… — Ты не можешь! — как знакомо, будто он снова насилует её в мэноре. — Не можешь так поступить со мной после всего, что было! — она падает выменем на пол, заведя руки назад для сопротивления. И… сравнение с истёрханной подстилкой теряет актуальность. На самом деле давно потеряло, ещё в мэноре. Желание наказать её за острый язычок исчезает так же быстро, как и появляется. Фенрир наклоняет голову к плечу, отмахиваясь от её рук, и делает вздох, прикрыв глаза. Не дрянь, не шлюха, не кобыла, не слабая… ему по-прежнему по нраву считать всех женщин такими просто потому, что ему плевать на бессильных особей, а в стае от них вообще одни проблемы, поскольку грызут всех подряд, не справляясь с контролем сознания, да и для войны бесполезны, ни черта не умеют и постоянно скулят. Издеваться над слабыми — потеха, можно забить как овец, открыто демонстрируя своё превосходство. А эта… сперва злит, что теряет время, потом напоминает о том, что было… какая логичная сучка! Впору полаять на парадокс. Но как раз в том дело, что ведьма нравится ему именно такой. После всего, что было, хм. Было многое, например, новое убеждение, что её дырку он никогда не выбросит даже после долгосрочного пользования. Было абсолютное бескорыстие, когда он научил её защищаться и дал в руки самодельное оружие. Были и есть голод и похоть, была и есть забота, был и есть интерес. Он не требует ничего взамен, кроме секса, но таки хочет её всю… себе, для всего… не только для секса. Парадокс. Смотрит на суч… создание, любимое существо, да, смотрит на славную и сильную особь. Сильную, по меркам самок, ей-ей. Вслух допустимо без счёту обзывать её самыми гнусными эпитетами, чтоб не зазнавалась, но факт: ведьма — кладезь потенциала. Тем не менее туша грубовато реагирует на её возню, Фенрир ударяет ведьму по рукам, чтобы свыклась с позой, и… — Ну да, и что же было?! — если ответит, то ладно, но её видение их тесного союза ему тоже крайне до лампочки, ведь ни один укор и ни одно обстоятельство никогда не изменят её статус в его глазах. Статус выбранной для жизни самки. Перед тем как надавить на спину и стянуть с неё штаны до колен, Фенрир ещё раз глубоко вздыхает, определяясь с основной причиной своего гнева в эту ночь. Она, которая не кобыла и которая не слабая, после всего, что между ними произошло, кидается на его защиту, решив отдать жизнь под зеленый луч. Истоки его остервенения начинаются с острого разреза, полученного прямиком в нутро самым неприятным способом — искрой страха. Безмозглая сука добивается своего, наделив его эмоцией, которую он вообще не может испытывать в силу закалённого характера и жёсткого нрава. Девчонка заставляет почувствовать страх за её жизнь, следом — осознание значимости и понимание, что за ней нужно тщательнее следить… да, самку необходимо защищать… и кормить иногда. Для неё надо лосятину отрезать пожирнее, желательно почечную часть и задние ноги, в день по гусю и побольше зайчатины в овуляцию. Свежевать и жарить придётся на месте, дабы мясо не потемнело, а то ведьма со своими повреждёнными передними зубами не разгрызёт ни куска. У него много дел. Снова шлёпнув по её рукам, Фенрир прикусывает щеку, клыки вновь пускают кровь. С откормом он разберётся позже, а сейчас нужно наказать ведьму за безрассудное геройство, доведшее до рвотного позыва. — Фенрир, пожалуйста! — в который раз за сегодня она просит отпустить её к своим остолопам, что ещё больше нагоняет на него ярости. Сморщив лоб, он рычит: — Пищала, что не будешь умолять! — очередное обещание, которое она кидала в приступе сумасбродства. — Клялась, что сохранишь жизнь, а в итоге бросилась под Аваду! — приспустив брюки на бёдра, он из-под полуопущенных ресниц и с наглой ухмылкой смотрит на белые трусы с кровавыми разводами. Когда он сдирает бельё, густая струя тянется от промежности до ткани и остаётся болтаться, пока не прилипает к бедру. В нос ударяет усиленный запах