Он (не) омега
— Никуда я не пойду. — Потирая скулу и морщась от расползающейся по щеке боли, Ивайзуми придвинул стул к койке Ойкавы, уселся и всем видом продемонстрировал, что отсюда его и бригада пожарных не выведет. — Вы просто не представляете, что тут начнётся, если он меня рядом не обнаружит. — Ну-ну, — хмыкнул Тендо, искоса поглядывая на хмурого Ушиджиму. — Главное, меня сразу зовите, как очнётся. Нужно обговорить лечение и… — Вы знаете, как помочь?! — перебил Ивайзуми, загораясь надеждой. — Да я что угодно… Денег достану, найду лекарства, я… — Не нужно, — отрубил Ушиджима и кивнул Тендо. — Оформляй за мой счёт и прекращай темнить. Ойкаве помочь можно? Тендо прищурился и пожевал губами, задумчиво раскачиваясь с пятки на носок, потом хлопнул себя по лбу и выбежал из палаты. Ивайзуми переглянулся с Ушиджимой, но затевать борьбу взглядов не стал — не время и не место. Он положил руку на запястье Ойкавы и тихо выдохнул, собираясь с мыслями. — Зачем вам всё это? Кто для вас Ойкава? Ушиджима долго молчал, разглядывая парк за окном. И стало так тихо и неуютно, что Ивайзуми занервничал, подспудно ожидая чего-то очень нехорошего. И ответ действительно поразил. Ушиджима приблизился к койке с другой стороны, протянул руку и осторожно пригладил набок чёлку Ойкавы. — Он мой омега. Ивайзуми поперхнулся воздухом. Ничего себе заявочка! Вот только… Грусть царапнула сердце, опуская на уровень и без того хреновое настроение. — Он не омега. — Ивайзуми с вызовом посмотрел на Ушиджиму. — И это самое меньшее, с чем придётся столкнуться. Так что не разбрасывайтесь громкими словами и хорошенько подумайте, готовы ли вы к подобному. — Не готов, — спокойно ответил Ушиджима, не менее вызывающе вскидывая подбородок. — Но кто сказал, что я буду плясать под его или твою дудку? — На «ты», значит? — закипел Ивайзуми, стискивая зубы. — Впрочем, мне всё равно. — Остыл он также быстро, как и вспыхнул. — Пока ты помогаешь Ойкаве, я готов терпеть. А дальше, — Ивайзуми хмыкнул и недоверчиво, с толикой презрения посмотрел на Ушиджиму, — посмотрим, насколько тебя хватит. Тот ничего не ответил, продолжив осторожно поглаживать пальцами лицо Ойкавы, с непередаваемым выражением в глазах рассматривая заострившиеся скулы, припухший нос и потрескавшиеся губы. Ивайзуми отвернулся, не в силах наблюдать за чужими проявлениями эмоций, которые и нежностью-то назвать стыдно, ведь для этого существует другое слово. Но… Ойкава никогда не примет — ни Ушиджиму, ни его чувства. Не в силах решить, кого он жалеет больше, Ивайзуми перестал изводить себя глупыми вопросами и огляделся. В такие больницы Ойкава никогда не попадал — не по статусу. А тут: и кровать-полуторка, и стол, и мягкие кресла, телевизор, небольшая кухня, дверь, очевидно, ведущая в туалет-ванную — всё для длительной реабилитации и максимум приближено к домашней обстановке. И если б не больничная койка, капельница и мерно тикающие приборы, можно подумать, что это обычный санаторий. Ивайзуми усмехнулся. Ладно-ладно, на обычную обстановочка явно не тянет, но, судя по шмоткам Ушиджимы, этот непробиваемый альфа себе и не такое позволить может. Повезло же Ойкаве. Прям как Ивайзуми с Кенмой. От сменивших вектор размышлений в горле мгновенно пересохло, а пальцы едва ощутимо задрожали — он ведь так и не позвонил. А хотелось. Кенма оказался первым в его жизни омегой, к которому потянуло с такой силой, что сказать Ойкаве страшно. Потому что в мысли Ивайзуми проникла крамола измены — желание пожить хоть немного для себя. — Вот! — вихрем ворвался в палату довольный до широченной улыбочки Тендо. Он подошёл к кровати и с видом победителя водрузил на стоящую рядом тумбочку пластиковую бутылку, больше похожую на тару для шампуня. — Нашёл самую большую. Цени́те мои старания! Ивайзуми офигел не меньше Ушиджимы, не понимая врачебного посыла, а потом пригляделся к наклейкам. Смазка?! Это шутка такая? — Воу-воу-воу, — попятился от них Тендо, выставив вперёд руки. — Я вам как доктор говорю, что это лучшее средство. — Никакого раскаяния или смущения, лишь хитрый блеск в глазах. — Пора бы Ойкаве напомнить, ктó он по природе, и как дóлжно себя вести порядочному омеге. — И внезапно посерьёзнев, Тендо перешёл на деловой тон: — Я не психолог, о тараканах в его голове не берусь судить, но тело надо спасать. Разумеется, восстановительные процедуры мы назначим, подберём диету и препараты, но… Сейчас у Ойкавы бешеный скачок гормонов, а мочеполовая система на ладан дышит. — Тендо передёрнул плечами. — Нужно время. Мы постараемся как можно дольше поддерживать состояние течки, вот только больно ему будет. Очень больно. А лекарства не особо помогут раскрыться функции, ответственной за выделение смазки. — Тендо благоразумно добрался до выхода из палаты и лишь тогда закончил с объяснениями: — Ничего лучше, чем член альфы в его заднице, я придумать не могу. Хотя нет! Два члена… Дверь Тендо успел захлопнуть раньше, чем в неё врезался стул. — Бесит, — в никуда проворчал Ивайзуми, не собираясь извиняться за нелицеприятный срыв. — А ты даже не думай.***
«Тебя забыл спросить», — промелькнула мысль, пока Ушиджима убирал стул и выходил из палаты. Нужно найти Тендо и расспросить подробнее. Но звонок с работы заставил изменить планы, и пусть оставлять одного Ойкаву не хотелось, Ушиджима вынужден был признаться, что тот всё-таки не один. С другим, с самым близким, с тем, кто хорошо его знал и мог спокойно к нему прикасаться. Интересно, насколько глубоки их отношения? Неприятный осадок червём точил душу всю дорогу до фирмы. А там, едва успев перешагнуть порог приёмной лаборатории, его атаковали обеспокоенные Матсу-Маки. Чёрт. Матсукава и Ханамаки, а не это дурацкое прозвище, придуманное Ойкавой. И хватит суетиться. Водопадом обрушив на Ушиджиму раскаяние, Матсу-Маки (тифу, прилипло!) успокоились только после длительных заверений, что Ойкава жить будет. «Благодаря вам» Ушиджима проглотил, так и не озвучив, — незачем посвящать посторонних в чужие проблемы. Но наказать за непрофессиональные шуточки следует. Отправив Матсукаву на месяц поработать в отдел безопасности, убедившись, что в лаборатории дела идут своим чередом, Ушиджима с чувством выполненного долга подписал парочку документов и заторопился обратно в больницу. Ойкава занимал все его мысли.***
