Лакрица

Вследствие эмоционального и полового возбуждения кудрявая голова приземляется на матрас, как тяжёлая гиря. На секунду Гермиона даже теряет слух, чувствуя покалывание в затылке, и зажимает двумя руками свой покрасневший нос, но ни сильной боли, ни царапин на нём нет. Видимо, она сама, испугавшись возможного удара Грейбека, способствует такому неуклюжему падению. «Ты изменилась малость, вскользь…» Наверное, его удивляет не только её рискованное поведение, но и легкомысленная смелость, пограничная с наглостью. С одной стороны, Гермиона сожалеет о том, что сломала бесценный для оборотня клык, с другой, частично он сам виноват, раз довёл свои зубы до подобного состояния. Вряд ли ей удалось бы причинить ему вред, когда он использовал лакричную пасту. Совсем некстати вспоминается жалкое подобие того вкуса, по которому она скучала за эти месяцы: лакричные конфеты, купленные в Сладком королевстве. Сетуя на излишние сантименты, Гермиона взяла несколько пачек, а придя домой, разочарованно вздыхала, не находя вкусового сходства с лакрицей от Фенрира. Ему бы зуб полечить — последняя мысль, успевшая посетить Гермиону перед тем, как вскрикнуть от грубой хватки на лодыжке. Отняв ладони от лица, она опускает согнутые руки по двум сторонам от головы. Грейбек дёргает за ногу, вынудив проскользить по постели и смять светло-серое покрывало, собравшееся гармошкой под спиной. И почему ты такая спокойная? Спокойная?! Отнюдь! Гермиона возбуждена до предела, особенно когда их взгляды встречаются, и ей до глупости сильно хочется улыбнуться от количества почти мучительного смятения и злости на его лице. Кто бы знал, что обычный человек просто так с одного удара сломает зуб вожаку оборотней, отправив все годы его целительных процедур коту под хвост… волку под хвост… ха! Ах, бедный волчонок. Правда эти слова покрыты огромной порцией сарказма. Гермиона не понимает собственного состояния: она и зла на Грейбека, и счастлива одновременно, хотя как таковых причин злиться у неё нет. Ведь Фенрир прав, напомнив, что пощадил и оставил её в Хогвартсе, хотел как лучше… позаботился о ней, расставил приоритеты, считаясь с её выбором и желанием. Его не в чем обвинять, но… Всё дело в том, что счастье имеет специфические оттенки невменяемости, являясь главным источником её сегодняшнего поведения. Подоспевшая безрассудная страсть усугубляет ситуацию, добавив её движениям избыточную силу и проворство. По-видимому, секс под влиянием обоюдных претензий и вправду можно назвать безбашенным, хотя до встречи с Грейбеком она думала, что только нежность и ласка способны придать половому акту максимально пленительное очарование, доказывающее, что двух человек объединяет взаимная любовь, в которой априори не может быть вражды. Что ж, «взаимная» — важнейшее слово. Грейбек не любит тебя! Вот! Отсюда и злость! И вражда между ними есть по этой же причине. Мгновенная мысль поражает сердце болью, но Гермиона не стирает с лица самодовольные черты, слепо внушая себе, что сегодня ночью нет смысла думать о плохом, ведь… — Как ты… — сжав её лодыжку, Грейбек смотрит на неё сверху вниз, речь звучит неразборчиво из-за того, что язык то и дело касается треснутого клыка, — осмелилась?! — впервые она слышит такую трагическую интонацию в его басовитом голосе, от которого у неё мурашки бегут. Ещё одни мокрые пряди падают на его лицо, капли холодят её ноги. Грейбек вонзается когтями в кожу и слегка наклоняется корпусом, чтобы схватить другой рукой за горло, но Гермиона прикусывает губу, сдержав провокационную реплику, и реагирует на захват. Замахивается свободной ногой и, оттолкнувшись локтями от матраса, делает рывок в сторону. Почти крутанувшись вокруг своей оси и вывернув лодыжку из его пальцев, приземляется на живот и на четвереньках резко подаётся вперёд к изголовью кровати. — Ты сам научил! — парирует она, разок упав лицом в матрас от потери равновесия, а всё из-за того, что он цепляет конец покрывала у изножья и тянет на себя вместе с Гермионой. Но она быстро двигает руками и ногами, продолжая отползать, не задумываясь о