железа. Кровь — плохая смазка, бывает, что наоборот сушит. Он бесшумно сплёвывает на пальцы и проводит по половым губам. Мокро, но не сально и не липко, только кровь, жаль. Пот катится по шее, он выправляет свою распахнутую рубашку и выше закатывает рукава. Пташка тоже вся потная и горячая, что не может не возбуждать, но тряпья на ней хоть троих одевай. Фенрир проводит пальцами по твёрдому стволу и, прижав головку к вагине, наклоняется к ведьме. — Не надо! — скулит она, вжимаясь щекой в пол, чтобы не соприкасаться с ним спиной, сучка. О, она не плачет. Хнычет, но без слёз. Похвально. Мельком взглянув на свои пальцы, он хмыкает и подносит их к её губам, чтобы напомнить прошлую угрозу. — Ты лживая, заносчивая сука, — пусть откусит, но Фенрир всё равно вставляет пальцы ей в рот, подметив, что больше чем вкус крови, ведьме надо ощутить с чьих именно грязных пальцев она эту кровь получает, пусть чувствует всё-всё, в том числе прелый запах его туши, — хотела пожертвовать собой ради меня?! — она жмурится, выталкивая языком его пальцы. — Хорошо, вспомни это желание, когда я буду трахать тебя в матку. Обязательно вспомни, а потом скажи, что ты не могла иначе! Пташка напрягает бёдра, пытаясь свести ноги. Фенрир закрывает глаза, зрачки закатываются, когда привкус крови смешивается с запахом её волос. Аппетитно веет… Уткнувшись носом в скулу, он вспоминает момент столкновения с ней при зелёном свете смертельного заклинания и враждебно выдыхает: — Я очень постараюсь, чтобы тебе было больно… Хотя теперь для ведьмы боль — весьма относительное понятие. Есть с чем сравнивать. К чёрту боль пташки. Он хотел матку, он её получит. Фенрир смыкает зубы, навалившись лбом на её плечо, обхватывает кольцом туловище, а другой лапой придерживает основание члена. Ведьма быстро и прерывисто вдыхает несколько раз перед тем, как двинуть плечом ему в глаз. Отворачивается, запрокинув голову, и затравленным взглядом смотрит вперёд. Губы дрожат от злости, она отчаянно кричит: — Все, кто мне дорог, сейчас рискуют жизнью! Я не могу их бросить! — застонав, она начинает извиваться как ненормальная, выгибает спину, отталкивая его, бьёт локтями. — Если их убьют, я буду винить себя до конца своих дней! Не заставляй меня страдать! — Фенрир рефлексивно сжимает её талию, сильно сдавив живот предплечьем, ему не нравится слышать про других уродов, он сглатывает, собираясь заткнуть её рот ладонью, как вдруг пташка понижает голос. — Хотя бы сейчас. Фенрир хмурит лоб, не поняв последнюю фразочку. Ведьма имеет в виду, что он всегда вынуждает её страдать, и она сейчас просто требует пощады? Или же… — Хотя бы сейчас? — он пристраивается к промежности и, попав в выемку, давит головкой члена на вагинальный вход. — А потом можно?! — усмешка растворяется в хриплом стоне, когда он хватает ведьму за запястья и придавливает их к полу по бокам от головы, двигает бёдрами, чтобы вставить, но… Она дёргается, переступив с колена на колено. Член соскальзывает, измазавшись кровью, и всем стволом трётся по губам, головка задевает клитор, а на пол падают новые алые капли. Но больше чем бурун возбуждения от такой стимуляции, Фенрира поражает ответ ведьмы: — Д-да, я… мы можем… — она подбирает слова и опять напрягает ноги, отстраняясь от члена, — ты можешь сделать это потом! Приподнявшись корпусом на вытянутых руках, он продолжает придавливать её запястья к полу и сводит подрагивающие губы в тонкую линию. Пташка, пташка… видно, до неё так и не доходит, почему он желает сделать ей больно… С одной стороны, этой фразой сучка умудряется сбить часть его ярости, ведь её слова означают, что впредь, когда под боком не будет взрывов и дуэлей, она вполне готова добровольно раздвинуть лапы. С другой стороны, инстинкт доминирования мгновенно распознаёт сучью манипуляцию, в которой Гермиона Грейнджер одновременно просит отпустить её под залп заклинаний, наградив обещанием будущей платы, и