Маленький секрет - большие последствия.

      Мукуро открывает глаза, и его резко погружают в целую симфонию звуков, запахов, ощущений. Все то время, что он пользовался медиумами Рокудо бессовестно обманывал сам себя, создавая иллюзии чувств по памяти: касание кожи к коже, запах свежего ветра, сладковатых слив, шумного рынка, но сейчас, когда он испытал это все самолично, не прикладывая никаких усилий, его словно по голове ударило тяжелым и тупым предметом. Рокудо выдыхает и пытается понять, где находится. Почему, черт возьми, пользоваться твоим родным, законным телом так неебически сложно?.. Непонятно. Но, сфокусировавшись, парень осознает. Машина. Он сидит в середине, в лицо лезут незабранные взлохмаченные иссиня-черные волосы. Он смотрит на свои руки и колени. Белая тюремная форма с штанами и короткорукавой рубахой. Палитра цветов на руках поражала обилием оттенков фиолетового — капельницы с питательными веществами, подведенные в Вендикаре к его телу. — Доброе, нахуй, утро, спящая красавица! — он слышит смутно знакомый рычаще-орущий голос спереди и смотрит в зеркало заднего вида. Иллюзионист видит темные очки, скрывающие глаза, короткую серебристую челку, занавесь серых волос, что покачивалась на каждом повороте, а вертятся они словно в центрифуге. «Дорогой дьявол, скажи, что это не то, о чем я думаю, пожалуйста…» — начал было уповать Рокудо. — И-ши-ши-ши, — неожиданно слышит он слева. — Капитан, вы так орете, что пацан окосеет скорее, чем босс опустошает наши запасы алкоголя, — Рядом, сложив руки на груди и, закинув ноги на спинку пассажирского сидения, развалился принц-потрошитель. — Бель, mio amore*, будь добр, заткни свой очаровательный рот, заранее grazie**, — пропел Луссурия, сидящий спереди, — чисто в соображениях безопасности, ведь Мармон вряд ли бы удержал взбешенного мечника в его порыве перелезть на заднее и придушить паршивца нахрен — он поправил очки и легко похлопал Скуало по колену. — Ску, веди машину, не обращай внимания. Дорога такая, что все внимание должно быть на эту самую дорогу, и черт возьми, Скуало — водитель от бога, но только не тогда, когда позади сидит маленькая мразотная… — И-ши-ши, вот посмотри, с кем приходится работать, ни грамма благодарности, — рассуждает принц, откинув голову назад, он смотрит на Рокудо. — Казалось бы, поддерживаю командный дух, а эти смерды все смердят и смердят! — Рокудо сидит, ощущая себя килькой в банке с томатной пасте. По другую сторону расположился Мармон, молчаливый и меланхоличный, он лишь периодически вздыхал и думал о том, почему ему не платят сверхурочно за моральные неудобства. — Сука ты тупая, Луссурия картавит? Шепелявит? Или может ты глухой? Заткни свое хлебало, иначе я перелезу на заднее и сверну твою башку, — Ску входит в очередной поворот, он поправляет живой ладонью, затянутой в пижонскую кожаную митенку очки и гонит дальше. — А че мы нервничаем? Капитан, тебе так и поседеть недолго… Ой, и-ши-ши, кажется… — Бел даже соизволил снять свои королевские ноги с кресла, подался вперед и выдернул один из пепельных волос. — Кажется первый седой, — с усмешкой шипит принц, зная, что капитан закипает. Когда принцу скучно, он становится знатной занозой в заднице и бесит буквально всех, кого может бесить. Скуало попытался совладать с лицом. Скуало любит свои волосы. Он ухаживает за ними, как ухаживают гурманы за самыми дорогими своими виноградниками. И ухаживает он, ей богу не для того, чтобы какие-то маленькие ублюдки их дергали. — Лусс, — произносит Скуало, стараясь сделать свой тон максимально спокойным. — Да, капитан? — протянул Луссурия, понимая, что этот тон не несет под собой ничего хорошего. — Возьми руль. — Зачем? — Потому что я сейчас уебу этого маленького гаденыша к чертям, — он резко дернулся, отпуская руль, пытаясь перелезть через кресло назад, но сталкивается с рукой мужчины рядом, который упорно пытается удержать Ску от этого опрометчивого поступка, второй же рукой старается удержать машину на трассе, дабы с нее не слететь. — Ну, Ску, ну давай чуть позже, Ску, дорога! — наугад выплевывает слова Лусс, вцепившись в руль, глядя на дорогу, все еще стараясь не дать Скуало нырнуть на заднее. — Таки сколько можно расчесывать мои нервы?! Бел, я имею тебе кое-что сказать… — разъяренно шипит Суперби, а Бельфегор хватается за живот в своем бешеном приступе хохота, он утирает рукой слезы: — Смотрите-смотрите, жидовские корни пошли! Капита-ан, таки сядьте за руль! — после этой фразы Скуало неожиданно успокоился и вернулся на прежнее место. — Каждый приличный человек имеет в себе моисеевы гены, правда не больше, чем в хлебе котлет. И это всяко лучше, чем «голубая кровь» австрийского происхождения. — Ку-фу-фу-фу, взбитые сливки в кофе и Вольфганг Моцарт в земляках не лучшее, чем можно похвастаться, — выдал Мукуро, которому неожиданно стало смешно от замечания Скуало. Бел тут же зарделся и насупился. — Моцарт был гением! — возражает он, сложив руки на груди. — Моцарт был шлюхой, — с иронией подметил Рокудо, на что Бел изящно продемонстрировал средний палец правой руки, и вот теперь уже громогласно смеялся Скуало. — Смотрите-ка, наша принцесса губки надула, давай, заплачь еще, — Бел промолчал, и Скуало довольно улыбнулся, он включил музыку и теперь был спокоен.

