Die is cast

Темнота. Ослепительная. Такая густая и беспросветная, что пришлось зажмуриться, потому что смотреть в нее было больно. И страшно. Он попробовал пошевелиться... Ничего не вышло. Тело его не слушалось. Неожиданный прилив страха заставил задыхаться в удушливой тьме. Он снова в Утробе? Неужели это был только бредовый сон? Но тогда бы он не смог так ясно мыслить? - Антонио, мой мальчик... Он не мог ничего ответить. Даже промычать в ответ. Язык тоже не подчинялся. Сальери будто повис в невесомости, и вместе с тем чувствовал под спиной что-то едва уловимо мягкое. Все эти ощущения так быстро появлялись и терялись, сладкие наваждения, едва уловимые. И вместе с тем щеку вдруг слабо обожгло. Его коснулись? Похоже, что так. Что произошло с осязанием? Антонио начинал медленно догадываться: он отравлен. - Не надо, не трать силы на попытки двигаться. У тебя не получится. Знакомый голос звучал слишком... иначе. Слишком властный. Слишком звеняще холодный. Слишком чужой. Сальери так привык к императорской милости, что это не могло не резать ему сердцe. Не делать его уязвимым. Прикосновение к груди. Такое же обжигающее, будто на нем не было одежды. Так и ощущалось. - Я хочу, чтобы ты мне сыграл. Антонио попытался ответить: "Я не умею", хотел соврать, но с губ сорвался только сухой звучный выдох. Он просто не мог вымолвить ни слова. - Не пытайся спорить. Как только я пойму, что ты в состоянии встать, ты сыграешь. Безапелляционно. Сальери не мог понять, откуда доносится этот голос. Он будто заполнял все пространство, отдавался со всех сторон, и при этом же звучал над самым ухом. Но голос умолк. От совершенно обжигающих прикосновений тело будто оттаивало. Их тепло подрагивающим огоньком затухающего костра оставалось в каждом месте, и вскоре вся кожа буквально горела, а Антонио мог только прерывисто дышать, изгибаться, пытаясь согнать, прекратить это сладкое мучение, но только все больше ощущая эти странные фантомные прикосновения, избавиться от которых хотелось так же сильно, как просить больше. И возможно к лучшему, что он не мог говорить. Это было очень хорошо.. и от этого было больно. - Иди сюда. Ему подали руку. Он нашел источник всего живого, что было вокруг него, и цеплялся за него теперь как утопающий. - Ну же, тише, - он был готов поклясться, что ради того, чтобы сейчас услышать эти слова, он готов сделать уже все, что угодно, лишь бы снова заполучить милость. - Открой глаза. Заставь себя. Как бы страшно ни было, он это сделал. Перед ним горела белесым светом клавиатура фортепиано. Больше он ничего не видел. Даже собственных рук. - Играй. Он не понимал как. Он не видел, но будто чувствовал. Осторожно коснулся наугад клавиши. "Ми". Сориентировался, где какая октава, но... как играть? - Не пытайся мне врать, - тут же беспощадно зазвенел над ухом голос, талию сильно обожгло, и Сальери не задумываясь взял первый аккорд. Случайный. Необычайно богатый. Он был готов поспорить, над его ухом раздался удовлетворенный вздох. - Продолжай. Адаптировавшись за фортепиано, Антонио снова закрыл глаза. Пальцы нежно прошлись по клавишам в переливающемся бликами глиссандо. Красиво... Но музыканту показалось, сейчас это звучало так глупо и пусто... тем не менее, тепло одобряюще поднялось по позвоночнику и опустилось на плечи. Он заиграл. Живо. Откровенно. Мягко. Жестоко. Почти идеально, но главное, что почти. Нет главное - бесконечно чисто. Это было тем, что неизменно вновь и вновь достигало своего апогея в его музыке. Кристальная чистота даже там, где звучала создающая уникальную гармонию какофония. Музыка будто материализовалась, и, как бы невинно она не звучала, его тело пылало. И он продолжать играть невесть сколько, бессмысленно долго, когда уже много раз можно было поставить точку, только чтобы получить еще этого наслаждения. Он чувствовал уже почти что ясно руки. Проходящие по чувствительной шее. Сжимающие запястья, отчего играть становилось только сложнее. Гладящие щеки. Дразняще касающиеся везде, смешивающиеся с миллионами других ощущений, пальцы, костяшки, тело, губы, будто их бесчисленное множество, и притом только одни. Непозволительно прекрасная грань безумия. До той степени, когда экстаз отобрал возможность играть. Когда последний аккорд прозвучал таким слабым, потому что руки бессильно соскользнули с клавиш. Он был выпит до дна. В нем не осталось ничего, кроме звенящей пустоты... и легкого шлейфа той музыки, что только что рождалась в его сладких страданиях.

