***
Ужин почему-то тяжело осел в желудке, ощущаясь неподъёмным камнем. Что не так? Ушиджима мысленно перечислил съеденные продукты, убедился, что от режима ни на калорию не отошёл, и задумался о причине. Перестарался на тренировке? Заболел? Невозможно. Сердце неожиданно сделало кульбит, и живот вновь свело. Хм. Неужели волнуется? Глупость какая. Да, Ойкава редко приезжал в Токио, иногда даже не предупреждая, но свой завтрашний прилёт подтвердил ещё неделю назад. Или он просто соскучился до такой степени, что скатился в любовный мандраж? Ушиджима улыбнулся в ладони, умывая лицо, и встряхнул головой, избавляясь от капающей с чёлки воды. Не мешало бы подстричься, а то настырные пряди уже в глаза лезут. Мазнув взглядом по отражению в зеркале, он неожиданно поймал себя на мысли о том, что хочет спать. И очень сильно. До такой степени, что не заметил, как, едва успев раздеться, упал на кровать и зарылся лицом в подушку. — Спи, человек, спи-и-и… Сон — лучшее лекарство, ха-ха. Правда, братец? — Цуму, пожалуйста, не надо. Я прошу! — Спи-и-и… Я твой самый долгожданный сон. Всего лишь сон, человек. — Цуму! — Просыпайся. Сквозь полудрёму Ушиджима зачем-то начал считать. Мягкие поцелуи вдоль позвоночника медленно, но верно пробуждали от вязкого сна. Шесть, семь… В бедро упёрся эрегированный до каменной твёрдости член. С трудом приоткрыв глаза, Ушиджима перевернулся на спину и схватил за плечи улыбающегося Ойкаву. Наверное, ему всё-таки снится — и Ойкава, и улыбка, и облизывающий губы язык. Потому что никогда… В сексе Ойкава всегда был пассивен. Он охотно откликался на ласки, делал всё, о чём просил Ушиджима, но никогда — никогда! — не проявлял инициативу, а тут… Ойкава погладил удерживающие его руки, заставив чуть ослабить хватку, склонился и жадно атаковал рот Ушиджимы, творя языком и губами такие безумства, что возбуждение не просто омыло тело, а буквально кипятком ошпарило. Невозможно! Но упускать такой шанс Ушиджима не собирался. Что бы там у Ойкавы в голове не перемкнуло, отказаться от давящей настойчивости желания не проявлялось. Впервые за время их отношений Ушиджима ощутил, каково это — поддаваться чужой страсти, не подсказывая и не прося, потому что Ойкава сам всё знал и делал. От него странно пахло — незнакомо, волнующе, — но сумасшедшие поцелуи и засосы на ключицах здóрово отвлекали от реальности. Ушиджиме нравилось, и он не стеснялся показывать это разгорячённому Ойкаве, согласованно ведя одну игру на двоих. И если это сон, то пусть он не оборвётся на сáмом сладком. Кончик языка закружил по головке, глубоко толкаясь в щель; пальцы сомкнулись у основания члена, мерно пожимая и поглаживая; мокрый от скопившейся слюны рот всосал потёкший смазкой член до середины. Ушиджима рефлекторно дёрнул бёдрами, напряг живот и запустил руку в шелковистые пряди Ойкавы, массируя подушечками пальцев кожу головы. Язык активно натирал член в неглубоком минете; губы скользили по стволу, иногда с причмокивающим звуком собирая слюну; чувствительная головка безостановочно тёрлась о нёбо. Полустон-полувыдох сорвался с приоткрытых губ, и Ушиджима не вытерпел — сам толкнулся в рот, стремясь проникнуть глубже. Ойкава невнятно хмыкнул, понятливо кивнул и расслабил горло. Пока Ушиджима, осторожничая с фрикциями, наслаждался минетом, Ойкава подключил к ласке руки, оглаживая его бёдра и бока, постепенно поднимаясь выше, к груди, и зажимая пальцами соски. Всё, как Ушиджиме нравится. И ему стоило огромных усилий не сорваться, чтобы взять дело в свои руки. Слишком необычно, слишком возбуждающе, слишком много непривычного Ойкавы. Это сводило с ума. Хотелось зацеловать до смерти, зализать до стёртой кожи, затрахать до сорванного в хрипах горла. Чёрт. Ойкаву просто хотелось! Ушиджима резко вынул член изо рта Ойкавы, перехватил того под мышками и потянул на себя. Невероятно возбуждающе — ощущать тяжесть его тела, притираться членами, мокро и шумно целоваться… И нечего хихикать! Он же так соскучился, так ждал. Ойкава обнял его за шею и раздвинул ноги, упираясь коленями в разворошённую постель и позволяя члену Ушиджимы удобно расположиться между ягодицами. Тоже ждал и готовился? Руки сами собой потянулись к раздвинутой заднице, тут же запустив пальцы в промежность — липко и влажно. Чуть приподняв