при этом якобы «разрешает», забыв основную причину его недовольства или попросту не считаясь с ней. Он кратко жмурится, встретившись с противоречивыми желаниями. Да, ему по нутру, что самка на всё согласна в любое время, кроме битвы, ведь именно этого хочет его волчья сущность — удовлетворения взаимных потребностей. И нет, ему не по нраву, что она начинает воспринимать его как неопасного хозяина, с которым можно разводить долгие споры и жаловаться на судьбу её гнид-приятелей. Ведьма открывает рот, начиная повторять каприз, но Фенрир качает головой… она этого не видит, поэтому взвизгивает, когда он одной рукой сжимает её волосы, прижав щекой к полу, а другой хватает за шиворот и резко сдёргивает джинсовую куртку. Под коленями мешается мелкая сумка со стариком Блэком, он отбрасывает её вместе с курткой. Гермиона Грейнджер больше не кричит, сжимает кулаки и держит глаза зажмуренными, источая каждой жилой месиво из злобы и горести. Привыкла, выхода нет, клетка наново заперта, и она в его когтях. Он облизывается, улыбнувшись краем рта и пустив слюну. На ней лишние тряпки, скрывающие юную плоть. Фенрир срывает их, сломав молнию на фиолетовой толстовке и разорвав майку с лифом. На ней остаются только штаны, спущенные до колен, и ботинки. Он замирает лишь раз, услышав звон металла с её шеи, постукивающего по настилу при каждом движении… Сука так самозабвенно, преданно хранит амулет, не зная сколько разноличной крови текло по его прочному металлу… На морде растягивается ехидный оскал от догадок, как поведёт себя ведьма, если сейчас Фенрир обратится в волка и присунет ей набухших луковиц… смешно даже, ведь тогда она точно никуда не убежит… с узла-то. Если конечно решит порвать всю вагину, то, пожалуйста, можно и нарушить сцепку, но вряд ли она рискнёт так неказисто сдохнуть. В любом случае он залатает. Рану всегда можно прижечь, а ведьму опоить на время, чтобы не визжала. И почему она частенько так пылко липнет к нему… ведь говорил же… «Оборотни всегда были выродками, и я главный из них.» И никогда не слушает, не понимает, не осознаёт… «Если бы ты знала, о чём я думаю в твоём присутствии и что хочу с тобой сделать, ты бы пожалела, что скалилась мне в лицо.» И провоцирует, поощряет, дразнит… «Фенрир самый сильный, неустрашимый и уверенный в себе волк, который внушает мне страх и восхищение, вызывает трепет… так же, как и ты.» Не догадываясь, что хищника дразнить нельзя! Трелью по ушам звенит женский крик. Через мокрую алую дырку головка члена с натугом преодолевает вагинальные стенки и, сыро чавкнув, жёстко входит, набирая тёмную кровь по окружности ствола. — Почему?! — в отчаянии без вопроса стонет пташка. — Мы же… мы… Ага, в этом правда. Мы партнёры. Её матка по праву принадлежит ему в каждый брачный период. Правда-матка, ха! Он не делает резкого выпада, медленно протискиваясь внутрь, вставляет до середины и ради усиления азарта оттягивает момент глубокого проникновения… изымает и снова входит лишь до крайней плоти, растягивает дырку упругим, широким венчиком головки, стимулирует себя, сразу получая реакцию в виде разрастающегося жара по спине и гениталиям. Выпустив её запястья, Фенрир выпрямляется и разминает плечи, а потом цепляется за её талию, удерживая на месте. О да! Это его любимая поза, угождающая и котлу, и конечностям. Дыхание сбивается на жадные хрипы, головка члена окрашивается в красный, а на самом конце из наружного отверстия появляется его собственная белёсая смазка и смешивается с кровью. На очередной неглубокий толчок ведьма содрогается и рефлекторно сводит колени… он чувствует сжатие вагинального входа из-за мышечного напряжения, а к стволу при изъятии прилипает слизистый кусок эндометрия. Фенрир на мгновение останавливается, сбросив его ногтем указательного пальца. Он улыбается, ведьма вся такая грязная с этими липкими ошмётками, вся такая бесстыжая для него, вся такая пошлая и цветастая: начиная