black moon blue sun.

      Так тянулись дни и пару недель, пролетевших подстреленной птицей над полем боя, ведь в месяце снова настаёт последняя пятница, когда Киму, как самому старшему, необходимо передать в руки короля доклад о состоянии границ, где штурм не прекращался даже ночью, но особенно сильно снова заносило лишь генерала.       Все долгие две с половиной недели Кван не переставал поражаться тому, с какой силой стал драться Сэюн, не обращая внимания на обеды, часы отдыха и осмеливаясь патрулировать в ночную смену, получал от младшего за то, что совсем себя не жалеет. А тому в ответ лишь бросались слова о том, что теперь некому жалеть, и Бёну каждый раз приходилось уходить с камнем на сердце, успокаивая себя лишь тем, что старший Ким хотя бы хорошо питается и спит пару часов в день.       День, в который он снова неосознанно хочет поскорее увидеть его улыбку, все также обыденно коснуться его рук, а может даже взъерошить игриво волосы, улыбаясь как последний дурак, и перестать жалеть о том, что находится рядом и улыбается через кровоточащие раны, от ножей на спине, которыми так щедро одарила его любовь. Его любовь безгранична, а дороги совсем нет, поэтому, не замечая, как из-за горизонта поднимается оранжевый диск, Юн доезжает до своего единственного убежища и маленького укрытия от мира сего, оставляя верного гнедого на привязи, и садится на все также уныло скрипящий порог дома.       Его обитель - самое дорогое, что у него было, пряталась высоко в горах, где склоны напоминали небрежно сточенные камни, разбившиеся лишь однажды и осевшие острыми осколками, на которых и держался летний и очень тёплый смешанный лес, пропадавший к пустынным холодным вершинам, где и находилось небольшое деревянное строение, уместившееся в двадцати метрах от обрыва, на самом краю которого всё ещё росла вишня. Цветя почти белыми лепестками, красиво слетающими с ветвей на ладони Сэюна, она пела тихую мелодию ветра, будучи его лирой, ведь, казалось бы, обычный шум, но звучал поистине волшебно.       Именно здесь он прятался от мира, мог отпустить свои чувства и освободить голову от тяжёлых мыслей, хотя и время на это не находилось, ведь взяв печать, надо выезжать в сторону дворца, но даже вставать с порога сил нет. Только преодолевая себя, удаётся встать и открыть двери, вдыхая запах сырости и грубого одиночества, лишь слабо улыбаясь портрету отца на стене, так тепло встречающего его каждый раз. Каждый обыденный раз, когда заходя в первую попавшуюся дверь, он находит свой кабинет два на два, где на полу стоит стол. На столе чернильница, кисть, пару листов, конвертов и печать, так заждавшаяся его с конца прошлого месяца. Ну и ещё дневник, где он отмечает даты, когда был дома и вкратце пишет, что происходило за время отсутствия, но на этот раз вместо страниц-двух выходит только два предложения: «Солнечное затмение не может длиться вечно. Скоро настанет твой час».       Выходя из дома, хочется вдохнуть аромат свободы, а не лилий и свежей мяты, от чего по коже проходит дрожь, заставляя нервно сглатывать. Да, прямо возле крыльца, у самых ступенек стоял он. Улыбчивый, все такой же бледный, слегка уставший, но как же ему идёт белый цвет, подчёркивающий его изящные черты лица, Ким замечает всё, до блеска в глазах и спускается по ступенькам, выдыхая без лёгкости. — Я знал, что найду тебя здесь, — опережает генерала король, держа руки за спиной и коварно улыбаясь, — В конце каждого месяца ты бываешь дома, так что это было не сложно, ну кроме того, что тут холодно. — Знаешь же, что в горах холодно, а все равно не можешь взять с собой накидку, — снимая свою, с лёгкой дрожью в руках, Юн накинул её на плечи Джуна и улыбнулся, когда тот довольный теплом укутался в неё, — Так зачем ты приехал в такую даль, да ещё и так рано? Тебе стоило выспаться и дождаться меня во дворце, тебе ведь плохо даются дороги, а ещё ты можешь заболеть, Джуни. — Надо отдать тебе кое-что и забрать отчёт, потому что это кое-что будет отнимать много времени и сил, а это значит, что мы долго не сможем увидеться, Юн-а, — он обменивает конверты в их руках, вкладывая своё в руки Кима и забирая его с докладом к себе в кармашек, чтобы позже прочитать, ну или просто полюбоваться красивыми выведенными буквами, как это обычно бывает, — А теперь мне надо ехать обратно.       Они долго стояли и спорили, когда Джун пытался вернуть накидку Сэюна, но тот припирался и в конце концов всё равно не отпустил его без неё, зная что только по горам ехать час, а этот парень всё ещё слишком легко перемерзает и без того часто болеет, что совершенно не греет сердце. Как и та мысль, что же важного могло лежать в таком красивом конверте, подписанном Джуном собственноручно.       И лучше бы он никогда его не открывал, никогда не видел этот кусок бумаги, который прямо на пороге, заставил его сползти по стене, обессиленно смять и выбросить подальше то, что задело его за остатки живого и погасило последние надежды, оставив воспоминания тлеть где-то внутри, в этой необъятной пустоте, которая пожирала его с головой.       Что же такого важного было там? Приглашение на свадьбу, третьим днём третьей недели июля, когда именно в тот день они сказали, что он принадлежит им, в этот день они стали для друг друга луной и солнцем, пережив полнолуние и солнечное затмение, которое не заканчивалось для Юна до сих пор, как будто солнце не хотело больше светить, потому что так и было.       Этот день был самым важным в году, так как каждый раз они откладывали все дела и вместе отдыхали в их любимом месте в недрах сада, разжигая костёр и рассказывая все те же страшные истории с границ. Сэюн получал заветный щелбан и не мог скрывать своё счастье в такие моменты, потому что спустя годы они оставались вместе, а теперь всё было разрушено. Все что оставалось от слова счастье разорвали на куски совсем живым, и прибывая в состоянии нирваны, Ким даже не замечал, как раны одна за одной открывались на теле, и крепкие швы, сделанные утром, просто расходились, как и состояние Кима. Впервые в жизни, он не чувствовал, как истекал кровью, не чувствовал абсолютно ничего, кроме того, что на грудь снова давит и дышать становиться тяжело, что воздух в комнате тяжелеет и заканчивается, а в глазах, кажется, темнеет.