Ойкаву за бёдра, пальцами удерживая сжатый ягодицами член, Ушиджима задвигался, потираясь, скользя и дурея от одной только мысли, что можно в любой момент прекратить пытку и заполнить собой горячее нутро. Ойкава жил вместе с ним, всем телом ластясь, изгибаясь, безостановочно целуя и сексуально постанывая. Ушиджима прикусил Ойкаву за подбородок, лизнул в губы, поцеловал глаза и, не сдержавшись, обнял, сжимая до приглушённого «ох-х» и ответных объятий. Подмять бы сейчас это ходячее преступление под себя да вставить по яйца, но Ойкава и тут его опередил. Удерживая член Ушиджимы у основания, он ещё немного подразнился, то вжимая головку в сфинктер, то вновь обламывая с проникновением, а потом с одного захода насадился на длинный ствол, удобно выгнулся и без разгона установил планку высокого ритма. Вести Ушиджиме он не позволил, с чувством глубокого удовлетворения раскачиваясь на его члене так, что, казалось, сотрёт всё напрочь. Но Ушиджима и сам горел, сорвано дышал и залипал в их общую страсть, последними крохами самообладания пытаясь не сорваться. Такой невероятно красивый и отзывчивый, громко стонущий и фантастически раскрепощённый. Его персональный свет, его Ойкава — буря эмоций и бездна чувств. Это точно сон. Не желая просыпаться, Ушиджима ловил момент. Удерживаясь на грани, он голодным хищником наблюдал, как мелькает в унисон с бешеными скачкáми зажатый в кулаке член Ойкавы, и старательно отбрасывал собственное желание обкончаться прямо здесь и сейчас. Ойкава увеличил громкость, заходясь в выкриках-стонах. Он засунул себе в рот два пальца и активно засосал, иногда приоткрывая рот и пошло слизывая слюну. И безотрывно глядя в глаза Ушиджиме. Выдержка улетучилась в момент первого спазма задрожавшего в оргазме Ойкавы. Не обращая внимания на закапавшую сперму и струной натянутое тело, он в разворот прижал Ойкаву животом к постели, навис сверху, раздвинул ягодицы и грубо вторгся в растраханный анус. Сейчас ему плевать на всё, кроме крепко засевшей в голове картинки распластанного под ним Ойкавы и его белой задницы с чёткими отпечатками пальцев. Надсадно хрипя и смаргивая капельки пота, Ушиджима отчаянно быстро задвигался, взглядом прикипев к блестящему от смазки члену, вновь и вновь вонзающегося в упругую плоть. Чёрт. А ведь он без презерватива. Ойкава раньше никогда не разрешал… м-м-м! Кончил Ушиджима мощно и обильно, забываясь в хрипах и невероятном облегчении. Невыносимо. Удивительно. Прекрасно. Перехватив Ойкаву за живот, Ушиджима боком завалился на постель вместе с ним, прижался, закинул ему на бедро ногу и уткнулся носом в затылок. Ойкава неожиданно повернул голову, поймал его взгляд, подмигнул и улыбнулся. Отлично. Второй заход? — Размечтался. Спи-и-и, человек, спи. Хватит с тебя… Изменник, ха-ха! И Ушиджима уснул. Крепко-крепко. Как могут спать только абсолютно счастливые люди.***
Утром Ойкавы рядом не оказалось. Лишь смятые простыни и запах секса напоминали о бурной ночи. Но это уже немало, а то Ушиджима даже проснуться нормально не мог, пытаясь разграничить бредовые видéния с реальностью. Сердце глухо бýхнуло в груди, улыбка невольно растянула губы, настроение — зашквар позитива. Надо же, оказывается, он и такие слова знает. Наверное, понахватался от Ойкавы. Что оно, кстати, значит? Ладно, потом спросит. Закончив с утренними процедурами и ограничившись стаканом смузи, Ушиджима оделся для пробежки и, лучась не желающей сходить с лица улыбкой, привычным маршрутом направился в парк. Где может находиться Ойкава, думать не хотелось. По правде говоря, Ушиджима рассчитывал на очередной сюрприз — ну не могло же ночное безумие закончиться так просто! …Квартира встретила гулкой пустотой, немного притушив пожар в груди Ушиджимы. Что случилось? Ведь… В замкé скрежетнул ключ, послышались тихая ругать и дребезжание чемоданных колёсиков. Хлопок, вздох в голос и мелодичное бренчание потревоженной ключницы. — Я дома. Иногда казалось, что Ойкава специально насмешничает с этим извечным «я дома». Правда не понятно — над кем? Квартира Ушиджимы домом для него не являлась и больше походила на гостиничный номер, где у Ойкавы имелась бронь. Ничего против Ушиджима не имел, да и потом, надо же им где-то встречаться, а в Японию Ойкава имел возможность прилетать чаще, чем Ушиджима