Птицы противно цвиркали за открытым окном, слишком яркий свет впивался под закрытые веки, а во рту творилась такая пакость, что даже сглатывать мерзко. Ойкава медленно разлепил губы, выдохнул хриплое «пить» и только тогда открыл глаза. Он в больнице — понял сразу по писку приборов и желанию почесать сгиб локтя, где раздражал иглой катетер. Странно только, что больничного запаха не ощущается. И почему ему до сих пор больно? Ойкава попытался встать — не получилось; завертел головой — комната какая-то и… никого. Последнее, что он помнил — поцелуй и Ушиджиму. Но сейчас Ойкава здесь (где бы то ни было это «здесь»), а Ивайзуми рядом нет. Как по щелчку пальцев Ойкаву накрыло паникой: заглушило уши, затемнило глаза, ввинтилось воем в мозг… — Всё-всё, ти-и-ихо, ти-и-ихо. — Сквозь набат панической атаки Ойкава с трудом понял, что это Ивайзуми: знакомый запах, знакомые руки, родной голос. — Наказание ты моё! Уж и поссать без тебя не сходить. Нарочитая грубость мазнула по настроению весёлостью, Ойкава затрясся в дробном смехе. Всё хорошо. Он отстранился и взглянул на помятого Ивайзуми — наверняка спал тут же, не отходя далеко от койки. Как и всегда. — Пить хочешь? — Ойкава кивнул. — Нельзя, Тендо запретил. Но два глотка вот этой бурды, — Ивайзуми поднёс к губам что-то горькое и тёплое, — можно. Пей, вопросы потом. Гадость, но почему-то стало легче, да и вопросы не пришлось задавать — Ивайзуми обстоятельно обрисовал ситуацию, даже мнением по поводу загадочного Тендо и отсутствующего Ушиджимы поделился. И кстати, где Ушиджима? Брови Ивайзуми взметнулись вверх (он это вслух спросил, что ли?). Но отвечать Ивайзуми не торопился, зачем-то склоняясь к его лицу и пристально всматриваясь. Потом кивнул, выдохнул и как бы между прочим поинтересовался: — Он тебе нравится? — Он альфа, — привычно увильнул от неудобного ответа Ойкава, — и знает про тебя. И про меня. — Не парься. — Короткая улыбка на миг осветила уставшее лицо. — Этот тип заявил, что ты… его омега. Внутри всё вскипело, в висках зачастил пульс. — Я не… — Омега. Ойкава злобно уставился на Ушиджиму. Чего припёрся? Поиздеваться или нотации почитать? Да пошёл ты. Не твоё дело, не твоя жизнь, ты вообще никто и… Лишь тёплые руки, обхватившие лицо, остановили поток ярости. Ушиджима ничего не сказал — посмотрел грустно, поцеловал мягко, уткнулся лбом в лоб и… резко дёрнулся и сморщился — в плечо ощутимо больно (судя по шипению сквозь зубы) ударила прилетевшая откуда-то красивая коробочка. Ойкава недоумённо поморгал и повернул голову на звук искрящего истерикой голоса: — Ты меня вот на этого променял?! Лучась гневом и обидой, в дверях застыл красивый брюнет с заплаканными глазами. Стильные шмотки, классная причёска и — Ойкава сосредоточился — немного рваная по краям коричневая аура омеги. Вау. Семейные разборки, похоже. Чудненько! Ойкаву вновь затянуло в позитив, и он глупо захихикал, прикрыв рот ладонью. — Три года отношений ты решил закончить подачкой и одним словом? — Незнакомый омега разошёлся не на шутку. — Прости — и это всё, что ты мне смог сказать?! — Звонкая оплеуха стала неожиданностью для всех, кроме, похоже, Ушиджимы. — Хватит, Гошики, — перехватил он взбешённого омегу за руки. — Прекрати скандалить в больнице. Я же всё объяснил. — Ты-ы-ы?! — орал и не подумавший сбавлять обороты Гошики, вырываясь из захвата. — Ты и «объяснил» — вещи несовместимые! — Как и с тобой, — равнодушно заметил Ойкава, в очередном перепаде настроения зацикливаясь на вернувшейся боли. — У вас ауры друг от друга отталкиваются. Как только умудрились три года терпеть? Ого, — чуть заинтересованно, но по-прежнему вяло. — Вы, наверное, Тендо-сан? — Дождавшись кивка от нескладного беты с прозрачно-бежевой аурой, Ойкава небрежно взмахнул рукой и заключил: — Забирайте. Вам подходит. — И, отворачиваясь к окну, рядом с которым сидел и охреневал Ивайзуми, напоследок подмигнул Гошики. — Чёлка отпад, красотулька. Вроде он только проснулся, но почему-то чувствовал себя дико вымотанным и глубоко несчастными. Протянув руку и вцепившись в Ивайзуми, Ойкава закрыл глаза и не заметил, как провалился в измученный болью сон.Срыв, ломка и хороший совет
Следующую неделю Ойкава только спал, в редкие периоды сознания позволяя себя кормить и провожать до туалета или процедурной. Ушиджима в палату не входил, следил за ним в кабинете Тендо через камеры, всё ещё не решаясь затевать новый скандал. А он, насколько Ушиджима успел понять характер Ойкавы, всенепременно будет, как только тот поймёт, что возврата к прошлой жизни не предвидится. Но Ушиджима уступать не собирался. Кивнув самому себе, он посмотрел на Тендо. Тот лыбился и жмурился, как обожравшийся сметаны кот, скальпелем разделяя какой-то белый порошок на крохотные дозы и ссыпая в овальные капсулы. Ушиджима дёрнул уголками губ, радуясь за стеснительного когда не надо друга. Нет, ну кто бы мог подумать, что Тендо давно нравится Гошики? Сказал бы сразу. Для Ушиджимы красивый, нежный, по-детски непосредственный и не требующий взамен слишком многого омега был просто удобен, ничего больше. — Что ты делаешь? — не выдержал он наконец. — Витаминчки. Будем твоего Ойкаву кормить, хочу поставить эксперимент. — Взгляд исподлобья Ушиджима перехватил и недовольно нахмурился. Тендо скривился: — Да ла-а-адно, это безвредно! Но для психики полезно. Ты ведь заметил, как он своего Ива-чана трясёт насчёт таблеток? И это только начало. Дальше начнётся ломка. — Ломка? — удивился Ушиджима. — Видишь вон те, красненькие? — Тендо мотнул головой в сторону горсточки таблеток. — Сильнейшие антидепрессанты на наркотической основе, вызывающие стойкое привыкание. И эту гадость твой Ойкава горстями жрал. — Тендо вздохнул и неожиданно тихо, но быстро заговорил: — Слушай, Вакатоши, может, всё-таки передумаешь? Ну зачем тебе этот полоумный не омега? Псих, наркоман, ещё и ауры какие-то видит… — Замолчи, — встал с места Ушиджима, уперев руки в стол. — Иначе поссоримся. — Нет уж дослушай, — повторил его манёвр Тендо и подался вперёд. — Думаешь, я за свою практику не навидался подобного? Надеешься, что он вылечится? Запомни, такие никогда не излечиваются. Посиди ещё пару дней, понаблюдай: он ради этих таблеток будет готов задницу всему персоналу подставить, лишь бы закинуться дозой. И про свои заёбы с не омегой забудет, и про дружбу с Ивайзуми, и связь с реальностью потеряет! — Тендо запыхался, но запал не растерял, подводя Ушиджиму к главной мысли: — И вот когда дойдёт до этого, вспомни про смазку — мой тебе совет, раз уж не желаешь отказываться от Ойкавы. Тендо отдышался, открыл верхний ящик стола, достал пару блистеров с таблетками, похожими на те самые, и швырнул через стол Ушиджиме. — Успокоительное. Ломку не снимет, но введёт в состояние ступора и на некоторое время обманет. А дальше… — Тендо махнул рукой, с жалостью посмотрел на Ушиджиму и вернулся к прерванному занятию. — Я тебя не понимаю, но поддержу. — Тендо. — Ушиджима забрал таблетки и отключил монитор: собирался пойти к Ойкаве, хватит уже бегать от давно принятого решения. — Спасибо.***