***

Хибари проснулся от того, что медсестра пришла, чтобы измерить его температуру и напоить очередной дозой отвратных пилюль. Когда девушка оставила японца в покое, Кея повернул голову к прикроватной тумбе, где сейчас лежал «Маленький принц» Экзюпери. Неожиданно, поверх книги он видит вытянутый в ширину конверт. Хибари напрягся и взял его в пальцы, открыл и достал оттуда кремовый лист, какие видел в кабинете Мустанга. Там писались постановления, приказы и прочая важная хрень. Юноша расправляет его и видит почерк Дино, который чередовался с другим, совсем незнакомым. Этим почерком были прописаны определенные фразы:

«Бернард пишет Эстер: «У меня есть семья и дом. Я веду, и я сроду не был никем ведом. По утрам я гуляю с Джесс, по ночам я пью ром со льдом. Но когда я вижу тебя — я даже дышу с трудом». Бернард пишет Эстер: «У меня возле дома пруд, Дети ходят туда купаться, но чаще врут, Что купаться; я видел все — Сингапур, Бейрут, От исландских фьордов до сомалийских руд, Но умру, если у меня тебя отберут». Бернард пишет: «Доход, финансы и аудит, Джип с водителем, из колонок поет Эдит, Скидка тридцать процентов в любимом баре, Но наливают всегда в кредит, А ты смотришь — и словно Бог мне в глаза глядит». Бернард пишет «Мне сорок восемь, как прочим светским плешивым львам, Я вспоминаю, кто я, по визе, паспорту и правам, Ядерный могильник, водой затопленный котлован, Подчиненных, как кегли, считаю по головам — Но вот если слова — это тоже деньги, То ты мне не по словам». «Моя девочка, ты красивая, как банши. Ты пришла мне сказать: умрешь, но пока дыши, Только не пиши мне, Эстер, пожалуйста, не пиши. Никакой души ведь не хватит, Усталой моей души».»***