от ярко-красного и заканчивая тёмно-бордовым… ну как её не трахать, а?! Как ей зайца не принести?! Как не ценить?! Улыбка меркнет, Фенрир сам не знает, почему ему необходимо признать, что ценность важнее приоритета. Другим лаем: что пташка важнее, чем… Плевать. Она отвлекает его болезненным стоном. В отличие от коитуса в мэноре, сейчас Фенрир следит за её рефлексами и настроем. Пташка до ран сжимает кулаки по двум сторонам от головы, лежит правой щекой на полу и, крепко стиснув зубы до желваков, смотрит прямо, терпит, злится и, наверное, нынче ненавидит его. Иногда неразборчиво мычит. Её волосы едва держатся под резинкой, но хорошо открывают вид на лицо и красное ухо. Судя по дрожи, лихорадочному дыханию и вздутым венам на висках она близка к истерике, но сдерживается, зная, что всё равно не остановит его… согласен, пташка, всё так… новая фрикция почти доходит до матки, но он медлит, пока рано… он входит на середину, толкается настойчиво, но не быстро… во рту скапливается слюна… горячо… но не так, как требует голод. Ведьма в отчаянии, и даже если она ощущает стимуляцию в чувствительных зонах, то скрывает это, отвлекаясь и причиняя себе боль вонзёнными в ладони ногтями. Ах, бесчестный оборотень надоедает славной девочке… тратит время, да? Он двигает бёдрами. Жарко, печёт, рубаха насквозь мокрая и липнет к хребту, один рукав соскальзывает до запястья… Фенрир проводит языком по верхней губе, почти коснувшись ноздри. Да, у него длинный язык, который, как оказалось, нравится пташке. «Почему ты никогда меня не целовал?» Прыснув в плечо, он дёргает головой, а ведьма вздрагивает от этого звука, но упрямо таращится в стену, назло ему валяясь тонким бревном. Он выгибает спину и запрокидывает голову, чтобы отдышаться и придержать себя от оргазма. Он не хочет кончить так просто… без пташки, без её нытья и стонов. Замедляет фрикции. Оставив голову задранной глазами к потолку, он постукивает костяшкой указательного пальца по её пояснице. — Эй, ведьма, — ещё два стука, — продолжи лепет, кто мы? — ухмылка добавляет хриплые окончания в низкий бас. Вместо прямого ответа Гер-рмиона Гр-рейнджер, а в реальности просто самочка Фенрира Грейбека, гневно скрипит зубами и тихо шипит в пустоту: — Ублюдок! — М-м, да, а ты моя сука, так вместе мы кто? — смахнув волосы со лба, он ещё раз, уже больнее, стучит костяшкой прямо по копчику. Набрав полную грудь воздуха, Фенрир опускает голову, вперив взгляд в её застывшее лицо. Ведьма странно бегает зрачками по стене, будто смущена, но потом крепче смыкает зубы, изобразив злую мину. Фенрир продолжает неспешный темп, хотя ствол почти весь в крови, а вагинальное отверстие свободно пропускает толстую головку, что означает достаточное растяжение мышц. Проведя двумя руками по её спине и собрав под ногти испарину, Фенрир издаёт скрипучий стон и ускоряет темп, но не входит до конца. — Кто же? — прижав ладонь к её животу, он наклоняется и ставит локоть рядом с её плечом. Его волосы закрывают тенью её лицо. Киска жмурится, не желая ловить взгляд, и морщится, когда он щекочет носом ухо. Фенрир продолжает покачивать бёдрами и входит чуть глубже, сохраняя темп. В один момент делает круговое движение и головка с давлением проскальзывает по передней стенке влагалища. Девчонка вздрагивает и сильнее жмурится, отчего в складках на лбу собирается пот. Фенрир хрипло дышит ей в ухо и повторяет: — Кто мы, крошка? Она распахивает глаза и прищуривается, скрестив взгляды. О, ведьма эффектно кипит, сердится и дерзко голосит, используя интонацию, которой хочет задеть: — Любовники, — на миг у неё и вправду получается застать врасплох, но Фенрир не меняет морды, по-прежнему прерывисто дышит и сверлит её пытливыми глазами, а Гермиона Грейнджер подчёркнуто кивает и с той же дерзостью чеканит слова через сжатые в злости зубцы, — я думала, ты изменился, но это не так! Ты такой же, каким я запомнила тебя в мэноре! — на