Единственное, с чем просчитался Тендо, так это со сроками. Сорвался Ойкава аккурат к приходу Ушиджимы. — Я знаю! Я тебе не нужен! Я никому не нужен! — Немедленно прекрати истерить без повода. Ушиджима замер перед дверью. Звукоизоляция здесь отличная, но Ойкава орал так, что стены тряслись. — Мне больно, как ты не понимаешь! Пожалуйста, Ива-чан, ну пожалуйста! — Нет. Ты же сам решил, что пройдёшь курс лечения и… В отличие от Ойкавы, Ивайзуми не орал, а просто очень громко говорил, но чувствовалось, что сдерживается из последних сил. — Я был не в себе! Я болен, а мне никто не хочет помочь! — Завязывай, Ойкава, бесишь. Иначе… — Что иначе? Уйдёшь? Бросишь меня, бросишь?! — Ойкава, твою мать… Но даже Ушиджима понял — это конец. — Ну и вали к своему Кенме! Что? Думаешь, я не видел? — Ну и свалю! С той стороны пиликнул пропуск, разблокировав электронный замóк. Ушиджима посторонился, выпуская злющего как демон Ивайзуми. — Нет. Нет, Ива-чан, не бросай! Ойкаве, разумеется, ключ не выдали, ему оставалось лишь беспомощно пинать дверь с той стороны. Ушиджима выждал пару минут, душой страдая вместе с горьким плачем Ойкавы, но собрался с духом и поднёс к считывающему устройству пропуск. Обняв себя за плечи, Ойкава раскачивался у окна, всхлипывая и вслух виня жизнь, бывшего друга, омег… кого угодно, только не себя. Ушиджима притронулся к спине Ойкавы, тот, явно перепугавшись, отскочил и развернулся, сорвано вдыхая-выдыхая. Ушиджима наконец-то понял, о чём предупреждал Тендо: лихорадочный румянец, ярко-красные губы и ненормальный взгляд голодного психопата — вид Ойкавы поистине пугал обречённостью. И если бы не забившийся чуть ли не в поры аромат мяты, возможно, Ушиджима и на этот раз отступил, но… Это неправильно. Вот такой вот Ойкава — самое неправильное, что с ним могло случиться. — Поговорим? — предложил Ушиджима, пытаясь отвлечь Ойкаву от самокопания и накрученных страданий. — Этим? — презрительным взглядом ошпарил тот выпирающую бугром ширинку. Ушиджима переступил с ноги на ногу, мотнул головой и попытался справиться с возбуждением. Попытался — хорошее слово. Даже такой Ойкава сводил с ума, кружа голову мятой и бесстыдными образами в халате на голое тело. На нём и сейчас ничего, кроме больничной «распашонки», не было, а это добавляло градус, ничуть не помогая справляться с инстинктами. И с желанием. Ойкаву хотелось до исступления. Сдерживающая от последнего рывка порядочность ломала Ушиджиму изнутри не хуже, чем отсутствие дозы — Ойкаву. Выдержка крошилась осколками с каждым вздохом и шуршала кровью по венам так же противно, как сжатые в кулак блистеры в кармане. Это бесчестно, невыносимо и отвратительно. Ушиджима отвернулся от Ойкавы и направился к дверям. Сзади прижалось горячее тело. Цепкие пальцы перехватили Ушиджиму под локоть и вытянули руку из кармана. Вместе с зажатыми в кулак блистерами. Но забрать их он не позволил, быстро пряча таблетки обратно в карман и отстраняясь от Ойкавы. Вот только Тендо опять оказался прав. — Ты мне, я тебе. Устраивает? — Голос окрасился игривыми нотками. — Ты хочешь меня, а я хочу себя прежнего. — Ойкава обнял Ушиджиму за шею и прижался к паху, откровенно потираясь и провоцируя. — Тебе ведь всё равно, в каком состоянии меня трахать, м-м? А мне нужны лишь эти ма-а-аленькие таблеточки. Ойкава обволакивал взглядом, телом, отдающей безумием улыбочкой… Кому нужно продать душу, чтоб найти в себе силы оттолкнуть? Ушиджима столбом стоял, не замечая, что руки уже обнимают, стискивают, гладят. — Ой-ёй, как всё запущено, — замурчал Ойкава, ласково касаясь губами чувствительного местечка за ухом. — Принципиальный какой попался. Я тут девственностью, видишь ли, разбрасываюсь, а он не ценит… Ауч. Эй! Но Ушиджима больше не слушал. Доведённый до точки невозврата, сейчас он видел перед собой только кровать и обнажённого Ойкаву. Под горящим насмешкой взглядом Ушиджима разделся за считанные секунды, наконец-то добиваясь желаемого — переворачивая на живот и подминая под себя протестующе «мычавшего» что-то по поводу «альфячьего беспредела» Ойкаву. Замереть на мгновение. Этот момент надо пережить, осознать и прекратить трястись от едва сдерживаемого желания клыками продавить кожу на шее, оставляя метку. Ушиджима впитывал запах, жадно целовал плечи и спину, искренне наслаждаясь несвойственной омегам твёрдостью и фактурностью мышц. Невыносимое блаженство — мучить себя осторожностью, неспешностью и желанием вставить член так глубоко, насколько Ойкава позволит. Оставленная Тендо смазка обнаружилась в верхнем ящике тумбочки. Отлично, и как никогда актуально: между ягодиц Ойкавы ощущались лишь тепло и вязкая липкость — недостаточно для проникновения. Но терпения на ласки и растяжку не хватало, в горле уже рычание зарождалось, на полную включая инстинкты. Протолкнув второй палец в припухший и невероятно мягкий сфинктер, Ушиджима со стоном уткнулся в затылок подрагивающего от частых выдохов Ойкавы. Ещё немного. Потерпи. Кого он уговаривал, неясно, но остатки самообладания цеплялись только за это. Глубже протолкнув пальцы, надавив, подвигав и проверив растяжку, Ушиджима решил, что хватит. Ойкава уже тихо стонал в подушку, прогибался в спине и выпячивал задницу. Добавить смазки, растереть по промежности членом — как-же… охрененно! Продавить сфинктер головкой, чуть задвинуть внутрь и… нет-нет, никаких «кончить»! Пусть и хотелось прямо здесь и сейчас, но так опозориться Ушиджима не мог — нутром чуял, что всю оставшуюся жизнь Ойкава припоминать и издеваться будет. И