***
- Теперь поговорим о важном, - без прелюдий начал Сальери, наблюдая за набивающим щеки блинами Моцартом. Сам же он, изучив консистенцию и внешний вид собственного блюда, благоразумно отказался от трапезы. - Мне ведь нужно идти. - М? - Вольфганг как-то заметно живее зажевал. - Ток вошми меня шшобой. Ф шем пфобфема? - Я иду в Бургтеатр. Туда, откуда тебя достал, понимаешь? Считай, что на фронт. Выставив вперед указательный палец с призывом ждать ответа, и совершенно не торопясь с изречением, Амадей наконец доел последний блин и довольно облизнулся. - У тебя пункт выдачи заложников? - Что? Нет! Я там... работаю. - Интересненько! - оживился Моцарт. - Как это ты там работаешь? Сторожишь таких как я? М? Или убираешь мертвые тела? - Вольфганг! - А что там еще можно делать? - глядя из-под светлых бровей так грозно, как только был способен, Моцарт отчаянно пытался осознать, что за вид тюрьмы, в котором находится он сейчас, в каком был и есть ли выход из этой череды несчастий. - Пишу рядовые произведения, слежу за порядком и концертами, служу императору... Долго объяснять, пока ты ел, я уже на два часа опоздал! - И будто я в этом виноват, - скептически хмыкнул в ответ Амадей, откидываясь на спинку стула. - Я понял, значит ты служишь... Все с тобой ясно. Во взгляде музыканта Сальери вдруг прочитал высокомерное презрение. И откуда бы в нем взяться всему этому нагромождению худших качеств человеческих? Откуда в нем столько гордыни, и грязи, и невежества, и... Антонио чувствовал себя униженным, да еще и виноватым. - Замечательно, - не нужно было являться гением человеческой психологии, чтобы понимать значение этого высокомерного тона вкупе с фразой "все с тобой ясно". Смерив юношу еще одним пытливым взглядом, Сальери едва не взвыл от изнеможения, но все же нашел в себе силы и достоинство развернуться и молча уйти. Вольфганг остался на месте, уже более напряженный реакцией нового знакомца, однако его туманные ответы на вполне прямые вопросы, казалось, не предвещали ничего хорошего. К тому же, неприятной таинственности добавлял и набор новых слов, совершенно непонятных имен и лиц. Вся эта канитель сыграла неприятную шутку с воображением Вольфганга - теперь ему уже ощущалось, что он находится в тылу врага, а не в доме друга. Антонио вернулся через несколько минут в более безразличном состоянии, решив, что если Моцарт хочет паясничать, можно и поддаться его настроению, а позже уже взглянуть, насколько его хватит. С его появлением перед носом Амадея пронеслась и опустилась с громким глухим шлепком на стол стопка книг. - Это что? - безынициативно поинтересовался Вольфганг, устроив подбородок на верхушке башни и мрачно глядя в прострацию.Толстые книги возбуждали внутри него неясную неприязнь. - Ты сказал, с детства занимаешься музыкой? Я знаю слово, которое поможет тебе пробудить самое страшное воспоминание, - заговорщически прошептал Сальери, склонившись к его уху беззвучной гибкой тенью. - Соль-фе-джи-о. Моцарта в действительности передернуло. Удовлетворенный подобной реакцией, Антонио распрямился, сладко потянувшись, и, как ни в чем не бывало, направился ко входной двери. - Приятного времяпрепровождения! - бросил он еще раз дл достоверности на пороге. - Сiao! - С кем прощаетесь? - донесся до его слуха смешанный со свежим морозным ветром голос. Если бы Антонио имел чуть меньше выдержки и чуть больше эмоций, он вы вскрикнул от испуга, однако натренированное сердце было приучено более терпеливо реагировать на Розенберга, даже в самых подлых и скользких ситуациях. - Доброе утро, Розенберг, - сразу же обратившись в полную холодность, отчеканил Сальери. - Добрый день, Сальери, - с нажимом отсек его Каменный Гость, уже готовый, судя по выражению лица, низвергать итальянского коллегу в Ад. - Так с кем вы там прощаетесь? Не совсем разбирая слова, но крайне заинтересовавшись появлением нового, мерзкого и визгливого, по сравнению с Сальери, голоса, Моцарт чуть высунул нос с кухни и замер, стараясь расслышать все как можно лучше. - Со звенящей пустотой моего жилища. - Зачем? - Звенящая пустота моей души будет скучать по ней в течение дня. А вы зачем навестили? - Да тебя! - ожидаемо взвился Розенберг, забыв о различных видах подозрительных пустот. - Тебя весь Бургтеатр ищет! Все утро его нет как нет! Теперь прием! какой-то делегат итальянский приезжает, а тебя, итальянская морда, ни слуху ни духу! - Свежий воздух идет вам на пользу, Розенберг, вы складно излагаете мысли, - одобрительно заметил Антонио, тихо притворяя за собой дверь. - Однако надышавшись в Бургтеатре вы ведете себя тише, а это гораздо лучше для ваших связок и моих ушей. - Что? - граф затих, непонимающе моргая. - Ничего. Поспешим. - на этих словах Сальери почти идеально тихо закрыл дверь, и больше Вольфганг даже со своим превосходным музыкальным слухом не мог уловить ни слова. Здраво рассудив, что не остается ничего больше, как ждать и осмыслять произошедшее, он все же уселся на диване в гостиной, листая верхнюю же книгу из стопки, однако, на третьей странице его начало клонить в сон. - Сальери был прав, дикая вещица! - недовольно заметил Амадей, отшвырнув томище на соседнее кресло и бессильно перетекая на пол. день обещал быть мучительно длинным и скучным.***