своей полной наготе и надеясь схватить эбеновый нож, лежащий на прикроватной тумбе. Закалённая сталь становится неотъемлемой частью прелюдии, как бы печально или как бы смешно это ни звучало. Едва ли при таком раскладе Грейбек признается ей в любви, скорее… вскроет зев, помоги ей, Мерлин! К чёрту зев! В дальнем уголке сознания сияет уверенность, что оборотню по нраву подобные игры… хищнические повадки, охотничьи замашки, все дела. А тут обнажённая самка всем своим строптивым видом требует доказательств, что Фенрир точно не перегрызёт ей горло, несмотря на её манеры. Непонятно, можно ли наигранное сопротивление назвать театральной манипуляцией, но Гермиона называет это именно так. В кои-то веки она играет с ним, а не наоборот. Да и вообще, подумаешь, клык сломался! Хорошо, что не член… то есть шея! Секунда. Матрас сзади неё прогибается. Стоя на четвереньках, Гермиона тянется к тумбе за ножом, но промахивается, поскольку он снова хватает за щиколотку, и ей приходится вцепиться двумя руками за кроватный столб, чтобы помешать ему снова сдвинуть её к себе, но… — Не учил, а закалял, сука! — рычит он, нависнув над телом, и, к её изумлению, хватается за тот же столб, только за место чуть выше, чем она, со всей силы сжимает его и под звонкий хруст дёргает руку, заставив треснуть гладкую древесину. Гермиона вскрикивает, резко отстраняет руки, боясь задеть посыпавшиеся щепки со столба, и падает лицом в подушку. Верхний правый угол балдахина кренится набок из-за нарушенной конструкции, держатели с других сторон трещат от дополнительной нагрузки на балки. — Ты сломала мой клык! — он давит на поясницу, заставив лечь на живот, а потом захватывает в кулак её волосы на затылке. — Не сломала, а надломила, ублюдок! — кричит она, ударяя локтями по его торсу. — Малость! Вскользь, Фенрир! — с иронией она делает ударение на каждом слове. Либо Грейбек до сих пор в шоке от потери зуба, по традиции болвана не зная слова «дантист», либо она успешно задевает локтем ещё не зажившие раны от волчьих схваток, тем не менее Гермионе удаётся освободить волосы, рвануть вперёд, задев пятками его пах, и схватить нож… — Малость у тебя вместо вымени, полоумная ты самка! — однако он сразу же выхватывает нож из её руки и без широкого замаха с силой вонзает лезвие до самой рукояти в кроватную спинку, из которой Гермиона не сможет её вытащить из-за недостатка физической мощи, затем он цепляется за концы волос, услышав женский стон. — Малость у тебя вместо зуба, сиволапый ты дикарь! — Какой ещё лапый? — Болван! Гермиона предельно напрягает спину, отталкивается ладонями и коленями от матраса, дабы со всей силы ударить спиной по его туловищу. Затылком задевает случайно подбородок и… о нет, звучит ещё один хруст! Честно, она случайно ударяет по челюсти! Случайно слова соответствуют ситуации и случайно попадают в точку, по больному. Волчонок, бедняжка с одним клыком! Потискать бы. Потаскать бы за чёлку… которая теперь вовсе не чёлка. Просто потрепать бы туда-сюда. Как же она скучала! К чёрту! Нет больше сил, поэтому Гермиона сильнее напрягает мышцы, толкая его спиной и получая пространство, чтобы быстро развернуться, но… С шумным выдохом, с томным взглядом, оказавшись на спине, она замирает, расслабив голову на подушке… А всё из-за своего оборотня, который тоже недвижимой фигурой возвышается над ней, опираясь вытянутыми руками на постель по двум сторонам от её плеч. У Гермионы перехватывает дыхание. Из окна резким порывом дует ночной ветер, занимая слух, как таинственный предвестник бури. Больше она ничего не слышит, время останавливается, замедляя союзное сердцебиение двух участников… Их освещает лунный свет, периодически имеющий формы лучей из-за колышущихся занавесок. Гермиона лежит на белой простыне, такой же измятой, как и покрывало, упавшее на пол с изножья кровати. И смотрит на Фенрира. Из-за набора влаги его волосы раскачиваются от ветра только на кончиках и щекочут её грудь. Он по-прежнему держит себя на вытянутых руках, стоя над ней на четвереньках и расставив ноги по сторонам от её бёдер. Для Гермионы