безумно радостно стало от мысли про «всю жизнь»! Да. Только так. Его тело (бёдра наконец-то вплотную соприкоснулись с ягодицами), его омега (запах дурил настолько, что, казалось, слизывался с кожи), его Ойкава (клыки на пробу царапнули шею, не встречая сопротивления). Перехватив Ойкаву под живот, другой рукой Ушиджима приподнял его голову за подбородок и расслабился, придавив весом: слиться в одно целое, смешаться запахами и стонами, задвигаться — вместе, слаженно, ме-е-едленно. И недолго. Осторожничать Ушиджима больше не мог. Повернув голову Ойкавы и завладев сухими губами, на коротких выдохах он их нетерпеливо покусывал, резко и глубоко проникая в анус, с каждым толчком усиливая нажим и увеличивая темп. Толчок, стон, поцелуй — невероятные ощущения близости, удушающее напряжение от сжимающих член мышц. Ушиджима двигался быстро, отчаянно, вплотную прижимая к себе средоточие наслаждения — Ойкаву. Забыв обо всём на свете, он просто… любил. Хороший совет, Тендо. Правильный.***
Чёрт. Это оказалось хуже, чем он представлял. Отвратительно. Хорошо хоть обезболивающими успел накачаться да не забывал вовремя отталкивать руку Ушиджимы от собственного члена — не хватало ещё объясняться, почему не стои́т. А симулировать страсть — не проблема, ему не привыкать играть на, ха-ха, публику. Главное, дождаться, когда Ушиджима, наконец, перестанет вздрагивать от оргазма и вынет член. Непривычные ощущения раздражали, но почему-то чужеродными не казались, да и на самом донышке сердца теплилось чувство удовлетворения. Но долго сосредотачиваться на чём-то одном Ойкава не мог, его опять начинало шкилять в эмоциональном диапазоне, негативно сказываясь и на физическом состоянии. Скорей бы! Ушиджима как услышал: отстранившись и заваливший набок, он притянул к себе Ойкаву и жарко задышал в плечо у шеи, иногда целуя волосы и поглаживая по бедру. Ну да, ну да, ему только нежностей не хватало. Ещё бы в любви признаваться начал! Ойкава понял, что больше не вытерпит — сорвётся и всё испортит. Значит, надо схитрить. Лениво протянув что-то бессмысленное, он осторожно выбрался из объятий и демонстративно прошлёпал в ванную, напоследок погрозив пальцем в предупреждении не сметь тащиться следом. Десяти минут должно хватить. Ему — привестись в порядок, Ушиджиме — задремать в истоме. Надо потерпеть. Ойкава скривился от заколовшей пах боли — опять. Ещё и в заднице огнём чужая сперма горит, ну до чего же мерзко! Так. Пора. Бесшумно выскользнув из ванной, гипнотизируя взглядом прикрывшего глаза Ушиджиму, он осторожно подобрался к его штанам и ловко обшарил карманы, находя и доставая таблетки. Нетерпение наказуемо! Нет чтоб отойти на кухню, набрать воды, запить и успеть припрятать, Ойкавы на месте зашуршал блистером выламывая на ладонь сразу две таблетки и спешно проглатывая, пока подорвавшийся Ушиджима не успел отобрать. Да и плевать. Он уже поступился собственными принципами, потерял друга, подвязался на принудительное лечение… Обвиняюще-недовольный взгляд уж как-нибудь переживёт.***
Ойкава так и сидел на полу, пока Ушиджима приглушённо матерился, одевался и вызывал персонал для уборки. Прикрыв влажное после душа тело полотенцем, он попытался довести Ойкаву хотя бы до койки, но тот уже на окружающих не реагировал, отчаянно отбиваясь от попыток взять его на руки. Дождавшись, когда они останутся одни, Ушиджима уговорами и угрозами всё-таки умудрился затащить Ойкаву на кровать, помогая устроиться. Коря себя за несдержанность и невнимательность, Ушиджима мысленно срывался в злость и обиду, но высказываться не торопился — помнил и наставления Тендо, и свою решимость не сдаваться. Присев на кровать рядом с Ойкавой, он обнял его и прижал к груди. — Мне не всё равно, Ойкава, — убитым шёпотом. И неожиданно яростно: — Не всё равно, понял?! Взгляд, пустой и неподвижный, на миг блеснул тоской и печалью.Конец и начало
Периоды просветления начались через месяц. В Ойкаве как будто тумблер переключали, радуя привычным образом и поведением редких посетителей. Ушиджима и так неотрывно находился в палате, за бесконечность последних недель пережив столько припадков, что даже в медицине разбираться начал. Как и в Ойкаве, чьи приступы выворачивали того наизнанку, открывая Ушиджиме всё дно или демонстрируя то удивительное, чем Ойкава и цеплял. Иногда Ушиджиме казалось, что он скоро сам сойдёт с ума. Удерживало то, что он, как утверждал Тендо, уже сошёл. Провокации и подначки Ойкавы выводили из равновесия, но Ушиджима не смел больше даже пальцем прикасаться к желанному телу, прекрасно помня до сих пор горчившее унижение. Хотелось, чтобы всё у них с Ойкавой наконец-то случилось правильно — с обоюдным желанием и удовольствием. И первым шагом должно стать принятие Ойкавой своей сущности. Ушиджима не просто напоминал ему об этом, а настойчиво подчёркивал, умудряясь не умалять достоинства Ойкавы и преподносить омега-данность как нечто обычное и нормальное. Единственное, что выбивалось из рамок «ненасилия», — обновление метки, но тут Ушиджима оказался непреклонен даже перед логикой Тендо, утверждавшего, что таким образом он всякий раз сводит на нет все усилия. Главным для Ушиджимы оставалось то, что Ойкава не сопротивлялся. Да, удручало, что того вновь ломало от ненависти к самому себе, но радовало, что со временем периоды самобичевания становились короче. Правда счастливым Ойкава не выглядел и скрипел зубами при одном упоминании об омежьей сущности. Нормально поговорить с ним тоже не получалось. Ойкава охотно прогуливался с Ушиджимой в парке, выслушивая истории о поставивших на уши службу безопасности Матсу-Маки или о Хинате, безропотно жующим всё, что пихал ему в рот Кагеяма. Но стоило только озвучить вопросы о прошлом или будущем, мгновенно замыкался, впадая в привычный транс отрешённости. Ушиджима пытался разговорить Ойкаву упоминанием об аурах — ему и в самом деле было интересно, — но тот отмахивался, шутил несмешную шутку и заводил речь о погоде. Ойкава даже с Тендо общие точки соприкосновения нашёл, но решительно не желал воспринимать Ушиджиму иначе, чем хорошего собеседника, не давая их отношениям ни малейшего шанса. Табу оставалась и тема разговоров об Ивайзуми, но по данному поводу Ушиджима не заморачивался. Тот ещё в первый же вечер после ссоры заявился в больницу, поскандалил