всему виной океан

что это значит — бежать? бежать марафон, бежать от собаки, бежать опаздывая, бежать по беговой дорожке, бежать на кухню, потому что пахнет горелым — физическая сторона слова., но как это — бежать, стоя на месте или сидя в кресле и выкуривая третью сигарету? можно ли бежать таким образом? а если да, то как же это возможно? можно бежать словами, мыслями и ногами, действиями, в корне отличающихся от бега. можно бежать, смотря на объект, от которого ты хочешь сбежать, но при этом быть вросшим ногами в землю, не в силах сдвинуться с места. можно бежать и так. бежал ли хоть в каком-то смысле чимин? когда-нибудь, от кого-то, куда-то, к кому-то? а как же без этого? все мы все время куда-то, от кого-то, к чему-то или кому-то бежим, порой сами того не осознавая. куда он бежал сейчас, смотря на растиравшийся в бесконечности океан по левую сторону от него? от кого он бежал, оставляя позади город, в котором он вырос и который все это время наблюдал за тем, как он ломается на кусочки, собирает себя заново, падает и снова встает, обжигается, ударяется и ранит себя, а потом устало пытается приложить лед к опухшим местам, подуть на ожоги и намазать раны? бежал ли он от себя, от того себя, который продолжал все это делать, не видя иного выхода? бежал ли он от собственных воспоминаний, которые разделились на север и юг, запад и восток — были антиподами, которые никогда и ни при каких условиях не пересекутся и не сольются? бежал ли он от себя — слабого, уставшего, с искалеченной душой и настрадавшимся сердцем? бежал ли он от людей, которые сделали его таким? бежал ли он просто от людей, чьи лица хотя бы раз разглядывал в электричке, в магазинах и на улицах? мог ли он оставить все позади, измениться за короткий срок и вернуться без страха встретиться с теми же чувствами, охватывающими его каждый раз? сможет ли он измениться? сможет ли одним движением руки оставить все и стать новым человеком? можно ли стать новым человеком с теми же воспоминаниями? и возможно ли вообще бежать от самого себя? — куда дальше? — крикнул тэхен с улыбкой до ушей, прибавив песню «plastic love» марии такэути на всю громкость, потому что она с недавних пор была их любимой. почему-то. они слушали эту песню, когда лежали на одной кровати и молча курили, когда вместе рисовали и тихо разговаривали о вещах, о которых обычно не говорят при свете дня, когда готовили еду и дурачились. это была грустная песня, но почему-то она играла в их квартире постоянно, независимо от их настроения. что-то в ней было особенное. что-то, что двое парней не могли объяснить ни себе, ни друг другу. — просто на юг к солнцу! — ответил чимин и одарил друга улыбкой, поистине счастливой и облегченной, которая в последнее время куда-то бесследно пропала., но вот она была здесь, на чиминовом лице, и тэхену показалось, что именно она стала знаком того, что их маленькое путешествие изменит их в лучшую сторону, сделает их теми, кем они давно должны были стать. и он думал о том, что, возможно, он найдёт свое новое солнце — не то, которое взорвалось слишком близко к нему и в клочья разорвало его сердце, оставив захлебываться в слезах в неожиданно напавшей безысходности; а то, которое будет греть, несмотря ни на что. возможно, он найдёт самого себя, а это будет значить, что он обретёт не только маленькую звездочку, а целую вселенную с тысячами звёзд и планет. они летели быстрее ветра и быстрее птиц, лишь самолёты их обгоняли, но у тех хотя бы был маршрут из пункта, а в пункт б, а у них были лишь высокие надежды найти что-то свое, что-то особенное и запоминающееся; что-то, что изменит их навсегда. чимин протянул руку к океану, представил, что своими пальцами он мягко гладил его по поверхности спокойной воды — как когда-то успокаивающе гладил его океан. он понял, что больше не мог полагаться на кого-то быть его счастьем: он должен был уметь строить счастье самостоятельно, своими собственными руками, которые помнили слишком много вещей, некоторые из которых он бы хотел, чтобы они забыли. счастье не могло быть перманентным. особенно тогда, когда оно полностью опиралось на другого человека. что-то в его голове щёлкнуло. в тот момент, когда тэхен, уставший до дрожи в ногах, предложил ему уехать на весь отпуск неизвестно куда, что-то в голове пака перевернулось. весь мир внезапно стал