минуты останавливают ход по нескольким причинам. По всей видимости, второй хруст знаменует худший исход для его клыка… бог ты мой! Он застывает над ней и не моргает, оставив пронизывающий взгляд на её переносице. И дышит… дышит с каждым вдохом всё тяжелее. Он вообще не двигается, только на шее выступают вены от приближения срыва, а зубы скрипят от крошащегося клыка… Фенрир в шоке! Так вот, время на паузе, а мысли стремительно пускаются вскачь! В эти мгновения Гермиона будто бы полностью обновляет свой внутренний мир, поняв необыкновенную истину, заключённую в желании стать для Грейбека единственным человеком, перед кем он может показать свою слабость. Осознание, как добиться искренней любви от кровожадного зверя, воспламеняет каждый нерв, воздействуя на пульс, сердцебиение и дыхание. Гермиона краснеет и медленно убирает с лица напыщенную улыбку, а в душе сгорает от волнения. Что было раньше и к чему привык Фенрир за время их общения? К её силе и слабости в моменты самозащиты и защиты своих друзей. В мэноре она умоляла помочь ей и ребятам сбежать, на кукурузном поле пожертвовала собой ради Джинни, в Хогвартсе вырывалась с криками, что не бросит друзей на поле боя. Ему известны её главные ценности, в том числе он знает о частом проявлении безрассудства, вроде роли камикадзе под зелёным светом Авады. Всё это — глупые поступки, которые она раньше воспринимала как показатель храбрости и благородства. Причём глупые не по факту события, а по необдуманным последствиям её действий. Быть может, для школы Годрика она подходит как ученица по всем этим критериям, но для Фенрира как женщина точно нет! В его глазах, невзирая на новые боевые навыки, Гермиона навсегда останется зверьком, которого он должен защищать, будучи уверенным, что она обязательно полезет в опасное пекло, не подготовив стратегию и не подумав наперёд. И это не то, чего ей хочется, хотя, судя по всему, некая привязанность на основе этих её характерных черт у него уже давно есть. Временами она смешит и веселит его, временами злит, но самое ужасное для Гермионы, это понимание, что наравне с этими чувствами она по-прежнему является для него источником проблем и поводом для раздражения. Уж чего точно он не чувствует по отношению к ней, так это наиважнейшего признака прочных взаимоотношений. Конечно же, это доверие. Даже смешно мечтать о таком, но Гермиона впервые задумывается о том, что даже всесильному зверю может понадобиться поддержка, а иной раз и защита. В памяти мелькает изнурённый волк Фенрир у камина, который заснул прямо на ней, устав от схваток. Тогда, чувствуя тяжесть его тела и частое дыхание, Гермиона не поймала эту мысль, но теперь, увидев Грейбека и случайно сломав ему зуб, она задаётся вопросом, каким способом добиться доверия и его уверенности в ней, при этом не задев мужское самолюбие и волчью гордость. Безусловно, ей нужно стать сильнее и в первую очередь избавить его от необходимости постоянно думать, что она будет поступать опрометчиво. Когда-нибудь Гермиона станет его поддержкой. Точно станет! Теперь это её жизненный путь. Грейбек явно не замечает изменений в её настрое. Гермиона расслабляет лицевые мышцы и смотрит на него задумчивым взглядом. Игривость и лукавство прошлых минут исчезают, уступив место более глубоким душевным чувствам, призывающих к особенному поступку… Скосив глаза на тумбу, Гермиона сглатывает и осторожно тянет к ней руку, но… — Ведьма! — дрогнувшим голосом шипит он, сфокусировав на ней рассеянный, придирчивый взгляд. — Я… — Грейбек действительно разгневан, лицо приобретает черты зверя, даже нижняя челюсть выдвигается чуть вперёд, — я… — более твёрдо начинает он, сжигая её округлившимися глазами, но снова останавливается, проследив взглядом кусочек отколотого зуба, упавшего изо рта прямо ей на грудь. И в этот момент Фенрир рычит и сцепляет пальцы на её горле. На его висках светлеют пряди, напомнив Гермионе окрас в обличье оборотня, холка взъерошивается, все зубы удлиняются. Расколотый пополам клык кровит, а на конце теперь кажется непривычно тупым. Когти царапают её шею. Скоро