Заметки на полях

      Саске привалился к стеллажу. Надо было выровнять дыхание. Кровь агрессивно билась в висках до отупляющей боли. Он поборол желание съехать вниз: и так проявлял слабость — жмурился. А расслабляться было нельзя. Донна, несмотря на всю её немощную беспомощность в их первую встречу, была противником совсем не его уровня. Только что он получил самые весомые тому подтверждения.       «Какую из дочерей тебе вернуть?»       Этот вопрос выбил почву из-под ног. Какую? У него была всего одна дочь, и именно её, единственную, он хотел получить обратно. А теперь Сарад стало бесконечно много, и забрать из них он мог лишь одну. Даже сейчас, осознав своё положение, Саске всё ещё надеялся, что к нему вернётся единственная настоящая Сарада. Так бы не было нужды делать чудовищный выбор. А так, что ему требовалось сделать? Какую выбрать, когда настоящие все? Все разные до того, что даже смешно, что они — один и тот же человек. И все одинаковые настолько, что выбор практически невозможен. Он должен был выбрать дочь… это даже звучало мерзко. Настолько, насколько это вообще представлялось возможным. И тем не менее, он был должен.       «Какую из дочерей тебе вернуть?»       Первая мысль после осознания ситуации во всей её неприглядности — «сильную». Это была мысль главы клана. Мысль шиноби, которому не раз и не два доводилось сталкиваться в бою с силой превосходящей. Мысль человека, который знал, что нет чувства более поганого, чем беспомощность, вызванная слабостью. Ему нужна была сильная Сарада, ведь только сильные выживают в их мире.       А потом в Саске шевельнулось нечто такое, что не руководствовалось рациональными суждениями и логикой. Комок из нетрезвых чувств, набитых под завязку эмоциями. Даже не комок — комочек. Но именно он давал Саске моральное право звать себя отцом. И именно он диктовал Саске выбрать ту Сараду, которой эта избранность жизнь облегчит.       «Какую из дочерей тебе вернуть?»       А в итоге Саске ответил «сильную». В глазах Донны читалось язвительное «так и знала». Но даже это не освободило Саске от того гадкого выбора, который, казалось бы, он уже сделал. Сделал, заглушив в себе голос того треклятого комочка. Ведь Сарада — наследие Учиха. Ведь она — будущее мира шиноби, как бы то вычурно и пафосно ни звучало. Ведь рано или поздно ей придётся познать беспомощность слабости, иначе она никогда не будет способна защитить то, что ей дорого. Донна недобро захихикала и снова задала чёртов вопрос.       «Так какую из дочерей тебе вернуть?»       Это же Сарада… каждая из них — Сарада. Его дочь. И дочь Сакуры. И пусть она ребёнок нового мирного времени. В ней есть всё, чтобы стать сильной. Поэтому «сильная» — не ответ. Поэтому Саске всё ещё должен был выбирать из бесчисленного множества.       Дыхание почти выровнялось, но головная боль не унималась. Даже привычка прогонять и обрабатывать условно немыслимые объёмы информации за секунды благодаря Риннегану и Шарингану его сейчас не спасала. Донна показала ему всех «сильных» Сарад. Жестокая грубая насмешка: этих Сарад насчитывалось десятки сотен.       В один момент полоумная исследовательница, вызывавшая у Саске ассоциации с Орочимару, засунула ему в голову представление о происходящем в паре тысяч параллельных миров. Немыслимо… и больно — мозг обычного шиноби, будь обладателем хоть Риннегана, хоть Бьякугана, на подобное рассчитан не был. Саске медленно разгребал всю ту информацию, которая на него свалилась. Медленно — всего по десятку миров за пару секунд. А Донна видела это всё постоянно и непрерывно оценивала ситуацию. Нет, она видела даже больше, ведь ему показали лишь миры с «сильной» Сарадой. Хотя Саске был более чем уверен, что таких миров абсолютное большинство. Только вот от этого выбор не становился легче.       — Сколько у меня времени?       — Сколько угодно, — задорно сверкнула глазами Донна.       — Если я затяну, ситуация в этих мирах успеет значительно измениться. Моё представление о том, что там происходит будет уже неактуальным, — Саске был слишком уверен в этом предположении, чтобы добавить вопросительную интонацию.       — Ты сильно заблуждаешься, Учиха Саске, — с прежней весёлостью, носившей флёр маниакальности, ответила Донна. — Там могут пройти годы, а для нас — ни секунды. У нас могут пройти годы, а у них время не сдвинется ни на миг. Решение — за мной.       — И что ты решила? — Саске с трудом сдержался от угрозы в голосе, но богоподобное существо, которое являла собой Донна, чётко её прочло и растеряло весь свой жуткий позитив.       — Я дам тебе время, Учиха Саске.       — Сколько?       — Это тебе решать, — и она уткнулась носом в свой трактат, ясно обозначив, что диалог закончен.       «Какую из дочерей тебе вернуть?»       Саске по-прежнему не знал, что ответить. Миры разворачивались перед ним один за другим, и Саске видел в них одну и ту же картину, нагонявшую жуткий трепет. Мир после поражения в войне. Сотни плюс-минус одинаковых измерений, охваченных дурманом культа Кагуи. А в них — Сарада, то отчаянно плачущая в голос, то омертвевшая от апатии, то разносящая остатки Кумо в ярости, то вскрывающая себе горло кунаем… эти Сарады сильные, но сломленные — парадокс. Были и те, кто истерично смеялся, теряя рассудок на глазах Саске в каком-то неведомом ему далёком мире. А были те, которые рассуждали жестко и трезво, не позволяя себе пойти на поводу у эмоций. Они выясняли подробности войны, искали уцелевших, которых не было, выуживали столь тщательно скрываемую информацию… продолжали бороться.       И сквозь все эти бесконечные постапокалиптичные виды режущими, яркими пятнами в сознание врывалась информация о тех редких мирах, где исход оказался иным. Лишь одна история, подобная известной Саске. В прочих разрушали Скрытый Камень. В иных — Коноху. Главной их отличительной чертой была лишь победа над Кагуей. Саске не понимал, почему в этих мирах Сарада была старше, почему проходила войну с остальными, а не обнаруживала себя на останках загубленного её присутствием мира. Но это было не важно. Девять более ярких историй с относительно счастливым финалом Саске не интересовали: там был жив он сам другого возраста, и потому для него вход туда был закрыт.       Время тянулось, как поставленная на покадровую промотку кинолента. Рывками, замирающими на пару секунд и сменяющимися на почти идентичное изображение. Саске перебирал варианты. Отсеивал, возвращал, снова перебирал… Мучительное занятие. Его неумолимо окутывала беспомощность. Знакомая и мерзкая, казалось оставшаяся давно в прошлом. Та самая, через которую следовало пройти и Сараде, чтобы стать сильной. Саске чувствовал себя шестнадцатилетним импульсивным мальчишкой с застланными жаждой мести глазами, которому рассказали «правду об Итачи». Хотелось рвать и метать вместо того, чтобы мучительно разбираться и искать наилучшее решение.       Он всё время замирал на одной и той же Сараде. На конкретном мире, который накрепко засел в его сознании ещё тогда, когда Донна всем скопом вывалила на него информацию. Эта Сарада сильно выделялась. И выделялась она плохо. Жгучая ненависть в глазах делала её отличной от остальных. Жажда мести, противный горький вкус которой Саске до сих пор порой ощущал на корне языка. Удивительно, что при такой наследственности лишь одна Сарада поддалась этому чувству. Удивительно, но зато так было проще. Даже слишком. Потому Саске и медлил. Потому и перебирал бесконечное множество вариантов, будто ещё не принял решение. Ведь именно этой Сараде её избранность жизнь облегчит, не даст совершить роковых ошибок, которые одну за другой Саске допускал в своей юности.       «Итак, какую из дочерей тебе вернуть?»       И всё же тот эмоциональный клубок из нерациональных чувств имел над Саске бо́льшую власть, чем он раньше мог предположить. Из всех Сарад его выбор пал не на сильнейшую, которая призвала Хокаге и уже искала зацепки в Конохе, а на ту, которой его вмешательство могло помочь… Впервые Саске осознавал, что отчаянное жалобное «папуля» и слёзы в красных, мерцающих от Шарингана глазах задевали его за живое. И именно из этих чувств свился тот отрицающий трезвость мышления комок, который руководил Саске в это мгновение.       «Какую, Учиха Саске?»       «Ту, которой я могу помочь», — Саске не сказал это вслух, но показал Донне тот самый мир.