***
Хоть Бургтеатр нельзя было назвать красивым, но внушительным и практичным - точно. Практичным, пожалуй, для всех. Находясь в нем, люди попадали лишь туда, куда нужно. Самому узкому кругу был доступен он весь с верху до низу, и Сальери, хоть и чувствовал, будто нашел уже все ходы и двери, какие можно было, понимал, что едва ли это была хотя бы треть. Теперь, почувствовав острую необходимость спрятаться от страшной ленивой суеты, он довольно быстро нашел один из многих кабинетов и практически влетел туда, хватаясь за голову. Дверь за ним слишком громко захлопнулась и будто в обиде за такое обращение больно врезалась в спину прислонившейся к ней фигуры. Правда, Антонио мало занимали какие-либо ощущения кроме страха, и как бы он не пытался успокоиться, как бы не объяснял самому себе, что в плотном пьянящем воздухе его страх чувствуется лучше чем духи старой дамы, на этот раз ничего не помогало. Что теперь делать он, мягко говоря, не представлял. - Вот потянуло же! - злобным громким шепотом ругал он самого себя, отрываясь от двери и теперь вымеряя ровным нервным шагом комнату. - "Гений, гений!" Мальчишка!.. Проще было бы вернуть все как есть и просто сбежать, сбежать сегодня... Ни одна складка больше не шевельнулась в замершем силуэте. Сальери посетила такая простая, очевидная и замечательная мысль, которую ни один нормальный человек не стал бы и обдумывать, просто совершил, но... В зрачках, обрамлённых неясной темной радужкой, так и дрожала неуверенность, пока они гуляли по простому коричневому кабинету, отделанному самым обыкновенным деревом, с пустым столом, стулом и ничем больше. Одинакового цвета, с минимумом предметов - ибо в Бургтеатре кабинеты никому не принадлежали, туда заходили, работали и уходили. Такая пустота как нельзя удачно располагала к размышлениям внутри себя, которые, не стоит забывать, в этом месте давались труднее чем где-либо еще. Воздух был отравлен давным-давно, и даже Антонио не мог достаточно сопротивляться ему, сколько бы не пытался. - Нет же, нет, - уговаривал он себя, будто только произнося вслух разговор ангела и демона на плечах, - Ты уже взялся помогать, теперь нельзя его просто так бросить. Он может и вредный, несносный, но... он тебе доверяет. Без тебя Бог знает, что с ним будет... "Да что ты?" - ехидно отзывался внутренний голос, - "Что же ты тогда занялся им одним? Освободил бы всех сразу, устроили бы революцию даже, очень по-итальянски, но ведь нет, ты так не сделал". - Я помог ему тем, чем мог, у него же вся жизнь впереди, и потом... - Антонио тяжело осел на пол у стола, утыкаясь лбом в колени, - он так красиво играет... "Ага, вот мы и добрались до корня проблемы. Эгоист", - фыркнул его собственный голос в подсознании, но, как не странно, только распалил и без того взведенного, хоть и уставшего, мужчину. - Да, может и эгоист, но не убийца же! Поздно, что сделано то сделано, но как-то разрешать происходящий... ужас надо. Теперь Сальери по-настоящему крепко задумался, наконец-то молча. От варианта сбежать сегодня, хоть и такого соблазнительного, но вероломного, он решил раз и навсегда отказаться. Теперь по две руки у него стоял выбор. По одну сторону - крутиться самому, врать и делать вид до последнего, что Моцарт на месте, а потом по какой-то причине вдруг удивиться, куда это он делся. По другую - более сложная перспектива, сама по себе безумная, родившаяся случайно и на ходу, неуправляемая череда случайностей, от которой разумно хотелось отказаться. У нее был лишь один плюс - она была правдива. И огромный минус - Розенберг.***