совершенно другим. непонятным. неизведанным. скрытным. дающим надежды на светлое будущее, на новые начала, на новые знакомства и завораживающие места. на нового пак чимина. и, может, он немного свихнулся, совсем капельку, но его уже не волновало. никому это было не интересно, в здравом уме он был или нет, и ему в том числе. он бежал, летел, ехал быстрее скорости света, потому что это был шанс начать все заново. это был его шанс. возможно, последний. поэтому он не имел ни малейшего права потерять его. с холодным ветром в ушах он достал из портфеля потрепанный блокнот, бережливо провел по нему ладонью и представил, как чонгук держал его в руках и писал, думая о нем; как останавливался, думая, как правильно выразить свои мысли, зачеркивал написанное и переписывал заново; как тяжело вздыхал, когда заканчивал писать, смотрел на написанное и гадал, прочитает ли пак когда-нибудь эти строчки или нет; как закрывал блокнот и откладывал его на тумбочку. чимин открыл первую страницу и стал читать: день первый. это правда, что реабилитационные центры не такие уж и мрачные, как я всегда думал. тем не менее, есть что-то, что настораживает меня, но думаю, это все мое больное воображение, как ты недавно выразился. больно ли мне, что все закончилось так? что я оказался заперт здесь, а ты со спокойной душой начнешь жизнь без такого бремени, как я? очень больно. обижаюсь ли я, что все закончилось так? нет. потому что я понимаю, что заслуживаю этого. сейчас, будь моя возможность, я принял бы кокаин или что-то, что сумел бы найти, чтобы притупить эту боль и обиду на самого себя, но сам понимаешь… обида таится не на вас, а на себя. я мог бы остановиться, но не сделал этого. я мог бы подумать о вас, и я думал! но, видимо, этого было недостаточно. как ты провел эту ночь после того, как я ушел? если бы я знал, что все так закончится, я, до сих пор злясь, все равно бы крепко обнял тебя и поцеловал., но что удивляет меня больше, так это то, что я чувствовал приближение конца. помнишь? несколько часов. для тебя это было чушью, а я оказался прав. что бы было, если бы ты все-таки принял эту чушь за что-то важное? возможно, все стало бы хорошо, но кто в это верит? думаю, никто. с этого дня я живу с мокко. странное имя, не правда ли? это мужчина, у которого большой стаж как бывшего наркомана, так и человека, который прошел серьезное лечение и должен будет скоро выходить отсюда, но ему настолько здесь нравится, что он решил остаться еще на немного. он будет моим смотрителем и по совместительству лучшим другом в этом месте. люди здесь кажутся добрыми. по крайней мере те, которых я уже встретил. у меня уже началась ломка, и я чувствую, что писать тебе какое-то время не смогу. я даже не уверен, покажу ли кому-нибудь, а в частности тебе, эти письма или нет, но мне нужно писать, чтобы создать хотя бы иллюзию того, что ты есть в моей жизни. я уже невыносимо скучаю по тебе. не знаю, как я выживу без тебя, чимин. я люблю тебя. надеюсь, ты будешь помнить это. он печально улыбался, перечитывая последние четыре предложения снова и снова, и гадал, какие слова будут последними в этом блокноте. скажет ли чонгук то же самое? он бы мог проверить это прямо сейчас, но честно ли это? чимин хотел пройти к концу вместе с чонгуком, пережить все, о чем он рассказал ему и только с этими знаниями прочитать последние строки. единственное, о чем он мог думать прямо сейчас, это: — я тоже тебя люблю… надеюсь, вскоре ты сможешь это услышать от меня лично. последняя еда в этом месте казалась вкуснее, чем в ресторане с мишленовской звездой. каждый коридор, каждое помещение, каждое лицо вызывали грусть и преждевременную тоску по его второму дому. сидя за обеденным столом с людьми, которых он мог назвать друзьями, он вспоминал, как они устраивали вечера караоке и танцев, кино и театра, турниры по спорту и настольным играм. он вспоминал, как они играли в снежки, лепили снеговиков и катались на санях, делали снежных ангелов и играли в прятки. он вспоминал, как они с мокко не спали по ночам и болтали, как они с норбу часами смотрели смешные шоу и смеялись до боли в животах. он вспоминал долгие вечера, проведенные с шиншо в музыкальной комнате, где они пели, играли на инструментах, писали песни и много разговаривали. вспоминал, как пел на их вечерах, смущался от аплодисментов и