Кея вчитывался и не понимал, к чему бы это могло быть. Что-то внутри кричало, будто что-то здесь не так, будто что-то произошло. Хибари знал о том, что Каваллоне уехал в Италию, чтобы разобраться с семьей с той самой поганой побочной ветвью. Знал, что вернуться Дино должен, как раз через пару дней после его выписки, от того юношу свело непонятной тоской и злобой. Захотелось сжечь чертову бумажку прямо сейчас, но вместо этого он перечитал каждую строчку стихотворения. Перечитал три с половиной раза. Порой он слышал некоторые непонятные ему фразы и сейчас приходило осознание, откуда они были взяты.       Кея беспомощно выдыхает и сжимает пальцами переносицу, потирает ее, тихо сглатывает и поднимается с постели. Он выходит из палаты. Белый длинный коридор кажется холодным и нескончаемым. Каждый шаг — маленькая вечность, которую Кея проживает за секунду. Он входит в туалет и останавливается напротив зеркала. Парень упирается руками в раковину и рассматривает свое лицо. Опухоль спадала медленно, а синяки и гематомы набирали тот самый характерный для себя цвет. Кею что-то тяготит. Кажется, словно что-то переменилось вот только что за три минуты до. Он хочет вновь перечитать строчки, написанные на кремовой бумаге. Строчки, выделенные чужим почерком. Как же глупо. Глупо. Глупо. Глупо. Хибари трясет головой и открывает холодную воду, зачерпывает ее руками и тонет. Дважды тонет в собственных ладонях, теряя ориентацию в пространстве, теряя смысл существования на эти краткие мгновения. Он выпрямляется и снова смотрит на себя. Касается подбитого глаза пальцами, ведет по влажной щеке и резко, порывисто выходит прочь, вновь следует по длинному больничному коридору. Замер. Взгляд в окно. Город окутан густым, непроглядным туманом.