Экипаж резко затормозил, тряхнув разом всю кабину так, что Комиссар проснулся, всполошенно выпутываясь из походной шинели, которая служила единственным подобием одеяла всю долгую холодную ночь на подступах к Австрии. Изначально идея была скверная, как казалось Комиссару, но иного шанса успеть к сроку не было. Как оказалось, граница у Австрии очень долгая и холодная, так что никому и думать не хотелось, сколько времени займет пересечение самого государства, а учитывая все существующие скудные сведения об этой изолированной империи, экипаж из одинннадцати человек надеялся просто пронестись насквозь с закрытыми глазами без остановки. Но вот теперь они почему-то встряли, и Комиссар искренне начал терять терпение. Его грузная невысокая фигура высунулась из окошка, намереваясь узнать, какого черта они никуда не двигаются, и, словом, пришла в замешательство всеми своими килограммами. - Господи, что это? - только и вымолвил он, устремив взгляд к облакам, где заканчивался железный занавес. Перед каретой, будто разевая зубастую зловонную пасть, медленно поднимались ворота. На первый взгляд их было не отличить от самой стены и наверняка невозможно заметить, но как только она приходила в движение, вся конструкция оживала и сотрясалась. Смотреть на это немолодому сердцу Комиссара было беспокойно и даже больно. Ощущение, что их проглатывает что-то страшное, кажется, присутствовало сейчас в душе каждого и буквально вилось по плечам, играя волосами на влажном от переживаний затылке. Маленький грузный чиновник хотел было уже скорее залезть в кабину, но тяжелое зрелище буквально приковало взгляды каждого, и он понял, что просто не может отвести взгляда. Карета тронулась наконец, вот только вел ее не явно шокированный кучер, а уже подоспевшие юноши в военной форме, уверенно подхватившие лошадей под уздцы. Да, черт возьми, одно дело - слышать стороной о том, что вокруг маленького государства возвели стену, другое - проезжать прямо сквозь нее. А ворота так угрожающе нависали огромной идеально ровной тенью, что грозились вот-вот упасть на головы. - Молодые люди! - собрав всю волю, наконец выкрикнул Комиссар, вываливаясь из кареты и поправляя темные усы, еще больше подернувшиеся проседью после того, как они преодолели препятствие. - Пожалуйста, отпустите лошадей, молодые!.. Чиновник аж подскочил на месте и чуть не вскрикнул от испуга: за его спиной с грохотом рухнули на землю ворота, резко отрезая все пути к отступлению. - А!..ау, - завуалировав свой испуг под удивление, потеряно хмыкнул Комиссар, затеребив меж пальцев пуговку на надутом животе. - С ней... все в порядке? - Лучше и быть не может, почтеннейший! - наигранно сладкий голос донесся до его ушей, и теперь даже немолодой разум понял, что попали они в крупную дрянь, ибо таким голосом могут обладать только два типа людей - низкие чиновники-подхалимы и короли. - Чем могу быть обязан, светлейший? - Ха, насчет светлейшего вы угадали сразу же! Проницательно, - только сейчас комиссар заметил, что движущаяся к нему фигура так и мерцает невыносимым режущим золотым светом, и поспешил наклонить голову к земле, зажмурив глаза, ибо, казалось, сейчас ослепнет на месте. - Как лестно, что вы мне тут же кланяетесь. Как вас зовут, добрый сударь? - Бернардо Тиллини, я комиссар из Италии, с дипломатической миссией, - продолжал отвечать мужчина с как можно большим тактом, несмотря на то, что что глава данного государства вел себя как откровенный... - Это я заметил, у вас акцент замечательный, - усмехнулся Иосиф, с каким-то садистическим удовольствием наблюдая за склонившимся маленьким человеком, - У моего компаньона был такой же когда он приехал к нам. - У вашего компаньона? - непонимающе переспросил Комиссар. Итальянец в Австрии - возможно, у него есть надежда спокойно минуть эту страну. - Антонио славный мальчик, вам будет приятно с ним познакомиться, я уверен. - Вообще-то мы не планировали задерживаться, мы