этом у неё заканчивается лимит дерзости, жёсткая сучья маска срывается, и ведьма начинает чаще моргать и сглатывать, будто ей больно изъясняться. — Ты обещал заботиться обо мне, — глаза блестят, но она хмурит лоб и смаргивает сырость. Любопытный выбор слов. Он мельком думает, что именно способствует новому приближению оргазма: сильно сдавливающие тиски вагины или капризный рот, болтающий о том, что Фенрир нужен пташке, расстроенной от недостатка заботы. По крайней мере, он уясняет именно так. — Обещал? — усмехнувшись, он несильно ударяет лбом по её виску и отстраняется, вновь ровно встав позади с прямой спиной. — Помнится, ты клялась однажды… Опустив голову, он исподлобья смотрит на её затылок, удовлетворяясь новой дрожью, окутывающей её тело. Да, киска понимает, слышит в его тоне мелькнувшую сталь и щетинится… подбирает лапы под себя, ха! И правда… сводит локти и задирает голову, чувствуя беду, видать, она действительно привыкла к его голосу и повадкам, раз реагирует так быстро. Что ж, образцовая пташка высшего пошиба… — Фенрир… — она даже не пытается скрыть испуг, — я… Он ударяет её по ягодице и смеётся, положив другую руку на поясницу. — Да-да, ты облыжная сучка, я понимаю, — вредное, мрачное веселье пропитывает жилы. — Нет! — спорит она, но поздно. — Впрочем… — его голос звучит ниже, опаснее, — я держу слово. Ведьма дёргается, приподнявшись на локтях, чтобы отползти, но Фенрир хватает за бока, надавив когтями. Слегка задрав голову, смотрит на неё властным взглядом с приподнятым в ухмылке уголком рта. Опускает взгляд на место единения, ведьма больше не изливает новые сгустки, на стволе застывают алые разводы. Он сглатывает и натягивает языком внутреннюю сторону щеки. Усилив захват дрожащей самки, глухо шепчет: — Я позабочусь о тебе прямо сейчас. Преподам урок, — набравшись смелости, она отталкивается ладонями от пола, но Фенрир бьёт по спине между лопатками, толкнув на пол, ведьма ударяется подбородком. — Ты же любишь уроки, верно? Я знаю. — Фенрир, хватит! — она снова старается подняться, а в интонации пестрит прежнее отчаяние. Память вновь освещается зеленым светом. Фенрир сжимает ладони на её талии, делает возвратное движение бёдрами и оставляет внутри лишь головку. Устойчиво ставит колени на пол и шумно втягивает воздух, а на выдохе злобно с издёвкой рычит: — Кого, по-твоему, ты решила спасти? — он не смотрит вниз, взгляд направлен на её затылок. — Хочешь узнать, а? Он начинает вставлять глубже, но останавливается на пару мгновений, услышав зычный крик: — Я знаю того, кто мне нравился в прошлую встречу! — с секунду его ухмылка заменяется улыбкой, в треклятом сарае они свили неплохое гнёздышко, но… нынче не об этом. Миг. Крепко держа ведьму за боковые стороны туловища, он… нет, он не двигается. Фенрир одним сильным рывком дёргает ведьму назад, насаживая на член во всю длину. Головка врезается в углубление. Волосы на его лобке тоже пачкаются в крови и прилипают к коже на её промежности. От вскрика Гермионы Грейнджер, соскользнувшей с локтей и упавшей лицом в пол, можно оглохнуть, но… Фенрир отодвигает ведьму, удерживая за талию, член покидает глубину, но не выходит полностью из тисков. Ему нравится… в мэноре под конец он тоже снимал её с члена. И снова насаживает на себя. Мгновенно, резко, грубо и… Делает больно. По её тушке пробегает судорога, она интуитивно тянется рукой вниз, к лобку, но он не позволяет, повторяя… двигает её к себе и в один момент сильно и быстро толкается навстречу. Вместе с хлюпающими звуками от появившихся кровяных сгустков член врезается в матку, и будто бы кончик проталкивается ещё глубже. — Нет, стой! — теперь она двумя руками тянется вниз, под себя, пытаясь коснуться половых губ, но Фенрир снова дёргает за туловище, упирается членом в наружный зев матки, головка попадает под горячие тиски. Выгнувшись, ведьма напрягает плечи и кричит после каждого болезненного толчка. Фенрир