Иней его укрыл, Стелит постель ему ветер… Брошенное дитя.****

***

Мукуро чувствует дискомфорт. «Временная атрофия нижних конечностей» — звучит неприятно, верно? Вот и Рокудо скривился, когда настало время выйти из машины, а он этого сделать не сумел. Ноги не слушались и упорно не желали шевелиться, как не пялился на них иллюзионист, как не старался взять тело под контроль, но увы — оно не иллюзия, оно не подчинится так просто. Рокудо смотрит в окно. Находится на первом этаже замка Варии. В инвалидном кресле. Рокудо сглатывает подступивший к горлу ком желчи и слышит гулкие шаги в коридоре. — Эй, сопляк, — Скуало остановился рядом, и парень перевел на него взгляд. — Я буду присматривать за тобой, пока ты находишься здесь, потому что Лусс и Леви умотали в Рим, Мармону «за это не доплачивают», принцессе я сам бы и золотую рыбку не доверил, а боссу похуй, — Мукуро чуть усмехнулся и развернулся, с трудом контролируя колеса кресла. Руки все еще слабо слушаются его, а пальцы покалывает. Скуало сейчас выглядит спокойным, не внушающим раздражения. Его влажные, после душа, волосы забраны в низкий хвост, вся кожа формы и сапог осталась в тюрьме шкафа, а потому выглядел этот устрашающий мечник совсем по-домашнему в потрепанных джинсах и домашней клетчатой рубахе, заправленной в эти самые джинсы спереди. — Так что давай поговорим за твое поведение. Ты не портишь мне нервы, а взамен останешься жив и относительно здоров, что скажешь? — Мне все равно, — отвечает Рокудо неожиданно апатично и безынициативно. Мукуро снова уставился в окно и меланхолично выдохнул. Скуало нахмурил брови и напрягся. Парня что-то гнетет. Суперби, не привыкший лезть в душу, испытывает что-то вроде ответственности за еще одного свалившегося на него ребенка, но одновременно с этим нежелание грузить мозг чем-то еще. — Врой. Ну ладно, скоро придет доктор, чтобы осмотреть тебя и дать указания, как за тобой ухаживать, — Мукуро опускает голову и снова усмехается. «Как за псиной,» — подумалось ему неожиданно, и эмоции словно оставляют это лицо. Мукуро чуть сползает по спинке кресла, склоняет голову и подпирает ее рукой. Скуало же поджимает губы и закатывает глаза. Он берется за рукояти на спинке кресла и катит Рокудо куда-то. Куда. Зачем. Это не имеет смысла. Неделя тянулась бесконечной гадюкой, шипящей и угнетающей. Мукуро с каждым днем, да что уж там, с каждой минутой нахождения в замке, казалось, усыхал и вял. Он не язвил, не противоречил, постепенно приближаясь к амебному состоянию. Мукуро почти не вылезал из кровати. Он лежал, смотрел в стену, в балдахин постели или какую-то непонятную точку. Потом поворачивался на бок и вновь бесполезно начинал шарить глазами по комнате. Не хотелось ничего. Скуало, приносивший ему еду, все чаще находил ее нетронутой. Он все сильнее чувствовал свою вину в состоянии подопечного. Поначалу ему было почти насрать. Капитан Варии следил за приемом витаминов, упражнениями, которые велел делать врач, но был слишком занят для того, чтобы пытаться сделать что-то еще с гостем. Бумажная волокита, Бельфегор, действующий на нервы, Занзас, который вновь и вновь требовал невозможного… Слишком много забот для одного человека. А сейчас. Босс укатил в Милан, дав добро всем бумажкам над которыми так роптал его капитан, и на плечах мечника остался только Бел. Но кушал тот исправно, бесил всех, как обычно, так что, заскучав за неимением дел, Скуало начал захаживать к их тихому гостю. И что-то казалось ему до безумия неправильным. До безумия… Раздражающим. Он знал о том, что Рокудо — очередная заноза. Его предупреждали. Но когда его опасения не оправдались, пришло беспокойство. — Вставай, — резкий голос мечника разрывает тишину комнаты, Мукуро лениво поворачивает голову и безучастно смотрит на мужчину. — Зачем? — резонно интересуется он и касается рукой волос, ощущая, что они чистые, а значит, что в ванную ему не нужно.        Мукуро тосковал. Тосковал безумно. Он испытывал жгучую ненависть и еще одно противоположное чувство, оба направленные на одного человека, находящегося где-то на отшибе вселенной. Рокудо даже себе не признается в том, что он скучает о Хибари Кее. Но так оно и есть. У итальянца нет никаких переживаний на тему чувств самого японца, но свою тоску, свою потребность в нем Рокудо лелеет с неимоверной силой и лишь осознание того, как все вышло, того, что ему даже слова сказать не дадут — сразу вышибут пару зубов — тормозило в том, чтобы рвануть в Японию. И ноги, да, неходящие и бесполезные тоже влияли. Хотя… имей Мукуро хоть толику желания подняться — давно бы сделал это. — В вашей части Вонголы это так не работает? Что ж, поясню тебе за эту деталь. Если капитан велит тебе подняться, то это исполняется, — «с переменным успехом,» — с грустью подумал про себя мечник, потому что на некоторых особ подобное правило не распространяется. На некоторых белобрысых, скалящихся пидоров, если быть точнее. — Я не хочу. Уходи, — отвечает Рокудо недовольно и даже морщит нос. — Ша! — фыркнул Суперби. — По-хорошему не хочешь, таки будет по-плохому!