торопимся, - Тиллини уже понял, что им не проехать просто так, когда появился государь, так что теперь лишь пытался разобраться в проблеме. - Бросьте, останетесь лишь на одну ночь, у нас большой праздник с концертом. Считайте, в вашу честь! Не откажетесь же вы, это было бы неприлично, - безжалостно парировал Иосиф, не оставляя собеседнику ни шанса на спасение. - Ну в таком случае я не вправе противиться вашей воле. Вполне удовлетворенная улыбка искривила задумчивое лицо императора, еще раз оглядевшего с ног до головы пухлого седеющего мужчину, и наконец махнувшего рукой страже, удаляясь к своему экипажу. - Следуйте на своем транспорте за мною, герр комиссар, тогда вас пропустят через любую границу, и советую перейти на галоп, если хотите поспеть, - бросил он небрежно, вполне ясно позволяя понять, что доказать ему, что галоп впряженных в экипаж лошадей небезопасен - бесполезно. Оставляя позади нерешительного колобкообразного "типичного" итальянца с большими голубыми глазами император наконец перебрался в собственный экипаж, жадно прильнув к горлу бутылки вина, как только дверца за ним захлопнулась. Прохладная и несколько горьковатая, такая необходимая пьянящая жидкость заструилась по стенкам горла и по привычному пути смешалась с кровью. Под звон перстней перчатка махнула кучеру, и теперь вся делегация скоро двинулась вслед за Иосифом, незаинтересованно разглядывающим в окно свои владения. - Что ж, Антонио, - без тени той фальшивой сладости, с которой распинался при делегате, протянул Светлейший, покручивая в пальцах стянутых белой перчаткой кольцо с крупным синим камнем, - поглядим, побежит ли крыса с коробля или она не такая уж крыса, как мы полагаем.***
- Граф! Герр Розенберг! - и приз за самое достоверное волнение достается Антонио Сальери. В действительности он страшно волнуется, это так, но только надеется, что никто не поймет, почему. Антонио долго думал, как поступить, и в конце концов решил говорить всю правду, но так, чтобы только он знал, что на самом деле она лжива. Полностью лгать было слишком страшно: во-первых, Сальери не всегда вспоминал в самый ответственный момент, про что именно врет, а во-вторых история с кусочками сахара спрятанными в комнате была слишком запоминающейся... Да, лучше всего мы все равно помним истории из детства, причем самые жестокие, и как бы давно Антонио не примирился мысленно с отцом, он никогда не простит ему то, какой ужас он испытал, когда понял, что проведет неделю в комнате на воде и хлебе, а все запасы сахара вскрыты. Теперь он настигает Розенберга с мыслью, что провалиться нельзя никак, ни в коем случае. - Герр Розенберг, - шепчет он тише, перехватывая ничем не занятого, но почему-то все равно возмущенного и толкающегося графа. - Моцарта нет, мы нигде не можем его найти. Что делать? Граф подозрительно сощурил маленькие ледяные глазки, просквозив взглядом переносицу Сальери, затем фыркнул, отступил и снова подлетел еще ближе. - Вы меня спрашиваете что вам делать? - А кого? - исключительно невинно парировал Антонио, продолжая напряженно хмуриться и пучить глаза. - Кого еще мне спрашивать? Мы с вами в одной лодке. - Вот именно, черт бы вас побрал! Куда вы дели Моцарта? - Я? - Антонио похолодел от испуга, и Розенберг встрепенулся, будто очнувшись ото сна. Глаза-щелочки забегали по всему вокруг, и, слава богу, Сальери хватило этой секунды дезориентированности, чтобы прийти в себя. - А я вот подумал на вас, граф, - угрожающе прошипел он. Пришло время Розенберга пугаться. - Да нужен мне ваш драгоценный Моцарт! - За него можно было бы выручить круглую сумму, разве нет? - А вы разбираетесь в торговле людьми, Сальери! - Спасибо вашему обществу! - Тихо! - опомнившись, зашептал граф. Он смотрел все так