***

Magic Sword - In the face of Evil

Сальери очнулся - и уже это его удивило. Очнулся, точно не понимая, было ли происходившее с ним сколько-то реальным или всего лишь наваждением. Но куда больше его удивило то, что проснулся он в одежде - хоть только в рубашке и кальсонах - в мягкой постели, стискивая в руках кусочек одеяла. Под необыкновенно ярким и холодным солнцем, так слепящим непривыкший взгляд, что сначала ему показалось, это шаровая молния подлетела к окну и настолько ярко осветила комнату, что она сияла без собственного света. Окна, к слову, были арочными, а такие водились только в Бургтеатре. Старые, деревянные, обожженные солнцем, перекрашенные бесчисленное множество раз. Сальери поворчал и перевернулся на другой бок - персиковые рамы показались тошнотворно безвкусными. Новым удивлением для него стал антураж. В комнате стояли лишь кровать и две тумбы, на одной из которых лежал свиток, но его итальянец смотреть не торопился, а больше ничего. Ни шкафа, ни стола, ни комода. Фортепиано тоже. Просторная, непозволительно пустая комната. В сердце закрался полуденный ужас. Он сел, все еще не отпуская от груди одеяло, но оглядываясь заметно беспокойнее и живее. Ничего. Только запечатанный свиток. На нем даже адресата не было, как он мог его вскрыть? Несмотря на скребущее любопытство, Сальери не посмел притронуться к тому, что может быть адресовано не ему. Поскольку больше зацепиться взгляду было не за что, нехотя ему пришлось подняться с кровати. Одежды нигде не было. Антонио стал нервно перебирать в памяти, не оставил ли ничего в карманах - к счастью, там лежала только пара монет. Он было подошел к двери, как вдруг его поразила неожиданная догадка. Дрожащими пальцами он принялся закатывать рукав. Складки как назло расправлялись и снова падали на запястье, но достаточно было коснуться его пальцами, чтобы почувствовать, что бинтов на нем не было. Сердце пропустило удар. "Мне конец", - пронеслось в голове за секунду до того, как он с силой дернул ручку и понял, что дверь заперта. Вот теперь ему стало по-настоящему страшно. Не представляя, что еще можно сделать, Антонио снова задергал ручкой, ударил в дверь плечом. Бесполезно. Страх и отчаяние все больше овладевали его разумом. Что теперь с ним будет? Как он здесь оказался? Он все знает? Сальери заколотил кулаками по двери. - Откройте! Выпустите меня. В глубине души он надеялся, что кто-то услышит его, но никак не ожидал, что прямо за дверью раздастся сладкий голос: - Письмо, Антонио. Он стоял прямо за дверью. Сальери показалось, он сейчас потеряет сознание. Тело постепенно отказывалось слушать своего хозяина, пока Антонио медленно, словно завороженный, приближался к тумбе. Пока дрожащие пальцы сдирали сургуч и разворачивали бумагу. Когда глаза вперились в одну единственную строчку. "Ты хочешь выбраться?" Смешно. Разве у него есть выбор? - Д-да? - робко подал он голос. - Но тебе придется разучиться мне врать. Ох, а это не быстро, Сальери. Теперь сомнений не было, он пропал. Никто не мог бы ему сказать, что его ждет, если он сейчас последует за императором, но навряд ли он хоть когда-нибудь снова станет собой, в этом он не сомневался. Если вообще выживет. Впрочем, сейчас смерть показалась ему более милосердной перспективой, чем долгие дни мучений и в конце концов полное тупое подчинение без шанса коснуться душой даже последней спасительной нитки - музыки. Может, прыгнуть в окно? Разве можно теперь рассчитывать на что-то лучшее, чем смерть? Антонио прекрасно знал: в этом деле долго размышлять нельзя. Он старался ступать неслышно, но следующий его маневр неизбежно привлечет к себе внимание, так что с этого момента запускается отсчет времени для него. Антонио осмотрел стекло, примерно высчитал, куда стоит целиться, и ударил локтем в окно. Но стекло даже не треснуло. - Что ты делаешь? Сальери бросил быстрый взгляд на дверь, откуда послышался голос, но отвечать не стал, а только поменял преломление и снова ударил, с большей силой. Сотни маленьких осколков посыпалась моросью вниз и исчезли в дымке, весело блеснув солнечными лучами на прощание. Сальери с трудом удержался на окне, ухватившись за косяк, и завис над пропастью. - Что ты творишь?! Это не так сложно. Надо просто сделать шаг и обратного пути не будет. - Это не страшно. Смерть нежна, - прошептал он себе под нос, прекрасно осознавая, что лжет. - В конце концов, отмучиться придется недолго. Шагнул чуть ближе. Теперь достаточно было расцепить пальцы, сжимающие оконную раму. - Антонио! Немедленно ответь! Он поднял взгляд в небо над ним, жмурясь от яркого солнца. Так красиво... Сердце защемило от необыкновенной нежности. Этот мир не хотелось оставлять. Или хотелось хотя бы насладиться им еще пару секунд. Пока ласковый ветер не подхватит его тело и не укутает в свои объятия в последний раз. - Черт возьми тебя! К нему, в общем-то, он и направлялся. Послышались удаляющиеся шаги. Сальери выдохнул - теперь у него есть еще несколько мгновений. Он прислонился плечом к раме, протянул вперед руку. Солнце ласково заиграло между пальцами. Раньше он, пожалуй, слишком мало это ценил. Что было у него в жизни, кроме солнца, музыки и... - Моцарт... Антонио крепко зажмурился. Лучше бы он тогда не удержался и упал. Нельзя, нельзя было думать. Он шагнул назад, снова крепко цепляясь за раму. Моцарт, Моцарт. Что Моцарт? Что этот глупый мальчишка? Не все ли равно, что с ним будет, может он ему вообще ничем не сможет помочь. Да даже если сможет, захочет ли? Снова протянуть руку этому заносчивому, гадкому, вредному, эгоистичному... "У меня есть сердце?" Его голос так отчетливо звучал в голове. Сальери закрыл глаза, сглатывая слезы. Он столько сделал, только чтобы вытащить его из Утробы, положил свою жизнь на алтарь будущего этого кретина. "Так это ты?" Ведь он узнал его, когда каждый из придворных привычно склонялся и целовал лоб музыканту, он его узнал. Сальери затесался где-то в середине колонны, но когда он приблизился к стоящему на коленях с закрытыми глазами телу, его била дрожь от волнения. Он узнал его поцелуй. Вычленил из сотни других. Ведь что-то же это должно значить! Ведь это не может быть ошибкой! Снова шаги. В двери щелкнул ключ. Сейчас или никогда. Антонио шагнул к краю. В волосах заиграл ветер, лаская слух едва слышимым мелодичным голосом. "Не Иоганн. Я - Вольфганг Амадей Моцарт". - Сальери! - он слышал, как дверь за его спиной распахнулась и громко ударилась о стену. Слышал настоящий испуганный голос императора. Чувствовал, как его грубо схватили за руки и, заломав их за спину, стащили с окна. Он даже не пытался сопротивляться, напротив - обмяк в чужих руках как кукла, полностью отдавая себя течению. Из уголка глаза скатилась слеза. Надо было сдаваться. - Посмотри на меня, - повинуясь властному голосу, Сальери пришлось даже без раздумий открыть глаза. Хоть самому ему было безумно страшно, он был уверен, что в глазах императора сейчас плескалось то же самое чувство. Он был уязвлен эмоциями. - Помогите мне... - Антонио самому стало противно от собственной никчемности. Но играть жалкого и беспомощного у него всегда получалось неплохо. К тому же, сейчас он был действительно... в отчаянии. И возможно это был единственный выход. Сохранение своей жизни стало невольным импульсом, инстинктом. - Спасите меня. Он жалостливо смотрел в глаза напротив ровно две секунды, после чего удар по затылку - и он уже не мог оставаться в сознании. Тело безвольно повисло в чужих руках, и так же его вытащили из комнаты и поволокли по коридору. Его Святейшество стоял посреди комнаты, где только что Антонио, его разоблаченный фаворит, без пяти минут пораженный, сделал то, что спутало ему все карты, сбило с толку, вывело из игры. По бледной щеке бессильно скатилась слеза. "Спасите меня".