даёт себе минуты, чтобы полностью прочувствовать ощущения, забыться в знойном экстазе. Это ни с чем не сравнимый восторг… самое горячее место в прямом смысле слова. Он понятия не имеет почему, но когда член трётся по шейке матки, которая при этом сокращается от прилива крови, то температура внутри кажется в несколько раз более высокой, чем при обычном сексе. Головку стимулируют раскалённые, подёргивающиеся мышечные уплотнения. Раскрытая, мокрая… ненасытно сосёт внутрь, как и положено жадной текущей вагине… он бы хотел ещё глубже, но, какая жалость, что сегодня нет полной луны и он не может в другом обличье трахать её во все влагалищные своды. Рвать шкуру тоже нельзя, хотя когти уже давно превышают человеческий размер ногтевых пластин. Но он не посмеет изуродовать пташку, лишь покалечит слегка, да и то не тушу, а восприятие! Поэтому продолжая насаживать её на себя, он немного склоняет корпус, пока кончики его волос не задевают её спину, и с придыханием хрипло цедит: — Я скажу, кого ты хотела спасти, ведьма! — она вновь сдвигает локти под грудь и запрокидывает голову, смотря вперёд и задевая подбородком пол при каждой фрикции. — Покончив с Поттером, Тёмный Лорд поработит магглов, — он ставит ладони на пол и держится на вытянутых руках, теперь уже резко и отрывисто толкаясь сам. — Угадай как! — вжав голову в плечи, пташка затихает, обречённо постанывая через сомкнутые челюсти. — Оборотни искусают каждого из них, — так уж выходит, что в отличие от магов, ликантропией заражается только один процент магглов, остальные подыхают в мучениях, не справляясь с заражением крови. — Мы будем кусать всех, пташка, в первую очередь беззащитных малолетних выродков, — на спине ведьмы выделяется каждый позвонок от сильного напряжения, она задерживает дыхание и отрицательно мотает головой, видимо, в шоке переваривая его планы. Не то чтобы с практичной точки зрения это будет удобно, но маггловский род проще прервать на корню, а ведьме пора раскрыть глаза на скорое будущее. А ещё конкретизировать персону… дабы пташка не думала ни о ком, кроме него. Фенрир сгибает руки, наклонившись, чтобы дотронуться носом до её макушки. Возвратно-поступательные движения становятся более быстрыми. Ухмыльнувшись, он тянет шёпотом: — Это была моя идея. — Замолчи, я знаю, чего ты добиваешься! — не выдерживает бедная пташка и крутит котлом, ударяя его в подбородок. Он издаёт парочку смешков. Хорошо, знает, пусть. Он продолжает всаживать ей на всю длину, возможно, царапает шкуру пряжкой ремня, а внутри натирает до жжения… хотя вряд ли, влагалище по новой кровит, влаги в избытке, член выделяет много смазки. Ага, это любимое влагалище, любимая матка… жаль, что пустая, без плода. Мысль не кажется неожиданной, появляется сама по себе и попахивает естественной неизбежностью. Сей инстинкт взбрыкнул ещё в сарае, когда ведьма, разинув рот, внимала его боевым дрессировкам. — Уверена?! — издевается он, обняв её предплечьем под грудью и прижав к себе спиной. — Я до сих пор тебе нравлюсь? Хочешь меня спасти? М-м… оседлать? — пташка тяжело вздыхает и всхлипывает, медленно поворачиваясь лицом и поверх плеча смотрит в его глаза. Беспросветное замешательство в её взгляде будто бы не направлено на него. Она застревает в собственных мыслях, которые почему-то далеки от ранней злости. Пташка больше не в панике, слезливые шары глядят так… так… Нет, Фенрир хватает за гриву, прижимая её щекой к полу. Ему не нравится взгляд Гермионы Грейнджер, содержащий странного рода снисхождение и даже… он не знает: мягкость? Дрянь. Так она смотрела, когда лобзала его сапог… Ему не нравится. Видно, не нравится так, что яйца прижимаются к члену, дабы кончить от резкого прилива тепла… тепла от её пронзительных шаров. Фенрир прикрывает глаза и останавливается, засадив ей до матки. Хрипит и сдерживается, выдыхает ртом в область её плеча… — Фенрир… — грустно шепчет пташка, заметив его