Тонущие рыбы в их аквариумах

Шигео прижимал колени к груди, боясь случайно коснуться темной фигуры в другом углу ванны. Вода кипела, пузырилась, крупными каплями то поднималась к потолку, то просто лавировала в воздухе, отражая едкий лазурный свет. Существо не смотрело: оно видело. А он в свою очередь просто глазел на него, как всегда, не в силах уверенно сказать: — Уходи. Все, чего он когда-либо боялся, было рядом. У многих страхи были связаны с их кошмарами, со злом этого мира, со страданиями, которые им могли бы безвозмездно преподнести. Вот только эспер боялся не телевизионной программы для плакальщиц: он боялся самого себя. Своему страху принято смотреть в лицо, если хочешь с ним бороться, но когда Шигео встречался с этими пустыми, излучающими мистический призрачный свет глазницами, все его переживания вдруг переставали давить на грудь. В голове столь привычный голос Рейгена дал запоздалый совет: — Рановато ты занялся интроспекцией. Мобу не трудно было держать язык за зубами, если требовалось, не трудно было вновь и вновь отказывать своим желаниям, но остановить течение собственной мысли, остановить свое любопытство в измерении, где никто не мог схватить его за руку и накричать — никогда. — Знаешь, а ты мог бы изменить этот мир, если бы только захотел. Тебя ведь постоянно в нем что-то не устраивает. — Вовсе нет. Он грел теплом своих рук кружку холодного молока, но его пальцы быстро остыли и онемели. Белая непрозрачная жидкость ничего не отражала, и в ней Кагеяма не видел своей параллельности. Вкус отдавал далекой симпатией, но с годами довольно много вещей перестали вызывать у эспера хоть какие-то приятные чувства. Хотя точнее будет сказать, что эти обыденные мелочи ни с того ни с сего утратили свое первозданное значение, оставив его неудовлетворенным. — Что-то просто есть, и изменить его невозможно. Странная, совершенно не читаемая его скудными социальными навыками улыбка будто стерла с глаз последнее наваждение. Это пренебрежительный изгиб тонких губ, лишающий все его размышления какого-либо смысла. И в какой момент своей несдержанности он впустил в свою жизнь этого человека? Что бы он ни сказал, к какому бы выводу ни пришел, Т/И все отрицает, от любого его высказывания непременно отрекается. Впрочем, это не значит, что она его не понимает. Шигео сделал для себя открытие, вдруг осознав, что не обязательно говорить вслух, чтобы твои внутренние порывы и мысли дошли до слушателя не искаженными. Они проходили через призму чужих интерпретаций, но не теряли своей сути. Иногда, в длинном списке исключений. По крайней мере больше не было сотен вопросов о том, что хорошо, а что — плохо. Он не дарил цветов, не говорил о своих чувствах, даже сам о них не задумывался, но в какой-то момент ощутил тепло глубоко внутри себя и принял его, позволил расти дальше. Девушка села ему на колени лицом к лицу, убрала со лба мокрые после ванны пряди и мягко поцеловала в сомкнутые веки. В этот момент в его голове никакого шторма, никаких мыслей, но изнутри нечто все равно созерцало его внутренности. Это чувства, это их источник, это то, что дает ему силу радоваться и лить слезы, созидать и разрушать. Оно просто есть и никуда из него не денется.