полнолуние! Точно скоро! Возможно, через несколько дней! Поэтому он с трудом сохраняет контроль и ужасает своим внешним видом! Гермиона продолжает тянуться к тумбе, а другой ладонью хватает за его запястье, чтобы ослабить пальцы, сдавливающие гортань, но Грейбек отталкивает её руку, а потом ловит и до боли сжимает. Глаза вспыхивают жёлтыми искрами. С пугающей, злобной гримасой он мельком кидает взгляд на её запястье, которое сам держит, и наконец договаривает, пустив изо рта слюнную струю с красноватым оттенком: — Я не убью тебя! — челюсти искривляются в гневе, Гермиона жмурится от ярких точек из-за нехватки воздуха. — Но сломаю кость! — и сжимает пальцы на её запястье. Ветер, сквозняк, лунный свет, мгновение… без кислорода и зрения. Она не знает, реальна ли его угроза, но секунда дикой боли в запястье заставляет её дотянуться до тумбы, зашуршать и прошептать прерывистым, глухим шёпотом: — Я стану твоим клыком! — и она резко распахивает глаза, молясь богам, чтобы увидеть его сквозь пелену. Взгляды скрещиваются. Выражение его лица не меняется, но Грейбек слышит её. Под глазами выступают и пульсируют синие вены. Он как прежде сильно сжимает её запястье, перекрыв кровь, и причиняет острую боль. Рот изгибается в злости, как вдруг… Выступают непрошенные слёзы из-за сдавленных связок, но Гермиона упрямо смотрит в его глаза и быстро, насколько возможно, подносит пальцы к своему рту, а на матрас рядом с ней падает маленькая чёрная обёртка. Грейбек моментально вздрагивает, словно только сейчас вспомнив, что всё это время у неё была свободна левая рука… которой она могла бы защититься или ударить его, но Гермиона этого не сделала, дотянулась до тумбы, а теперь в её рту оказывается приторная конфета… И время снова останавливается, когда оборотень переводит взгляд на её рот. Больно. Больно и неудобно жевать, когда шею сжимают загрубелые пальцы, но Гермиона быстро двигает челюстями, а затем… Грейбек выдыхает и чуть шире раскрывает глаза, когда она достаёт изо рта тёмную массу и аккуратно, но настойчиво вытягивает руку, чтобы прилепить лакричную конфету к его расколотому клыку. Массы достаточно, чтобы тонким слоем облепить его с каждой стороны. Естественно, конфеты не обладают целительными свойствами, но своим жестом Гермиона показывает, как сильно ей хочется ему помочь. Пусть и таким, отчасти бесполезным способом, однако… Его брови тянутся вверх, одна бровь поднимается выше другой. Гермиона моргает, убирая влагу, и смотрит в его глаза, а на губах появляется лёгкая и искренне вымученная из-за сдавленного горла улыбка. — Фенр-рир, — глухо и тихо шепчет она, — я буду твоим клыком, — повторяет, хрипло простонав от першения в горле. — Надёжным союзником, которому ты сможешь доверять, и прочной силой, которой ты сможешь гордиться! — рука подрагивает, но она кладёт ладонь на его щеку и большим пальцем поглаживает краешек губ. — Даю слово! За окном бушует ветер. Их снова обдаёт порывом, с подоконника падает цветочный горшок, но Гермиона ничего не слышит. Её рука опускается ниже и прижимается к его сердцу… Не будь она в ловушке, воскликнула бы от удивления, насколько быстро у него стучит сердце. А ещё… Грейбек сглатывает, продолжая смотреть на неё округлёнными глазами, а потом вдруг… Дежавю… она не успевает удивиться. Фенрир медленно моргает и долго выдыхает. Снова встречает взгляд, и Гермиона готова поспорить, что у него дёргается уголок рта, норовивший подняться. Однако он не улыбается, а прикрывает глаза, ослабив хватку на её горле и запястье, а потом… — А-а… — стонет она, когда он неожиданно вздыхает и падает прямо на неё, придавливая и невольно засунув ей в рот несколько прядей волос. И Грейбек туда же, как и её волк Фенрир! Ложатся на неё, даже не подумав, что могут раздавить. Гермиона хмурится и выталкивает волосы языком. Ёрзает, не понимая его реакции, как внезапно… Одна его рука ложится на её макушку, зарываясь в волосы, а другую он заводит за поясницу и прижимает Гермиону к себе. — Фенрир… — хочет спросить она, но… Он тихо шепчет на выдохе… — Пташка… И расслабляет тело.