***
Это оказалось сложнее, чем представлялось Матсукаве. Складывалось ощущение, что Ханамаки разговаривает на другом языке, хотя нет — сразу на нескольких. Они уже неделю встречались в парке, но к общему знаменателю понимания так и не смогли прийти. И лишь дети, которых, как оказалось, Ханамаки просто обожал, понимали его с полувзгляда, охотно лепеча на своём детском и что-то уверенно ему отвечая на жесты и мимику. А мимика у Ханамаки — это что-то с чем-то! Живая, текучая и выразительная настолько, что Матсукава чувствовал себя безэмоциональным инвалидом. Но ему нравилось наблюдать за Ханамаки, а ещё больше — слушать его смех. О да! Тот умел смеяться: на одном выдохе, с перепадами громкости, отрывисто или свистяще-тихо. Матсукава всегда терялся от неожиданности, но Ханамаки это мало волновало — он просто оставался искренним в своих чувствах. И это подкупало, заставляя тянуться к нему — тёплому, вздорному, насмешливому и… надоедливому! Матсукаве иногда казалось, умей Ханамаки говорить — не затыкался бы. Поначалу избегать навязчивого общения было легче. Ханамаки приходилось довольно долго рыскать по парку за шифрующимся Матсукавой, но потом он быстро просёк его любимые точки и моментально отыскивал. Через пару дней Матсукава сдался и первым предложил обменяться контактами, чем неимоверно обрадовал Ханамаки и подписал сам себе приговор на вечную головную боль от попыток правильно растолковать написанное. Зато хоть экран телефона больше никто не тыкал ему в лицо, а своеобразная пикировка с Ханамаки превратилась в ежедневную забаву, прекрасно отвлекающую от учёбы и проклятущих цифр. Матсукава и не заметил, как со временем стал нервничать, когда Ханамаки опаздывал или долго не находил его. Он постоянно просеивал взглядом толпу прохожих, выискивая светло-каштановую макушку, а по вечерам перечитывал их переписку, с каждым разом всё больше и больше улавливая глубокий смысл построения фраз и картинок. Необычное мышление и своеобразное чувство юмора вызывали в нём теперь не только улыбку, но и восхищение оптимизмом и упорством Ханамаки. Правда иногда его упорство переходило всякие границы. Ну вот зачем настаивать на том, чтоб они заказали свиной рамен, когда Матсукаве хочется куриного? Все аргументы давно уже погребены под чередующимся картинками с петухом, больше похожим на ощипанного павлина (Матсукава просто не нашёл изображения курицы), и огромным мясистым рылом в луже крови и с торчащим между ушей топором. И когда Ханамаки настойчиво продемонстрировал официантке именно это изображение, Матсукава понял, что обедать им придётся в другой раменой. О том, что можно было включить логику и каждому заказать своё, Матсукава осознал только к выходным, когда в очередном споре с Ханамаки выяснилось, что у них нет ничего общего во вкусах. Оказалось, они настолько разные, что даже Хайба удивлялась, почему они ещё не поубивали друг друга. А вот не дождётся! И потом, общее у них всё-таки было. Давно заметив за собой привычку постоянно прикасаться к Ханамаки, Матсукава неожиданно понял, что и тот не упускает возможности ткнуть его в плечо, толкнуть в спину, тронуть запястье или смахнуть прилипшую к щеке травинку. Оба делали вид, что ничего примечательного не происходит, но отказываться от странной игры не собирались. И Матсукава не хотел задумываться над последствиями, старательно отгоняя прочь рациональные вопросы «для чего? и что дальше?». Вздохнув, он перелистнул страницу учебника и вновь погрузился в изучение графиков, надеясь, что у Ханамаки хватит такта не отвлекать его хотя бы сегодня. Нет, ну… Вот какого чёрта, прекрасно видя, что Матсукава наглухо завис над формулами, дёргать его за штанину и тянуть из благодатной тени на солнцепёк?! Мороженое? Ещё бы газировку купить попросил! Но Ханамаки никогда не просил; всё, что ему требовалось, он покупал сам, а Матсукаву отвлекал просто из вредности, утверждая, что: скрюченный человечек на больничной койке — знак равенства — жирный косой крест — дерево, лавочка, солнце, мороженое. — Ты бы ещё надгробную плиту пририсовал, — фыркнул Матсукава, толкая его в бок и выбирая мороженое: себе шоколадное, Ханамаки — ванильное. Жест вопроса отвлёк от распечатывания обёртки. М-да, Матсукава, конечно, постепенно стал понимать простейшие движения, но всякий раз чувствовал себя непроходимым тупицей, когда Хайба с восторгом