***

— Нет! — Мукуро едва не верещит от возмущения, вцепившись пальцами в дверной косяк, Скуало физически намного сильнее. Ему не составило труда закинуть барахтающегося подростка себе на плечо и направиться к выходу, а Мукуро так охренел от происходящего, что не придумал ничего умнее, чем уцепиться за дверной проем, пытаясь вернуться назад в свою нору. — Сука, мы не для того жопы рвали в Вендикаре, чтобы ты прокрастинировал, лежа в комнате, как ебучий инвалид! — шипит Суперби и тянет Рокудо, держа за колени и бедро, чуть жмуря один глаз. — Ты будешь радоваться жизни, хочешь того или нет, и тебя не спрашивают, так что отпусти сраную дверь, иначе… иначе я тебе пальцы отрежу, — сказал Скуало. Мукуро замер на миг, шмыгнул носом, думая о том, насколько сильно ему нужны пальцы. — Ну ладно, — он резко отпустил косяк, и они чуть на пол не повалились, Скуало грязно выругался, но устоял, подбросил Мукуро, и тот, недовольно ойкнув, упер локти в спину мужчины, подпирая обеими ладонями лицо. Они шли по первому этажу, так как Суперби заявил еще в первый день, мол: «на второй этаж пойдешь только на своих двоих». Но Мукуро было все равно, так что он так и остался на первом. Вскоре у них появился хвост. Принц-потрошитель после утреннего променада спешил проследовать к своей опочивальне и подумать о том, что бы такого хорошего сделать, чтобы всем плохо было. Но увидев такую занимательную картину, он замер на секунду, повернул голову, прослеживая Скуало и увязался следом. Заложил руки за спину, он улыбкой шел за ними. — А куда вы идете? — спрашивает он, смотря на скучающего Рокудо. — Не знаю, хочешь с нами? — театрально-весело выдал тот, и Бел шипяще засмеялся. — Ну, вообще, не очень, но делать все равно нечего, так что… — он пожимает плечами, и Мукуро нехотя смеется, прикрывая рукой лицо. Какой же абсурд, черт возьми. — Ой, погода сегодня такая хорошая! — Ку-фу-фу, а вот интересно, Гитлер тоже так думал, когда строил свои коварные планы? — с каменным лицом спрашивает Рокудо, и Бел разражается смехом вновь. — Ой, а ты забавный, сожгу тебя последним, — Скуало слушал этот тупой диалог и думал, что он окружен идиотами. — Мне кажется, я знаю, кто будет первым в очереди, — иронично подметил Рокудо, вновь заставляя Бельфегора хохотнуть. — И-ши-ши, нет, Капитана только после босса, иначе за чей подол мне прятаться от босса? — серьезно поясняет Бел, заставляя Мукуро засмеяться, совсем тихо, куда-то в себя. Рокудо любит черный юмор. У всех ведь есть слабые места, верно? — Так, заткнулись оба, заебали, — раздражился Скуало резко, но Мукуро, вошедший в раж, даже выпрямил спину и оглянулся на капитана Варии. — Ну, ты же сказал, наслаждаться жизнью, я и наслаждаюсь беседой с приятным молодым человеком, что опять не так? — наигранно возмущенно произнес он. — Да то, что с подобным не шутят. События сороковых ударили по всему цивилизованному миру. Хотите травить такие шутки — пожалуйста. Только не при мне, — тон Скуало оказался жестким. Он не требовал пояснений и уж тем более возражений, так что парни лишь переглянулись и, Бел развел руками: — Не понимает наш капитан шуток, что поделать, — сказал он, и тут раздался хлопок открывающейся двери. Они втроем вышли на террасу, Мукуро внезапно услышал лай. Знакомый, черт бы его побрал, лай, он резко поднялся, уперся рукой в плечо Скуало и оглянулся назад. И обомлел. По саду носились три собаки — мощный бультерьер, доберман и… И Адам. Его Адам. Рокудо ощутил, как сжалось сердце. Скуало спустил его на скамейку, которая стояла на траве подле дорожки, ведущей к фонтану в саду. — Адам! — зовет Рокудо. — Адам, мальчик, ко мне! — собака тут же остановилась, обмерла, завертела длинной мордой мордой. Поняв, откуда исходит звук, пес рванул на его источник и вскоре недоверчиво приблизился. — Адам, ну что ты, это же я, — с улыбкой говорит Рокудо, и пес, кажется, узнает интонацию в голосе или запах или чисто интуитивно понимает, что вот он, хозяин. Он упирает лапы ему в колени и нежно начинает вылизывать лицо, а Рокудо зарывается пальцами в теплую собачью шерсть и обнимает, треплет, гладит. Дьявол, он так скучал по этой псине! В воображении тут же всплыла Ева. Вся белая и нежная, всплыло лицо Хибари Кеи в тот день, когда она оказалась впервые на его коленях, и Рокудо ощутил, как тоска накатывает с большей силой. Иллюзионист прижал к себе Адама, который топтал пыль задними лапами, но чувствуя настроение хозяина, не дергался. — Лошадь сказал, что ты обзавелся животным, — хмыкнул Ску, сложив руки на груди. — Я подумал, что ты будешь рад его видеть. Да и тосковал он, видимо. Без тебя, — мужчина опустил взгляд на Бела, который, встав на колени, подозвал к себе бультерьера. Белоснежного с крупной носатой мордой и мощной грудью. Скуало любит кошек. Сам он держит сфинкса. А вокруг одни собачники. Что эта сопля, что босс со своим доберманом. А кто в ответе? Естественно, все понимают, кто. — И-ши-ши, вот вырастешь совсем большая и сожрешь всех, да? — спрашивает принц у собаки и чешет ей грудь и шею, а та виляет хвостом, подставляясь под ласки. Доберман, поняв, что больше никто не играет, подошел и сел возле ног Скуало. Тот фыркнул. Не любит он собак. Страшно не любит, а что делать? — Сейчас принесут твою карету. Пойдем гулять, — в приказном тоне проговорил мечник, глянув на Мукуро, тот заправил за ухо волосы. Они не были собраны и лезли, куда не надо. Это раздражало, и он думал, где взять резинку. Хотя бы резинку. Увидев на запястье Скуало тонкую пружинку, Мукуро поднял на него глаза. — Дай резинку, — просит он негромко, и Суперби попытался проследить логическую цепочку, через минуту передал в руку Мукуро тонкую пружину, которая вскоре утянула синие волосы в высокий пучок. Мукуро был рад увидеть Адама.