же злобно, и ему хватало гордости запрокидывать голову на Сальери, вставать на носочки или отходить назад, но продолжать сверлить его тяжелым ядовитым взглядом. - Вы мне лжете, Сальери, - в такие моменты композитора прошибал холодный пот, хоть ему и нечего на самом деле было бояться низкорослого неумелого интригана, но его умение и желание выживать порой делало ему особенную честь в глазах Сальери и императора. - Вы мне тоже, Розенберг, - последовало безжалостное заключение, лишенное всякой попытки скрыть правду, - Почему вас никто не замечает? Даже император не заподозрил, что вы в здравом уме. - Потому что в отличие от вас я не пытаюсь быть собой, идиот. Наконец оба замолчали. Стрелки на часах отбивали неумолимо ровный такт, приближаясь к четырем, а коридор уже звенел всепоглощающей тишиной. Время замерло, вместе с ним не двигались и остальные. Сальери - потому что хотел оттянуть момент очередного мучительного празднества, Розенберг - потому что хотел оттянуть момент встречи с императором. - Вы потеряли Моцарта, - наконец осмелился он прервать молчание, отчего Антонио даже содрогнулся и поморщился. - Мы потеряли Моцарта. - Имбецил, - с досадой отплюнулся граф, - Все вы имбицилы, как можно было? - Должно быть, охрана не уследила... - Розенберг резко обернулся на тихое тявканье, доносящееся со стороны заметно уменьшившегося в размерах подопечного, и просто взглядом попросил его заткнуться к чертовой матери. - Отчитываться в любом случае будем мы! Судя по внешнему виду сильно задумавшегося и наконец переставшего скрывать истинную сущность графа, дела у них был действительно плохи. И размышлял он о чем-то сильно нехорошем. Сальери напрягся, приготовившись в случае чего уматывать так быстро как только придется: скользнувший по нему ледяной взгляд определенно не обещал ничего хорошего. - Чего вы от меня хотите? - заметно нервно огрызнулся загнанный в угол итальянец, еще больше заволновавшись, когда лицо директора театра исказилось кривой усмешкой. - То, что вы умеете лучше всего, Антонио Сальери.***
- Вольфганг? - сначала голова, а затем и весь Сальери, уставший и мрачный, просунулся в дверной проем и застыл на месте. Стянутые к переносице брови медленно поползли наверх, губы сжались и задрожали в едва сдерживаемом порыве эмоций. - Fottere, che cazzo?! - И не за чем так орать, - невинно промурлыкал спокойный голос с дивана, - Ты его разбудишь. - Какого... Сальери чуть не застонал от безысходности. Один день. Один день его не было дома! За один день Вольфганг уже умудрился катастрофически про..гневать судьбу. И заодно Сальери, который совершенно не собирался терпеть в своем доме да Понте, развалившегося на диване и одной рукой издевающегося над волосами уснувшего музыканта, а другой листающего учебник по сольфеджио. - Какая скукотища, я не удивлен, что он отключился. - да Понте! - рявкнул композитор, с силой дернув коллегу за воротник на себя. Либреттист с необыкновенной скоростью пролетел половину гостиной и свалился бы на пол, если бы крепкая хватка не продолжала душить его, сжимая невозможно тугой ворот рубашки. - Я не нашел у тебя ничего выпить. - Тебе и так достаточно. Что ты вообще забыл в моем доме? - искренне убийственно вперился Сальери взглядом в соотечественника, но никакого отклика в темных глазах не последовало, только бесконечная тоска и безразличие. - Зашел отдать партитуры и узнать, где тебя носит, но ты уже укатил в Бургтеатр. А теперь понимаю очень хорошо, где именно тебя носило, - абсолютно спокойным будничным тоном заявил да Понте. - Как ты со мной разговариваешь? - для верности Сальери еще раз тряхнул собеседника, но признаков жизни не проявилось. - Сальери, хоть сейчас не пытайся делать вид, что ты самый страшный и серьезный. Ты