рассказывала, сколько нового выучил Ханамаки. — Вот. Картинка с плитой и надписью «R.I.P.» заставила Ханамаки нахмуриться и в ответ продемонстрировать два ряда смайлов, крутящих у висков пальцами. Злобно хмыкнув и в один присест проглотив остатки подтаявшего лакомства, Матсукава, значительно расширивший в своём телефоне галерею смайлов, с силой вдавил подушечкой пальца на нужную рожицу — презрительно сморщившегося «колобка» с высунутым языком — и тут же словил подзатыльник. Реально охренев от подобной наглости, Матсукава вскипел яростью, сжал кулаки и… на спринтерской скорости рванул по газонам вслед за удирающим и громогласно смеющимся Ханамаки. Вот только он не учёл, что коварные лавочки, спрятавшись за кустами и цветами, не поторопятся покинуть насиженные места, шарахаясь из-под ног несознательного бегуна. Всхлипывая разбитым носом, Матсукава сидел на траве, прислонившись к дереву, и злорадно строил из себя помирающее тело, из-под ресниц наблюдая, как суетится Ханамаки, отправляя Хайбе смс-ки. Та примчалась минут через десять с пакетом льда, бинтом и пластырем. Где она взяла лёд, Матсукава, кайфуя на коленях Ханамаки под мерные раскачивания, не хотел знать. Он готов ждать, пока на его лбу-переносице не растают все ледники мира, лишь бы чуткие пальцы и дальше продолжали поправлять пакет и гладить его по волосам. — Здоровые лоси, а ведёте себя как дети! — проворчала Хайба, наклеив пластырь. — Ты бы его к себе в студию сводил, что ли… Хиро! Ты меня слышишь? — Она потрясла того за ногу и, выразительно проговаривая губами, повторила слово «студия». Матсукава заинтересованно приоткрыл глаза, но тут же их закрыл — сомнение на лице Ханамаки шкрябнуло по сердцу обидой. А с другой стороны, кто они друг другу? Случайные знакомые, разбавившие свой досуг совместным общением, не больше. А личная жизнь — это уже за гранью обычного приятельского доверия. И, наверное, им не стоит так далеко заходить, ведь лето скоро закончится. Как и этот парк, и ежедневные встречи, и обилие цветных картинок в телефоне. Рутина будней затянет Матсукаву в болото учёбы, а Ханамаки вновь вернётся в сложный мир людей с ограниченными возможностями, где Матсукаве не будет места. Наверное. Они ведь даже ещё не пробовали. Мысль ужаснула своей нелогичностью. Что именно они должны пробовать? Матсукава сглотнул скопившуюся во рту слюну и мягко отстранился от Ханамаки, поднимаясь на ноги и смотря на него сверху вниз. Дружить? Любить? Жить вместе в тишине на двоих? На двоих — звучит волшебно. Чёрт-чёрт-чёрт, о чём Матсукава вообще думает! И потом, это же безумно сложно. Придётся изменить свои взгляды, привычки, планы на будущее; огрести от родни и знакомых тонну насмешек и осуждения. И дело не только в том, что Ханамаки парень, а в том, что он отличается от нормальных людей… Глупые предрассудки. Ничем он не отличается. Или Матсукаве просто плевать. Потому что он влюбился.***
Причём, окончательно и бесповоротно. Потому что студия. Та самая загадочная студия, куда Ханамаки, жутко нервничая, сцепляя-расцепляя пальцы и постоянно роняя телефон, всё-таки его пригласил. Матсукава искренне не понимал глупых страхов, объективно считая, что чуткий и позитивный по натуре Ханамаки просто физически не мог нарисовать картину в стиле «палка-палка-огуречик». Вот только студия оказалась не художественной, а танцевальной. Изумлению Матсукавы не было предела. Как? Почему? — …ученики. Не базовые группы, конечно, а вполне себе состоявшиеся танцоры, — бесперебойно трещала Хайба, не обращая внимания на столбом стоявшего посреди зала Ханамаки и задумавшегося Матсукаву. — Хиро отрабатывает с ними танцевальные элементы, иногда даже умудряется помогать с постановкой хореографии. Покажи ему, Хиро, покажи! — Хайба настойчиво подёргала того за рукав футболки и кивнула на встроенную в стену акустику. Ханамаки покраснел. Мило. Матсукава постарался спрятать улыбку, подсознательно понимая — что бы сейчас не происходило, для Ханамаки это важно, и его напряжённый взгляд на Матсукаву только подтвердил предположения. Неожиданно для себя Матсукава проникся ситуаций, открыто и прямо посмотрел в глаза Ханамаки и чётко проговорил «пожалуйста». Да, он действительно хотел увидеть всё, что Ханамаки согласится ему показать. А ещё… Впервые Матсукаве захотелось, чтобы шебутная Хайба провалилась сквозь землю. Потому что она портила