***

— Кея! — Дино распахнул дверь на крышу и с улыбкой вышел в свет сияющего, палящего солнца. — Давно не виделись! — он нашел взглядом японца, дремлющего здесь и через миг встретил его стальные глаза. Хибари ждал. Хибари ненавидел время. Ненавидел Дино. Ненавидел Италию. Хибари сильнее всего ненавидел себя и свою зависимость. Хибари был смел и честен. С собой в первую очередь, пусть для него и было сложно признать, что он питает чувства к другому человеку. Не просто физическое влечение. Но за время в больнице он принял. И ждал. И сейчас, увидев Дино, он ощутил, как все внутри заклокотало и закипело. Он медленно поднялся. Тонфа сверкнули в его руках. -Я забью тебя до смерти, тупое травоядное, — прошипел он и зло посмотрел на Каваллоне, а тот чуть отшатнулся. -Эй, ну что ты?! Мы так давно с тобой не виделись, а ты все тянешь свою песню, — Дино сказал так… Неправильно. Хибари замер. Он смотрит на этого коня и понимает, что что-то, черт возьми, не то. Что-то резко перещелкнуло. Кея поднялся и сжал в руках тонфа. — Ло-ли-та, — Хибари было необходимо знать, что все его страхи напрасны. Что все в порядке. — Ло-ли-та: кончик языка совершает путь в три шажка вниз по нёбу, чтобы на третьем толкнуться о зубы, — произносит он так, чтобы Каваллоне точно услышал. Одно слово. Три слога. Кея молит вселенную о том, чтобы услышать их сейчас. Вот прямо сейчас, может на секунду позже, но только на секунду, но в ответ он видит недоуменный взгляд и приподнятую бровь Дино: — Кея, с тобой все нормально? Может ты перегрелся? — это шутка. Шутка. Да ведь? Тонфа звякнули о крышу. Он быстрым уверенным шагом направляется к Каваллоне, видя, как тот достает свой кнут и с куражом глядит на него. Нет. Нет-нет-нет-нет! Дино замахнулся и ударил кнутом. Хибари увернулся и оказался у него под рукой, резко сжал ее над своей головой, он поднял взгляд, сталкиваясь с глазами Дино. Три секунды зрительного контакта, и эти блядские глаза уже устремлены не на его, Хибари, лицо. Сердце Хибари бешено стучит. Он не понимает, что в нем клокочет и орет. Интуиция? Возможно. Но Хибари мягко опускает запястье Каваллоне вниз, он непроизвольно зажмурился и задрал рукав куртки непонимающего коня. Открыл глаза.

Только не пиши мне, Эстер, пожалуйста, не пиши. Никакой ведь души не хватит, Усталой моей души.

Его нет. Ожога от сигареты. Нет.