насчёт отказа в посещении, но в итоге согласился ежедневно созваниваться с Ушиджимой, узнавать новости и делиться опытом общения с Ойкавой в депрессии. Мириться с другом Ивайзуми запретил Тендо, загадочно повращав глазами и настояв на том, что «последний аргумент» в запасе им пригодится. Судя по выразительной мине лица, Ивайзуми не особо хотелось знать, почему он не просто «аргумент», а ещё и «последний», поэтому он просто кивнул и пригрозил всеми карами небесными, если с головы Ойкавы хоть волос упадёт. Ушиджима украдкой хмыкнул и оглянулся на Ойкаву, в последнее время ставшего каким-то тихим и умиротворённым. Он мог подолгу смотреть в окно, бесконечно слушать новости, не мигая играть в гляделки с Ушиджимой или часами продумывать ход, зависая над гобаном, где они с Тендо пятый день как партию разыгрывали. Ушиджима втайне восхищался Ойкавой, ведь прекрасно видел, как тот сражается сам с собой, сдерживается, постоянно что-то прокручивает в голове и делает вид, что это не он по ночам ревёт в подушку и зовёт Ива-чана. Но пока нельзя, рано. И Ушиджима догадывался, почему. У Ойкавы изменился запах — по-прежнему освежающе-мятный, но дразнящийся ноткой горького миндаля. И означать это могло лишь одно. Приперев Тендо к стенке, ему наконец-то удалось добиться чёткого ответа — да, четыре недели, но угроза выкидыша невероятно высока. Тендо неожиданно загорелся, расцвёл улыбкой и затараторил о том, насколько это чудо невероятно! Ушиджима и сам обалдевал, но Тендо радовался не в том ключе: его поражал организм Ойкавы, готовый вот-вот умереть, но мгновенно воспрянувший, стоило новой жизни зародиться внутри. — Ты не понимаешь. Это потрясающе! — Тендо чуть ли не загибало от искрящего энтузиазма. — Я его тоннами лекарств пичкаю, процедуры назначаю — хоть бы хны, а ты тут р-р-раз со своим членом — и всё в ажуре! — Те-е-ендо! — предупреждающе громыхнул басом смутившийся Ушиджима. — Почти моментальные процессы обновления, — тот будто бы и не слышал. — Но всё такое хрупкое, что обнадёживать жалко. Да и с эрекцией у него по-прежнему плохо. Поправимо, конечно, прогресс, кхе-хе, на лицо, но сейчас меня больше ребёнок волнует. — И реакция Ойкавы, — прошептал нахмурившийся Ушиджима. — И это тоже, — тяжко вдохнул Тендо. — Контролируй сам. Первичных признаков залёта у твоего психа пока не проявляется… — Тендо! — …но это пока. Держи телефон наготове и при первых же воплях звони «последнему аргументу»… — Тендо!! — …а я за коньячком сгоняю. Надо это дело отметить… — Тендо!!! — …ну и запастись на случай празднования второго дня рождения. Если переживём.***
Ни слова, ни звука, ни-че-го. Остекленевший взгляд в зеркало и безостановочно поглаживающие живот руки. Тендо попятился к двери. Ушиджима смело шагнул вперёд, протягивая руку, но так и не решаясь притронуться. Ойкава медленно поворачивался, с разных ракурсов рассматривая едва выпирающий живот, задумчиво прикусывал губы или вытягивал их «трубочкой», сам себе кивал, хмыкал, а потом перехватил взгляд Ушиджимы в зеркале и заявил: — Выньте из меня это. Казалось, в Ойкаве опять кнопку нажали, вернув всё к началу. Ушиджима видел разгорающееся бешенство в глазах, отвращение в изгибе губ и начинающую колотить тело дрожь ненависти. Видел и не собирался отступать. — Тендо, выйди. А ты… — Ушиджима загородил собой зеркало и сжал плечи Ойкавы, безжалостно проминая пальцами кожу и продавливая мышцы. — Ещё хоть раз услышу подобное, — он глубоко вздохнул, понимая, что, скорее всего, сейчас своими же руками выроет могилу для их отношений, — у больничной койки появятся ремни, у палаты охрана, а у тебя чуткое и ласковое сопровождение с набором шприцов и смирительной рубашкой. Уяснил? Ойкава как-то странно на него посмотрел, молча кивнул и пошёл одеваться. Ушиджиму затрясло в отходняке. Он был готов ко всему, но молчание страшило намного больше. Чёрт с ним. Пусть ненавидит, путь отталкивает, но оставлять одного Ойкаву нельзя. Ушиджима отошёл к двери и достал телефон.***
Ивайзуми «заступил на смену» ночью, когда Ойкава спал. Тихие объяснения от Ушиджимы, и они договорились поменяться утром — Ивайзуми на работу, а Ушиджима как раз успеет выспаться. Бледная луна неясно светила, но достаточно, чтоб Ивайзуми наконец-то мог рассмотреть Ойкаву — лицо умиротворённое, руки расслаблены, дыхание ровное. Он стал намного лучше выглядеть. И пусть до чесотки в кулаках хотелось врезать Ушиджиме по морде, Ивайзуми отдавал себе отчёт в том, что этот не менее странный, чем сам Ойкава, альфа — надёжное будущее для непутёвого друга. — Что мне делать, Ива-чан? Немного неожиданно, но не удивительно — это же Ойкава. Рука дрогнула, но Ивайзуми всё равно положил её на живот Ойкавы и осторожно, с непонятным внутренним трепетом, погладил. — Жить. Ойкава резко приподнялся и придавил руку Ивайзуми своей. — Я не хочу вот этого! Я не ом… — Внезапно он замолчал, отдышался и расслабился, откидываясь на подушки. — Хорошо. Попробую. Ты простишь меня? — Глупый омега, — ворчливо буркнул Ивайзуми, не заметив нехорошего огонька в глазах Ойкавы. — Конечно, прощу, Дуракава. Тот улыбнулся, покрутился на кровати, устраиваясь поудобнее, и засунул руки под подушку, зарываясь лицом в серёдку. — Как там твой Кенма? — А твой Ушиджима? — Уел. — Спи.Я попробую
Беременность протекала тяжело. И если бы не Ушиджима с его мрачным взглядом и приказным альфа-давлением, наверное, Ойкава опять бы сорвался. По крайней мере, ему так казалось, хотя, на самом деле, он просто стал чуточку капризным. Ладно-ладно — отвратительно капризным. Но манипулировать Ушиджимой это не мешало. Ойкава настолько привык к его присутствию, что уже не замечал, как первым делом после пробуждения взглядом выискивал массивную фигуру или спрашивал о нём Ивайзуми. Вынужденная командировка, которую Ушиджима никак не мог отменить, два дня заставляла чувствовать себя не в своей тарелке. Ещё и ребёнок пятками затолкался, не получив ежедневного допинга в виде отцовских сюсюканий и аурных проникновений. Это вообще выбивало Ойкаву из колеи. Его личная бирюза давно окрасилась по краям в пурпур, в районе живота и бёдер перетекая в нежно-голубой. Но то, как голубой вспыхивал, когда к животу прикасался Ушиджима — фееричное зрелище: робкие лучики нерождённой жизни клещами впивались в отцовский пурпур и тянули, тянули на себя изо всех сил. Ойкаву ребёнок не трогал, а вот из Ушиджимы выпивал всё, до чего мог дотянуться. И это единственное, что смиряло Ойкаву. С ребёнком его объединяла только тяга к Ушиджиме, никакой любви или нежности к непонятному «комку в голубом» он не испытывал. Побыстрей бы отделаться и… Что последует за этим «и», Ойкава не знал. Он ещё мог представить совместную жизнь с Ушиджимой — с трудом, но мог! — а вот разделить её с вечным напоминанием о собственной сущности… Нет. От одной мысли бросало в жар и сушило горло. Ну когда же, когда?!***