комплиментов, помогал другим с делами, собирал листву поздней осенью и лежал на еще зеленой траве, смотря в синее небо, когда еще было тепло. вспоминал, как джибо стриг его и шутил, что сделает его лысым, как мима предложила ему порисовать вместе, а потом поведала ему вою историю жизни. он вспоминал каждый день, проведенный здесь, и с ужасом осознавал, что не хотел с ними прощаться. то, что было до, превратилось в его памяти в сгусток тумана, и лишь хорошие моменты с чимином он продолжал видеть все так же четко. и возможно, если бы он знал, что, вернувшись, между ними все вмиг станет хорошо и как прежде, он бы не чувствовал такую грусть, покидая это место., но в этом и была загвоздка — он не знал, что его ждало там, за воротами, в том чужом и страшном мире, который обидел его и, кажется, тоже не горел желанием впускать обратно. чонгук понимал, что был трусливым человеком привычек, но на то были свои причины, о которых нам прекрасно известно. в двенадцать часов дня должна была приехать его мама. когда чонгук с норбу не спеша шли в его комнату, у него было в запасе еще два часа прежней жизни, которая резко испарится, как только он пересечет границу миров. перед ними появился чепуха, с той же леденящей душу улыбкой, которую довелось видеть только им двоим. норбу в страхе сделал шаг к чонгуку. — доброе утро, — пытаясь быть доброжелательным, сказал чон, выдавив из себя улыбку, когда на самом деле ему было не менее страшно, чем мальчику. — ты уезжаешь? — спросил чепуха, вздернув брови так невинно, что если бы чонгук не знал его настоящего лица, он бы проникнулся к нему симпатией. хотя симпатия все-таки была, скорее жалеющая. потому что чонгук знал, что просто так психически нездоровыми не становились, и чепуха тоже прошел через многое, что его сильно потрепало и сделало таким, каким он был сейчас. — да, через пару часов, — ответил он и в следующие пару мгновений пожалел. — тогда это мой тебе прощальный подарок, — из-за спины показался кухонный нож, начищенный так, что аж сверкал нездоровым светом, вселявшим дикий страх. норбу стал кричать о помощи, и когда чепуха с широкой улыбкой поднес нож к своему горлу, чонгук увидел в его глазах что-то, чего давно в других не видел — боль и сожаление. подобное он видел в глазах чимина в их последнюю ночь, когда он прокричал: «но я люблю тебя!» чонгук прижал к себе норбу и удостоверился, что его лицо было уткнуто ему в грудь. его не волновало собственное состояние, потому что состояние мальчика было превыше всего. он был ребенком. он не должен был увидеть то, что могло случиться в любую секунду. — пожалуйста, не делай этого, — умолял чонгук, чувствуя, как трясутся его руки и как его футболка мокла из-за слез норбу. — тот мир беспощаден, чон чонгук, — жутко смеясь, произнес чепуха. — ты никогда не сможешь его осилить и всю жизнь будешь жить с этими жрущими тебя чувствами! все произошло так быстро, что он не успел закрыть глаза. он видел, как нож вонзался в шею, как ярко-красная кровь била фонтаном, обрызгивала ближайшую стену, впитывалась в одежду и скапливалась в большую лужу на полу. он видел безумные глаза чепухи, как его тело упало и начало биться в конвульсиях. он слышал, как ревел норбу, как кричали прибежавшие работники, как кричали люди, услышавшие крик норбу. все звуки смешались в один, похожий на белый шум. чонгук как будто оказался под водой, как однажды оказался поздней осенью. в устрашающем мраке, в кошмарно мощном водовороте его засасывало все глубже и глубже. он не мог понять: тянуло ли его на дно, отбрасывало ли его в океан или ближе к берегу, разобьется ли он в следующую секунду о дамбу или его череп размажет о камень на дне. руки продолжали прижимать норбу к себе, чтобы он не видел то, что пришлось увидеть ему. даже когда их оттаскивали от места самоубийства, чонгук держал его, как держат тонувшие спасательный круг. чимин… в пучине воды, в приглушенной какофонии он четко услышал свой голос. как бы я хотел, чтобы ты меня и сейчас спас, вытянув на сушу… возможно ли это, что все это время я был погружен в океан и настолько привык к его темноте на самом дне, что мне страшно выходить на сушу, где светит солнце, поют птицы и кипит городская жизнь? чимин… знаешь, я, кажется, утонул… только не в нашем океане, а в собственном, который, в отличие от нашего, меня не пощадил.