реакцию. — Нет, — оскалившись, он гладит её по животу и возобновляет медленный темп, потом убирает руку, чтобы обхватить основание члена и чуть сжать мошонку. — Тебе больно? — он упирается в матку и дальше давит пахом, протискиваясь на предельную длину. — Да, — еле слышно выдыхает она и морщится, когда он сжимает кулак на её волосах, — но… — Нет-нет, — его когти скребут по затылочной кости, пальцы путаются в её мокрых прядях, — нет, — повторяет он, запрокинув голову и выпустив воздух через сложенные в трубку губы. — Без «но», сука, есть ещё кое-что… — сохранив оскал, он вытаскивает член и проводит по нему рукой, надавив ногтем на головку, потом снова направляет себя в вагину и медленно входит до конца, пташка раздражает своим снисхождением, в котле варится воспоминание её ревности в сарае, — помнишь русую кобылу, из-за которой ты атаковала меня? Рыжий ублюдок кричал тогда: «Лаванда». Слащавое, отвратное имя. Фенрир выпускает волосы и ставит ладони по бокам от её головы. Делает резкие толчки, вбиваясь в матку, и наклоняется к лицу. Гермиона Грейнджер… о да, это его любимое имя… кривит лицо от боли, но держит глаза открытыми и смотрит перед собой сильно хмурясь. — Помнишь? — он растягивает слоги, говоря шёпотом, пташка не замечает хитрого прищура его глаз и сильнее хмурится, но явно понимает, кого он подразумевает. Туша нуждается в эякуляции. Интенсивные выделения и смердящий пот они делят на двоих. Под слоями вагинальной слизи и крови член багровеет и пульсирует. Забавно, но, хоть и неумышленно, теперь он больше наказывает себя, сдерживаясь от финала… просто девчонка упоённо правильно подходит ему во всех смыслах… и терпит, славная девочка. Настолько славная, что жертвует собой. Сука! Раздражает. Фенрир кратко качает головой, смахнув волосы со лба, опирается на предплечья, придавливая её торсом, и ускоряет толчки. Ведьма вздрагивает, когда он почти нежно убирает лохмы с её висков, приглаживает их к макушке. Фенрир склоняет голову, дотронувшись губами до уха. Специально широко улыбается, чтобы она ощутила это кожей, и тихо шепчет: — Я хотел трахнуть её. На самом деле — нет, но это сладкая ложь, которую он плюет ей в ухо с особым наслаждением. Ох, пташка, невероятное чувство! Его со всех сторон накрывают мощнейшие физиологические колебания, источник которых заложен в эмоциях Гермионы Грейнджер. Он чувствует её бешеное сердцебиение, каждый мускул ведьмы источает предельное напряжение, зрачки расширяются. Она по-прежнему смотрит в пустоту перед собой, прижимаясь одной щекой к полу, но горит… Реакция такая… такая убийственная. Фенрир подавляет стон от плотных вагинальных тисков. Он не закончил, нет… ему до трепета по нраву такая реакция. Пташка сглатывает и захлёбывается собственной слюной. Часто моргает и щурится, но молчит, а он не хочет, чтобы она молчала. Фенрир прижимается ртом к её макушке и продолжает тем же голосом: — Хотел нагнуть её к полу, как тебя сейчас. — Остановись… — она жмурится, конвульсивно содрогаясь. — Хотел порвать и кончить внутрь. — Хватит! Он улыбается и снова собирается сказать, но… На его большом пальце, где он опирается ладонью на пол, появляется острое ощущение. Пташка давит мизинцем, а потом вдруг кладёт ладонь поверх его и со всей силы цепляется за пальцы, переплетает и держится так крепко, словно боится, что он выдернет руку. — Остановись, — опять выдыхает она как-то хрупко, с чувством. Нет-нет… он кратко сжимает челюсти, злясь на себя за желание смягчиться и заткнуться после такого голоса, но… Сдавив волосы, он запрокидывает её голову до хруста позвонков. Ведьма вскрикивает от неожиданности, а он шипит ей в ухо: — Знаешь, что ещё я сделал? Истерзал половину Ордена! — она сильнее вонзается ногтями в его руку, но заглушает крик. — Ну как, крошка? Я нравлюсь тебе? — в такт злобной интонации он рьяно толкается внутрь. — Нет! — он ожидает истошного крика, но ведьма отвечает свистящим