мой друг и коллега, я не собираюсь причинять вред, - пожал он плечами. - Да что ты?! - Но ведь ты, прости меня, в дерьме. Понятно, сорвался, захотелось разнообразия, с кем не бывает, но разве тебе теперь не нужна помощь профессионала? Внимательный взгляд темных глаз остановился на рассеянном и безразличном абсолютно таких же, но только с той разницей, что в зрачках зияла пустота. Антонио очень хорошо теперь понимал, каково это - смотреть в бездну, которая смотрит в тебя. Подступающий страх заставил с усмешкой отпустить чуть не упавшего от неожиданности да Понте. Тот попятился, но все же удержался на ногах и снисходительно улыбнулся. - Так мы договорились? - О чем? - сказать это Сальери было очень нелегко, но замешать да Понте теперь значило бы играть на две стороны, где одна знает одну часть правды, а другая - совсем другую. - Мне не нужна твоя помощь. - А может быть ему? - ткнул либреттист в Моцарта, бездвижно замершего в глубоком сне на подлокотнике. - Мы с ним поболтали, приятный молодой человек. Мы во многом разделяем взгляды, особенно что касается этого местечка. Я ему ничего не говорил о ситуации, выдохни, - все так же ровно и спокойно, будто врач-психиатр пациенту, продолжал втолковывать он. - Я думал, будет лучше, если ты ему объяснишь, почему его ищет половина Вены. А я, может быть, помогу изменить это досадное недоразумение. По рукам, маэстро? - Твое "может быть" говорит само за себя. Так что спасибо за услугу, я справлюсь. Антонио буквально кожей чувствовал этот ужасный пробирающий холод от голоса, который хочет помочь, и взгляда, который готов убить. Да, Лоренцо умнее, хитрее и куда приятнее в обращении, но интуитивно Сальери чувствовал, что сварливому Розенбергу по крайней мере больше нечего от него скрывать, и они так повязаны, что ждать предательства было просто абсурдно. Приходилось просто довериться человеку, что сказал ему сегодня "...То, что вы умеете лучше всего, Антонио Сальери. Не принимайте ничью сторону. Меньше говорите. Больше улыбайтесь". Конечно, легко сказать такое человеку, которого ты даже не собираешься посвящать в свой план, но на тот момент никто лучше предложить не мог. Сальери надеялся вернуться домой дабы переодеться к торжеству, пересечься с Моцартом и вернуться обратно, но нет же, жизни обязательно нужно подложить какую-то свинью! - А если я расскажу императору? Или случайно разболтаю это кому-то из двора? - Тогда ты можешь приступать уже сейчас. Спасибо за компанию, Лоренцо да Понте, увидимся в Бургтеатре, - Сальери не хотел блефовать и делать вид, что у него все под контролем, но он слишком далеко зашел. Розенберг хорош тем, что вечно меняет маски, да Понте - тем что его слишком загадочна и многогранна, маска Сальери была хороша лишь тем, что вызывала уважение и ее было не так трудно удерживать. Но эта холодность, рассудительность, спокойствие, порой даже они его подводили. Антонио был уверен, что в Австрии он сможет приспособиться и выжить, ибо нет ничего сложного в том, чтобы играть по чужим правилам, но черт потянул его попытаться обыграть то, что гораздо больше и сильнее одного маленького итальянского музыканта, поверить в свои силы... И к чему это привело? - Удачи, маэстро Сальери, - и за да Понте громко захлопнулась дверь. Наконец Антонио выдохнул и бессильно рухнул в кресло. Холодные шершавые ладони крепко обняли лицо, будто выжимая сок из перезревшего фрукта, но Сальери и без того чувствовал себя достаточно выжатым. До той грани, где хотелось уснуть и не просыпаться. Как Моцарт сейчас, который прибеднился у подлокотника и должно быть видит сейчас какие-то невзрачные спокойные сны, которые даже не вспомнит утром... - Так ты объяснишь, почему меня ищет половина Вены, или как? Антонио тихо взвыл.