Долгожданное «когда» проворонили все. От резанувшей внутренности боли Ойкава вырубился в ванной, ударившись головой об раковину и животом об пол. Как потом рассказывал поражённый Ушиджима, шума падения он не слышал, зато по ушам набатом ударил отчаянный плач младенца, заставив не то что дверь, косяк с куском стены вынести, рухнув на колени перед корчившимся в судорогах телом. Но операция прошла вполне успешно, правда, Тендо долго не показывал ребёнка и не пускал к Ойкаве, но настойчивость двух «полоумных папаш» в конце концов победила. Обступив Ойкаву с двух сторон, Ивайзуми с Ушиджимой убедились, что с тем всё в порядке, и дружно посмотрели на Тендо. — Достали. Да привезут сейчас, привезут! И как по заказу, в палату вкатили прозрачный контейнер с крохотным свёртком. «Папаши» столпились над колпаком и попытались разглядеть хоть что-то, кроме сморщенного личика. — Ага, размечтались, — не преминул съехидничать Тендо. — Пока не закончу с обследованием, на большее не рассчитывайте. Увозите, — кивок санитарам. — Так. Вы с Ойкавой, а я к ребёнку. Если что, пришлите факс. Ивайзуми удивлённо посмотрел на Ушиджиму. — Шутит. Когда Тендо зацикливается на проблеме, его чувство юмора «ломается». — Кто бы говорил, — хмыкнул Ивайзуми и подошёл к Ойкаве. Он осторожно стащил простынь и приподнял рубашку. — Придётся искать пластического хирурга. Сделаешь? — Ушиджима кивнул. Ивайзуми задумался, но всё-таки решился поделиться: — Ему… не надо напоминаний, понимаешь? Смотри. Ушиджима перевёл взгляд с живота на внутреннюю часть предплечий Ойкавы, куда указывал Ивайзуми. Приглядевшись, Ушиджима с трудом, но всё-таки разглядел тончайшие паутинки шрамов и на миг ужаснулся, осознав их размер и количество. — Это… Сложный период… Очень сложный… Ойкава поклялся никогда не повторять… — Тяжко вспоминать, но Ивайзуми требовалось ещё одно обещание. — Если ты… Если поймёшь, что не справляешься… Позвони мне… — Вот этим ты его и погубил. — Ивайзуми возмущённо вскинулся, но Ушиджима приморозил взглядом к месту. — Для тебя Ойкава — друг, но ты с ним цацкался как мамка. — Миндальничать Ушиджима не собирался, резал по живому. — А для меня он полноценная пара. И я не буду убегать от проблем или делать вид, что их не существует. — Глубокий вздох и каждое слово — кирпичом надёжности в новую стену будущих отношений: — Я уважаю Ойкаву и принимаю его мнение, но больше не позволю скатиться до вранья, отрицания и таблеток. Хватит. — Я тебя понял. — Ивайзуми подобрался и на всякий случай сжал кулаки. — Ты мне ещё угрожать начни и запрети видеться! — Незачем, — внезапно бесстрастное выражение лица сменилось искренней весёлостью. — Тебе скоро не до Ойкавы будет. — И напоследок, уже покидая палату: — Удачи с конфетками. Ивайзуми вздрогнул, выхватил из кармана телефон и посмотрел на время. Уф. Рано ещё. Он сглотнул, зажмурился и затряс головой: если забудет позвонить Кенме, как пить дать нарвётся на очередное наказание. Чёрт. Знал бы раньше, что за «конфетка» ему в омеги достанется! И вообще, откуда Ушиджима про Кенму знает?***
Сквозь приоткрытое окно удушливо пахло дождём и цветами. Хорошо хоть солнце не пеклó. Зато допекал Ойкава. — Пожалуйста, Ушиджима! — завёл он поднадоевшую за последние недели пластинку. — Я не могу здесь больше находиться. Давай уедем. — Ты же знаешь, малышу требуется специальный уход… — в тысячный раз повторил Ушиджима. — Да мне плевать! — взвился Ойкава, пиная безвинное кресло. — Не смей так говорить, — угроза в голосе ощутимо всколыхнуло пространство. — Вот так вот и не сметь? — начхал на осторожность Ойкава. — Я не хочу его видеть, мне он не нужен! Хоть няньку нанимай и воспитывай на другом краю света. Но не заставляй меня, м-м… В последнее время Ушиджима нашёл неплохой способ затыкать Ойкаву поцелуем и неприличным для общественных мест тисканьем. Но сейчас они в палате вдвоём, а неприличное мог только Тендо по камерам подсмотреть, но Ушиджиме не жалко — пусть поучится, а то Гошики из его кабинета каким-то подозрительно красным выбегает. Неужели у них всё так плохо? Тогда почему Тендо облизывается и ухмыляется? Ауч. Отвлёкся. Ойкава терпеть не мог, когда его игнорируют, и теперь Ушиджиме придётся весь день щеголять перед подчинёнными с прокушенной губой. — Ладно. Уговорил. — И столько радости забурлило в карих глазах, что сердце в очередной раз позорно сдалось и ощутимо забилось в груди. — С условием, что мы сходим посмотреть на малыша. Ойкава мгновенно завял. — Я смотрел. Тендо вчера притащил. — Губы Ойкавы сжались в тонкую линию, а вместо радости в глазах блеснуло отвращение. — Чего вылупился? Думал, меня это тронет, заставит всплакнуть и руками потянуться? Дорам пересмотрел или я не доходчиво объяснил? — И кто? — пропустил мимо ушей гневную тираду Ушиджима. — Что — кто? — огрызнулся Ойкава, на самом деле прекрасно всё поняв. — Омега. По цвету и тебе, и мне подходит. Ойкава вывернулся из объятий и отошёл к окну, складывая руки на груди. Ушиджима улыбнулся. С тех пор, как в его жизни появился Ойкава, он слишком часто стал улыбаться. Грустить, злиться, переживать и обижаться… но улыбаться — чаще. Ойкава просто не понимает, какой он удивительный. И всего лишь два шага, чтоб узнать ещё кусочек важного. Развернув Ойкаву к себе, Ушиджима согнутым пальцем приподнял его лицо за подбородок и проникновенно спросил: — А мы с тобой? Мы — подходим? Ойкава отвёл взгляд, но Ушиджима вновь поцеловал, привлекая внимание. — Я жду. …Устав наматывать круги по небольшому, но просторному и уютному особняку, Ойкава наконец вспомнил о предусмотрительно заказанном ужине и вернулся к Ушиджиме. Пообещав, что прислугу Ойкава выберет сам и уже завтра, а про мебель и говорить не стоит — хоть сегодня завози, Ушиджима, допив чай, устало завалился на расстеленный в пустой комнате футон. Попытавшись его растормошить и расспросить о втором футоне, Ойкава быстро понял всю тщетность попыток и пристроился рядом. В этом плане он Ушиджиме доверял: после того, «залётного», раза руки к телу Ушиджима тянул в допустимых пределах, ни на чём не настаивая и не упрекая. Ойкаву устраивало. Правда, не совсем. Неосознанно выводя пальцем круги на спине Ушиджимы, он задумался над собственными чувствами: разные, противоположные, но тёплые. А какая аура у Ушиджимы красивая! И смотрит он порой так, что жарко становится и хочется большего. …Между сном и явью, практически провалившись в глубины подсознания, Ушиджима ощутил, как со спины к нему прижался Ойкава, уткнулся носом в шею и прошептал: — Подходим.Наказание