***

- Сука, и где его черти носят, - уже который час бормотать себе под нос Моцарт, вышагивая от стены до стены, чтобы хоть как-то побороть паранойю. У него не было еды - живот уже крутило от голода - ему было одиноко, страшно, скучно. Он проспал всю ночь в спальне Сальери на его кровати, даже пытался читать, но это не могло отогнать тяжелой тревоги. Амадей уже серьезно подумывал о том, чтобы уйти из дома с теми деньгами, что должны были остаться вместе с первым письмом. Он несколько раз перечитывал его и неизменно думал о том, что Сальери не мог просто уйти и бросить его. Он бы так не поступил, даже несмотря на то, как был зол. Но что еще может быть причиной? В животе снова требовательно заурчало. Вольфганг бессильно простонал. - Ну пожалуйста, Антонио, возвращайся, - заскулил он, прилипнув к окну, но (удивительно) его мольбы не сработали. - Ну и иди нахуй. Вольфганг махнул рукой и спустился вниз, надеясь найти там хоть какие-то развлечения, но единственным, что могло приковать его взгляд был инструмент. Его вид казался знакомым, но Амадей не помнил, что с ним делать. Указательным пальцем Моцарт осторожно ткнул в клавишу и отдернул его, услышав протяжную ноту. В голову будто ударило током, и секунду он видел себя перед такой же клавиатурой, а рядом с ним - высокая тень. Амадей сел на кушетку, прикрывая глаза и осторожно касаясь другой ноты. Но ничего не произошло. Он хаотично потыкал разные черные и белые клавиши, но мало того, что воспоминания не приходили, звуки рождались крайне неприятные. Крепко зажмурившись, он попытался снова воспроизвести мелькнувшее воспоминание, повторяя движения, которые делал там и... увидел. Наконец увидел темную комнату. Наконец увидел себя. Наконец увидел отца, мать, поющую рядом сестру... и заиграл.