момент. Но, видимо, что-то такое ощутив, Хайба просто сама включила музыку и отошла к дверям, потянув за собой и Матсукаву. А Ханамаки продолжал стоять посреди зала, бесконечно отражаясь в зеркалах и чуть покачиваясь. Матсукава понятия не имел, что за композиция сейчас играла, но она, несомненно, завораживала рваным ритмом, удивительно гармонично сочетавшимся с плавными переходами. Но все мысли о музыке потеряли своё значение с первым шагом распрямившего плечи и выгнувшего спину Ханамаки. Чёрт знает, как назывались все те элементы, которые с непередаваемой грацией и страстью исполнял Ханамаки. Чёрт знает, что Ханамаки творил с душой и сердцем заворожённого танцем Матсукавы. Чёрт знает, как… как… — Как он это делает?! — взвыл схватившийся за голову Матсукава, не понимая, почему не умеющий слышать Ханамаки танцует в ритм, не сбиваясь ни на шаг. — Понятия не имею, — ответила Хайба, пожав плечами. — Хиро называет своё особое состояние «слушать тишину», и никак иначе. — Потрясающе, — прошептал Матсукава, выворачиваясь наизнанку от пронзительного, мельком мазнувшего по его лицу взгляда. Хотелось закричать: «Ты потрясающий, Хиро!» Но он мог только молчать, хаотичными мыслями проживая каждую ноту, каждый взмах, каждый изгиб… Казалось, что это не Ханамаки танцует под музыку, а музыка танцует вслед за Ханамаки. Наверное, именно здесь Матсукава и падёт жертвой невероятного притяжения Ханамаки, который всем телом пел: «Танцую для тебя», — не понять столь искреннего откровения невозможно. И Матсукава понял. Будто во сне приблизился к остановившемуся Ханамаки, на миг прислушался к сбившемуся дыханию, а потом поцеловал. Без всякой осторожности или ненужной сейчас нежности, а со всей нерастраченной страстью, наличие которой Матсукава раньше в себе и не предполагал. Неожиданно жаркий ответ вообще отключил разум, заставив взвыть инстинкты, призывающие бороться, доказывать, доминировать… И Ханамаки сдался, позволив Матсукаве вести их странную пару в другом танце. Сногсшибательно. Упоительно. Невероятно. — Кхм-кхм, — очень даже деликатно прокашлялась Хайба, напоминая о своём присутствии. — Вы бы слегка притормозили, ребятки… Что она там дальше говорила, Матсукава не стал слушать, охреневая от самого себя и шокировано пялясь на припухшие губы Ханамаки. Тот выжидательно смотрел в ответ, ощутимой тревогой что-то безмолвно спрашивая. Матсукава отступил на шаг. Ещё. Ещё. — Мне, кх-кх, — он не узнал собственного голоса, — надо подумать. Матсукава практически вылетел из студии, и вся печаль понимания и насмешливая ирония во взгляде Ханамаки достались лишь сочувственно погладившей его по плечу Хайбе.***
Думать не хотелось и не моглось. С чего бы Матсукава не начинал, всё в итоге скатывалось к воспоминаниям о поцелуе. Он не приходил больше в парк, не писал сообщений и пытался трезво оценить ситуацию. Наверное, Ханамаки тоже решил предоставить ему полную свободу выбора, раз за последние три дня телефон Матсукавы ни разу не вздрогнул от вибраций и не украсил экран очередными смайлами. Сложно. Ну почему всё так сложно?! А утром четвёртого дня Матсукава обнаружил себя на пороге студии. Постучать — бессмысленно, толкнуть дверь — необратимо. Тогда что он тут делает? Сходит с ума и посылает к чёрту всех и вся.***
Ханамаки обнаружился неподвижным на полу: круглые наушники, закрытые глаза и до побелевших костяшек сжимавшие телефон пальцы. Матсукава разулся, бесшумно (хотя какой в этом смысл?) приблизился и замер, разглядывая обострившиеся черты лица своего знакомого незнакомца, перевернувшего с ног на голову его жизнь за каких-то пару недель солнечного лета. «Что ты делаешь?» Ханамаки вздрогнул, приподнялся, открыл глаза и уставился на Матсукаву, а потом медленно поднёс к лицу телефон и прочитал. Он долго гладил пальцем экран, задумчиво пялился в потолок, переводил взгляд на Матсукаву, но отвечать не спешил. И когда Матсукава уже готов был задохнуться от отчаяния, мелодичная трель входящего сообщения мгновением разрушила всё напряжение. «Слушаю тишину». С облегчением выдохнув и неуверенно улыбнувшись, Матсукава опустился на пол, улёгся рядом и сделал то, что давно хотел: взял Ханамаки за руку и переплёл его пальцы со своими. Секунда, две… и ответное пожатие обрушило Матсукаву в тишину вслед за Ханамаки. Но почему-то он был уверен, что стук его сердца Ханамаки всё-таки слышит.