На Ойкаву не действовали ни уговоры, ни угрозы, ни давление на совесть. Он решительно не желал говорить о малыше. Тендо ещё вчера заявил, что у него вообще-то не детский сад, а здоровый карапуз своими воплями уже всех пациентов перебаламутил. Но Ойкава упёрся и ни в какую на контакт не шёл. Кривился, передёргивался, сжимал кулаки и отказывался что-либо пояснять; дело чуть ли не до скандалов доходило. Ушиджима уже не просто устал, он постепенно впадал в отчаяние. И без того хрупкое равновесие в их отношениях трещало по швам из-за недопонимания. С лечением Ойкава почти закончил, раз в неделю появляясь перед Тендо, отчитываясь и «сдаваясь» на анализы. Да, о блокаторах-гормональных и антидепрессантах благополучно забыто, но душевный надлом в Ойкаве ощущался до сих пор. Ушиджима часто замечал, как тот ни с того, ни с сего замирал на месте и с непониманием начинал оглядываться, кусать губы и закрывать руками лицо. О чём он думал, что его тревожило? Ушиджима спрашивал, но вызвать Ойкаву на откровенность удавалось редко. Зато он подробно рассказал про ауры, и теперь хоть это Ушиджиму не удивляло, а то, бывало, Ойкава вдруг уставится на него с восхищением и начинает пальцем воздух тыкать. Жутко-забавно смотрелось со стороны, но уже вполне привычно. Домашними хлопотами Ойкава тоже охотно занимался, неожиданно увлёкшись готовкой. Он даже обстановке комнат стал меньше уделять внимания, часами пропадая на кухне вместе с Куними — ленивым бетой, но гениальным поваром. А потом бросался в сад, где на пару с Киндаичи ворковал над бонсай и клумбами. Ойкава создавал вокруг себя собственное царство, участвуя в каждой мелочи и не желая упускать хоть что-то. И впервые в жизни Ушиджима полноценно осознал значение слóва «дом». Вот если бы ещё и Ойкава точно также слово «семья» осознал. Ушиджима вздохнул, припарковался на стоянке больницы и пошёл к Тендо. Малыша он сегодня заберёт, устроив Ойкаве шокотерапию. Идиотское слово, но Тендо уверял, что на тараканов в голове Ойкавы можно воздействовать только ещё большей хренью. Ушиджима не был согласен, но ничего другого придумать не смог. Ведь даже запрещённые методы в виде серьёзного Ивайзуми (с засосами на шее и счастьем в глазах) на Ойкаву не действовали. Что ж, осталось только обзвонить прислугу из особняка и на сегодня объявить всем отгул.***
Что происходит с его жизнью? Почему всё кажется новым, странным, непривычным? Почему он просто не вернётся обратно? Ойкава лениво дожёвывал онигири, зациклившись на последней мысли. Впрочем, неудивительно, что он задумался, ведь, по большому счёту, возвращаться-то некуда. Да и потом, там не будет главного — Ушиджимы. С ним спокойно, надёжно и скрывать ничего не нужно. И то, что в подобной обстановке можно нормально жить, оказалось для Ойкавы не меньшим открытием, чем признание собственной эмоциональной привязанности. К Ушиджиме, к его безоговорочной вере в Ойкаву, искренней заботе и желании всё сделать правильно. Ойкаву веселила его прямота, умиляло упрямство и восхищала непоколебимость в принятых решениях. И пусть поначалу он считал, что воспринимает Ушиджиму в качестве замены Ивайзуми, со временем Ойкава понял, как ошибался. К Ушиджиме тянуло не только эмоционально, но и физически. Хотелось прикасаться, окутываться аурой и долго-долго целоваться, наслаждаясь полыхающей страстью в тёмной зелени глаз. И они уже почти дошли до конца, когда… Ушиджима опять всё испортил! Зачем напоминать об этом? Ойкаве не нужен никакой ребёнок! Мало того, что он его до одури боялся, так ещё и ненавидел за напоминание о сущности и их с Ушиджимой позорном первом разе. Не хочет Ойкава растить и нянчить ошибку прошлого. Он вот только примерного папашу из себя ещё не строил. И хватит уже верещать! Э-э? Ойкава подорвался с места и рванул из комнаты на звук детского плача.***
— Не смей заносить сюда это! — страшно вытаращился на Ушиджиму Ойкава, вытолкав за порог и заорав сорванным истерикой голосом: — Убери-убери-убери!!! — Хорошо, — спокойно сказал Ушиджима захлопнувшейся перед носом двери, поставил переноску на порог, развернулся и ушёл. Самые тяжёлые шаги — врагу не пожелаешь. Плач раздирал сердце и звенел в ушах, даже когда Ушиджима включил музыку и ударил по газам. Инстинкты вопили и давили — вернись; а где-то на задворках пораженческих мыслей нудил голос Тендо — не вздумай возвращаться. Самые страшные полтора часа — никогда больше! От гаража Ушиджима к дому бежал, но сбавил шаг, как только понял, что переноски у порога нет. Но обиженный рёв не прекращался. Господи, что же там происходит?! Только бы всё нормально, только бы не… Он ожидал чего угодно, но вид ревущего Ойкавы с не менее громко ревущим малышом на руках ударом под дых выбил из колеи. И кольнул смехом. Беззвучно загибаясь от рвущегося наружу хохота, Ушиджима счастливо смотрел, как захлёбываются слезами два самых дорогих для него человека: один от беспомощности и капающей с рук вонючей жижи, второй — от обиды и возмущения, что с него до сих пор капает! — Ойкава, ради бога, смени ты ему пелёнки, — посоветовал очевидное успокоившийся Ушиджима. — Я-а-а не знаю-у-у ка-а-ак, — горько всхлипнул Ойкава, вытягивая руки и морщась. — Я тоже. — Ушиджима подошёл ближе и успокаивающе сжал его плечо. — Давай вместе. Заплаканное лицо Ойкавы прояснилось. На миг Ушиджиме показалось, что сейчас он втиснет малыша ему в руки и сбежит, но Ойкава лишь крепче прижал крохотное тельце к груди и с надеждой посмотрел на дверь. — Идите в