шёпотом. — Славная девочка! — он выпускает волосы, ведьма падает лицом вниз, а он держит равновесие на вытянутых руках, возвышается над ней, предвещая скорый оргазм. — Хочешь меня спасти? Котёл кружится, льётся через край, глаза лишаются идеального зрения. Фенрир настолько теряется в жарких ощущениях, что не сразу понимает, что слышит… он уверен в отрицательном ответе, но… Ведьма снова накрывает его ладонь своей, скрещивает пальцы и, изнурённо вздохнув, говорит через всхлип: — Да. Что? Он двигается, широко открыв рот в немом стоне, ощущает горячий наплыв, матка сокращается и стимулирует головку члена. — Да? — неверяще рычит он и грубо хватает ведьму за шею, заставив повернуться лицом. Она… ох… она, его ведьма смотрит через плечо. Со сведёнными на переносице бровями и подрагивающим ртом пташка смотрит на него и плотно сжимает челюсти, будто сама злясь на свой ответ. — Да! — кричит она, врезаясь ногтями в его кожу на пальцах. — Я рискну своей жизнью ради спасения близкого человека! — его глаза распахиваются, хотя движения бёдрами не замедляются ни на миг, он скоро кончит. — Ради тебя! — её глаза наливаются сыростью, она говорит правду, от которой ревёт. Проклятие! Сука! Какая же… сука! Туша сгорает в агонии. К чёрту наказание. К чёрту её упрямство. Фенрир успевает заметить, как округляются карие шары перед тем, как он стискивает её двумя руками, зарывается носом в макушку и на последних фрикциях стонет: — Пташка… Колючее удовольствие доходит до всех конечностей. Обоняние и слух исчезают под светом эйфории. Ведьма стонет от неудобств — он сжимает очень крепко, ей неприятно. Ещё… ещё… он кончает глубоко внутрь, изливаясь, подрагивая, и вдруг… Раздаётся шумный грохот. Гермиона и Фенрир мутными взглядами поворачиваются на звук к окну. Твою ж… Паскуда! Створку окна задевает держак метлы, когда знакомый ублюдок пролетает мимо, но заметив разбитую раму, возвращается и… — Эй! — сидя на метле, он ухмыляется, будто видит заурядную сцену. — Здесь Лестрейндж не пролетал? Фенрир сводит губы в тонкую линию, а Долохов переводит взгляд на оцепеневшую пташку. — Который из? — шипит Фенрир сквозь сжатые зубы. Но не успевает Долохов и рта раскрыть, как, ко всеобщему удивлению, ведьма рычит так грозно, что Фенрир вздрагивает: — Убирайся вон! Антонин сразу же стирает ухмылку, обозлившись на Гермиону Грейнджер, но… На мётлах две непонятные туши с рыжими оттенками отбивают Долохова от окна и… как-то так получается, что они начинают втроём крутиться в воронке… Дальше не видно, они далеко отлетают. Фенрир поворачивается к ведьме под ним, которая в слабости склоняется лбом к полу. То ли виноват вечно отвлекающий от дел Антонин, то ли признание пташки задевает больше, чем вообще возможно, но Фенрир отстраняет бёдра, вытаскивая опавшую плоть. Ощутив вздрагивание ведьмы, плотнее двумя руками прижимает её к себе, обнимает. Жадно. — Ты сломаешь мне рёбра, — едва слышно тянет она, спрятав лицо в одной ладони, а вторую руку безвольно кладёт рядом с головой. Фенрир прикрывает глаза и опирается подбородком на её темечко. Ведьма снова вздрагивает, ощутив это привычное движение, и… Она замирает, услышав вибрацию его связок, и задерживает дыхание когда… — Я знаю каждое из них, — он проводит ладонью по рёбрам, — крепкие. — Давят… — мычит она, пытаясь извиваться, но он не отпускает. Фенрир усмехается и расслабляется, навалившись на неё всей тушей, продолжая урчать. — Т-ты правда хотел… — она сглатывает, — хотел… Русую? Он отвечает: — Нет. И… о да! Ведьма снова срывается на безумное сердцебиение, а он делает глубокий вдох. Много дел: скоро Тёмный Лорд победит, и тогда Фенрир заберёт Гермиону Грейнджер в стаю. Это единственный выход, ведь иначе её отдадут дементорам или сами Пожиратели прикончат. Он только собирается подняться, как вдруг: — Он победил! — за окном звучит пронзительный вопль. Пташка напрягается, испугавшись, но… — Гарри Поттер победил!