После тяжелейшего испытания в виде получасовой поездки с Розенбергом, наполненной ворчанием и бесконечными упреками о поведении Сальери, Бургтеатр показался тихим островком спасения. Как они сошлись одному богу известно. Несмотря на обман Гассмана, Сальери слишком скорбел по его смерти, пытался забыться, как умел. в этом мире он был страшно одинок. Люди говорили: "Как же это, наверное, хорошо - когда император на твоей стороне", но никто толком не понимал, что император всегда был на стороне своей собственной. Сальери в Бургтеатре был приятным дополнением, а не необходимым ресурсом. Более того, с каждым днем его положение, которое он, опровергая слухи, выбил лишь собственным трудом, становилось все более шатким. Скрывать обман, акты кровопускания и трезвость разума оказалось слишком трудной задачей, чтобы прожить долго и счастливо. Розенберг... Розенберг появился тогда, когда умер Гассман, а сам он явился обратно в свет из самой Утробы, тут же погрузившись в траур тяжелых воспоминаний Антонио полагал, император приставил тогда графа приглядывать за ним - эксперимент с реабилитацией побывавшего в Утробе музыканта в обычном мире был тогда первым и последним из намеренно совершенных. С тех пор Розенберг оказался самым мерзким, низким, глупым и близким из всех людей, кто находился рядом с Сальери. Никаких теплых чувств между ним и Орсини не было, но граф хорошо исполнял свой долг перед императором и всегда почему-то (возможно, из-за неиссякаемой энергии внутри него) оставался чуть трезвее остальных, никогда не прибегая к таким экстремальным мерам избавления от аффектов как кровопускание. Потому и обман Сальери он как-будто постоянно нутром чувствовал. Розенберг говорил: "Вы не были для чего-то нужны. Мы просто не хотели, чтобы вы умерли". Это была ложь, но ее было более, чем достаточно. Более всего Антонио сейчас боялся наткнуться на императора, и именно он, к счастью, покинул Бургтеатр и выехал на границу. Эта новость была хорошей. Плохой была та, что подготовку Бургтеатра он поручил именно Сальери, а до ночи с этим мрачным местечком было точно не управиться. Еще более плохая новость была в том, что их посетил итальянец. В иной раз Сальери бы, может, уговорил соотечественника помочь ему уехать, рассказав о всех ужасах Австрии, но теперь на нем лежала слишком большая ответсвенность перед Вольфгангом, который, судя по настрою, совершенно не был готов к отчаянным рывкам. А ведь это, возможно, последний шанс на много лет вперед! Казалось, может ли его поразить новость хуже, просто ужасная, неотвратимая и выбивающая из колеи?.. "Сегодня даем Моцарта"...***
В отместку за убитую ночь, организм (в сговоре с сольфеджио, очевидно) предал Вольфганга, а потому спустя полчаса одиночества он уже спал, закинув ноги на диван и оставшейся половиной тела грациозной волной перетекая на пол. Возможно, он бы так и пролежал до самого вечера, распрощавшись разом со здоровьем позвоночника и головы (если оно было), но тут в дверь крайне настойчиво застучали. Пораздумав о том, что Сальери говорил о живущих здесь и захаживающих к нему людях, у Амадея даже сработал инстинкт самосохранения - он замер, не шевелясь, а когда стук стих, осторожно подкрался к кухонному окну в соседней комнате. Лукаво поблескивая, оттуда на него глядела пара глубоких карих глаз. Вольфганг замер, боясь вдохнуть в присутствии гостя и все четче осознавая, что его пребывание больше не останется тайным. - Кто вы? - довольно громко и вызывающе наконец проговорил Моцарт, но стекло упрямо съедало каждый звук, будто разумно не желая, чтобы хоть что-то связывало людей по две стороны стены. Мужчина кивнул на дверь и лестно улыбнулся. Хоть Вольфганг прекрасно осознавал уже неприлично зашкаливающий риск, на этот раз (как и в большинстве случаев) любопытство оказалось сильнее. Он отошел от окна, все еще опасливо проскользнув до входной двери, медленно нажал ручку, совсем немного приоткрыв дверь и, кажется, готовый в любой момент бежать. - Кто вы? Что вам нужно? Уверенная хитрая улыбка не сползала с лица собеседника ни на секунду. Он щурился, с высоты своего роста поглядывая на прячущегося в щелке двери Вольфганга. - Антонио не дома? - Вы друзья? - Вы друзья, - беспрецедентно парировал собеседник. - Или не друзья? Приехали погостить? - Зашел. - Вот это занятно, - улыбка расплылась по его лицу еще шире, слишком откровенно слащавая. - Скоро конец дня, я дождусь его здесь? Нужно отдать партитуры... - Вольфганг не двигался. - Молодой человек, неужели вы не знаете, что нельзя заставлять гостей ждать на пороге? - Нельзя пускать незнакомцев в дом, - что-то больно ударило его в висок на этих словах. Юноша наморщился, пытаясь поймать так упорно ускользающую мысль, это воспоминание, которое то и дело норовил сбить этот... - Так будем знакомы. Лоренцо да Понте.