в Аргентину. Отношения на расстоянии ни одного из них не пугали и полностью устраивали, пусть и хотелось быть ближе. Ушиджиме. Хотелось ли этого Ойкаве — неизвестно. На тему чувств они ни разу не говорили: Ушиджиме казалось, что в этом плане между ними и так всё понятно, а глупая романтика мешала обоим. — Ты чего такой мокрый? С пробежки, что ли? — Ойкава устало потёр лицо, разуваясь в прихожей. — Вообще-то, мог бы встретить меня. Даже странно, что ты этого не сделал, хотя я тебе ещё вчера написал, что вылет задержится на полдня, и в Токио я буду только утром. — Ойкава прислонился плечом к стене, сложил руки на груди и сердито уставился на оторопевшего Ушиджиму. — Такое чувство, будто я разговариваю сам с собой. Эй, Ушивака-чан, приё-о-ом… Заморгав в ответ на помахивания ладони перед лицом, Ушиджима развернулся к комнате — кровать на месте, как и смятые простыни; вернулся к разглядыванию Ойкавы — засосов на его шее, а он их точно там оставлял, не обнаружилось; посмотрел на чемодан и бирки — сегодня, — острый взгляд безошибочно разглядел дату прилёта. Что за чертовщина?! Шаг, хлопок ладонью по стене у головы растерянного Ойкавы, пристальный взгляд и поцелуй. Холодные губы дрогнули под напором, согласно приоткрылись и впустили ищущий непонятного чего язык в рот, постепенно и весьма неохотно отвечая. Типичный Ойкава, долго поддающийся разогреву. Ушиджима на толчок в грудь не среагировал, продолжая целовать и теснее прижиматься. Он приобнял Ойкаву за плечи, постепенно заводя руки ему за голову и переплетая пальцы на затылке. Ответных объятий Ушиджима не дождался. Поцелуй сошёл на нет одновременно с всплеском раздражения в карих глазах. — Ты воняешь пóтом, — сморщил нос Ойкава, попытавшись увернуться; не вышло. — Прими душ, а я пока завтрак приготовлю, — предпринял он ещё одну попытку. Ушиджима чуть отстранился, обхватил ладонями лицо Ойкавы и большими пальцами погладил бледную кожу на заострившихся скулах. Мягко поцеловал, нежно прижавшись губами, и прислушался — дыхание ровное, тихое. Неверяще посмотрел в глаза, с разбегу плюхаясь и утопая в безразличии, тут же сменившимся наигранным интересом и добродушием. — У тебя что-то случилось? Участие в голосе ощущалось, но сердце не верило — оно внезапно прозрело. Яркие, цветные и до жути подробные картинки замелькали перед глазами: Ойкава ночью, Ойкава днём. Ночь. День. Ночь. День. Как лепестки ромашки: любит — не любит. Ночь — любит, день — … Никогда не любил. Всё их прошлое, все их так называемые «отношения» обрушились гнётом обиды на сознание Ушиджимы, выбив воздух из лёгких. То, что случилось этой ночью — в бреду, не иначе, — никогда не повторится. Наверное, Ушиджима так долго выдавал желаемое за действительное, что в конце концов сам себе придумал того Ойкаву, который на одну ночь подарил мнимое счастье, не совместимое с продолжавшими вспыхивать в памяти картинками их редких встреч. Внешне Ушиджима ничем себя не выдал, не дрогнул и мускулом перед открывшейся правдой. Он перебирал прядки каштановых волос, кончиками пальцев гладил лицо Ойкавы и прижимался своим лбом к его, испытывающе заглядывая на самое дно настороженно следивших за ним глаз. Внутри Ушиджимы всё умирало. Не резко, нет. Постепенно, губительно медленно, с корнем выдирая чувства и растаптывая ошмётки сердца, умоляющего о надежде. Удушающим захватом боль сдавила горло. Надо сказать. Важное? Нужное? То, что давно следовало сказать? Боль рассыпалась в труху, явно собираясь в ближайшем будущем «наградить» Ушиджиму иными чувствами. Надо сказать. Злое, грубое, обвиняющее? Ладони больше не удерживали лицо Ойкавы, лишь пальцы до последнего не желали разрывать несуществующую нить. Надо сказать. Что? Ещё немного, пожалуйста. В последний раз провести огрубевшими подушечками пальцев по щекам, очертить контур губ, мазнуть по подбородку… Руки безвольно опустились. — Уходи. «Навсегда», «из моей жизни» и «никогда не возвращайся» произносить не пришлось. Ойкава понял. Наверное, Ушиджима так и не смог сдержать эмоции, слизавшие последние отблески любви в потухших глазах и превратившие лицо в безжизненную маску.А где-то в ином измерении загибался от истеричного хохота победивший демон. И, глядя ему в спину, плакал до крови сжавший в руке заострившееся перо ангел.