ванную, — улыбнулся им Ушиджима. — Я заберу из машины вещи и вернусь. Там и подгузники должны быть и… всё остальное. Он замер, ожидая возражений Ойкавы, но тот кивнул, громко шмыгнул носом, плечами отёр мокрые щёки и заторопился вглубь дома. Ушиджима тихо выдохнул и поспешил к заваленной детскими вещами машине. Господи, спасибо тебе! Ну и Тендо, разумеется. …Чистый, накормленный и спящий — малыш радовал розовым цветом упитанных щёчек и… долгожданной тишиной. На что были похожи ванная и кухня, Ушиджима старался не думать. Сейчас его мысли занимал Ойкава, стоящий над кроваткой с нечитаемым выражением лица. — Буду считать его своим наказанием, — устало и самую малость печально. — Ребёнок не наказание, — твёрдо возразил Ушиджима. — Это твой сын, Ойкава. Твой и мой. Он обнял Ойкаву со спины, сцепил руки на животе и зарылся лицом в мягкие волосы. — У него ведь есть имя? — как-то тихо, но с любопытством в голосе спросил Ойкава. — Да, — выдохнул Ушиджима. — Хаджиме. Забыв, как дышать, Ойкава развернулся в объятиях и удивлённо на него посмотрел. — Мне хотелось, чтобы ты не грустил, когда Ивайзуми не будет рядом. И потом, — глаза Ушиджимы засияли теплом и участием, — назвать сына в честь того, кто так много для тебя сделал, не самый плохой вариант, как думаешь? Ойкава больше не думал. Он всё решил. Оставалось последнее. Впервые он сам поцеловал Ушиджиму. Властно, с напором, с навязыванием правил — так, как обычно целуются альфы. «Ты примешь меня таким?» Принимал и… не сдавался. Позволял, соглашался, но откровенно нагло боролся. «Значит, мы равны?» — спрашивали губы Ойкавы. «Ни за что!» — отвечал Ушиджима взглядом и руками, сжимавшими ягодицы. — «Ты мой омега». — Хорошо, — прошептал неизвестно когда прижатый к стене Ойкава, провёл ладонями по спине Ушиджимы и обнял его за шею. Полюбовавшись неверящим и загорающимся надеждой взглядом, Ойкава неожиданно улыбнулся и демонстративно потёрся о пах Ушиджимы стояком. — Мне хорошо. Как же приятно вновь насладиться забытым чувством возбуждения, не огрызающимся болью. Сла-а-адко. Да, вот так! Ойкава готов был слиться с рукой Ушиджимы, лишь бы тот сильней нажал, стиснул, помял. Но обжиматься по всем углам мешало настойчивое подталкивание к спальне. Ещё и раздеваться по пути приходилось… О-о! Кайфово-то как. На члене Ойкавы наконец-то сомкнулись сильные пальцы. И нет, это не он тут всхлипывает, подставляя под поцелуи горло… Целуй ещё! И рукой двигать не забывай. Что? Зачем остановился? Ооох-х. Ойкава покачнулся, но упасть не позволили жёстко проминавшие ягодицы руки и горячий рот на члене. Боже, и как он столько времени жил без минета! Губы скользили по стволу мягко и влажно, язык натирал головку так активно и тщательно, что в глазах темнело. Что творит это сумасшедший? Ойкава же сейчас кончит! Настойчивые пальцы оттянули вниз мошонку, член медленно, скользя по языку и нёбу, уткнулся в горло. Ушиджима сглотнул. Оргазм ошпарил практически до отключки. В спазмах выгибало так, что Ойкава, опираясь на плечи Ушиджимы, с трудом стоять мог. Но тот держал крепко и не отвлекался, сглатывая сперму и губами выжимая из раскрывшегося устья всё до последней капли. Чёртов собственник! Присваивает себе Ойкаву, утверждается в лидерской позиции и наверняка не собирается останавливаться на достигнутом. Ну и ладно, он разрешает. Всё-всё-всё. Потому что Ойкаве мало. Потому что он тоже хочет вести и дарить наслаждение. Губы обожгло выдохом, Ойкава открыл глаза и мгновенно понял, что хотеть он и дальше может, но не сегодня — в глазах Ушиджимы полыхал ад порочного вожделения и приказа не рыпаться. Ойкава сосредоточился, утонул в пурпурной бирюзе, всхлипнул, закусив губу, и напрягся. Они наконец-то добрались до кровати. Борьба тел превратилась в провокацию. Ойкава искушал и заманивал, дразнил укусами и частенько оказывался сверху, умудряясь за короткое время то сосок лизнуть, то охренительно выпуклый пресс поцеловать, а иногда ему и до члена Ушиджимы добираться удавалось. Их прелюдия не знала нежности: быстро, резко, короткими встречами губ, рук, взглядов. Распаляющая страсть игра довела Ушиджиму до рычания и клыков на метке — обновить! Больно же, гад. Ойкава треснул его по макушке, приводя в чувство. Ненадолго, но удалось. Поцелуй — глубокий, мокрый, с искусанными губами. Чуткие пальцы — длинные, с выпирающими костяшками, осторожно проминающие и раскрывающие сфинктер. Смазка ощутимо увлажнила промежность, Ойкава вздрогнул и застыл. — Тише, тише, всё нормально. — Ушиджима шумно и часто дышал, слова получались глухими и сорванными. Он в одно движение перевернулся, подвинул Ойкаву и уселся на подушки, оперевшись на спинку кровати. — Так лучше? Иди ко мне. Ушиджима всегда его завораживал, но такой — голый, потный, напряжённый и с торчащим членом, — вообще лишал разума. Ойкава, дрожа всем телом, забрался на Ушиджиму, широко развёл по бокам ноги и уселся ему на бёдра. Ушиджима тут же сжал их члены и задвигал руками, неотрывно глядя Ойкаве в глаза. Облизнувшись и прикусив кончик языка, Ойкава накрыл ладонью липкие от проступившей смазки головки и погладил. Приятно. Будоражит и заводит. Но и нервирует — игры надоели. Словно подслушав его мысли, Ушиджима убрал руки, положил их на колени Ойкавы и медленно повёл вверх, оглаживая бёдра, талию, бока… снова вниз, вверх… вниз и по спине… до ямочек на пояснице, до впадинки с копчиком… Оттянув одну ягодицу, Ушиджима коснулся пальцами сфинктера и тут же надавил. Глубже, быстрее и погладить во-о-от здесь. Ойкава запрокинул голову, застонал и замер, наслаждаясь ощущениями, не замечая, как стал подрагивать бёдрами и надрачивать член. Ушиджима не прекращал давить и гладить, пожирая взглядом и невыносимо смущая, а Ойкава дурел от кайфа и не хотел останавливаться. Но внезапно внутри стало пусто. Ушиджима потянул его на себя. В задницу упёрся твёрдый член, но Ойкава не стал больше ломаться, сам завёл руку за спину и сжал у основания ствол, подводя головку к сфинктеру. Первый нажим — головка протолкнулась легко. Небольшое усилие — и член заскользил внутрь, распирая, растягивая… и возвращая боль. Но Ушиджима не позволил отвлечься: привычно втянул в поцелуй и, удерживая Ойкаву за шею, другой рукой накрыл живот, ладонью закружив по шраму. — Н-не н-на… — попытался сказать Ойкава, но получилось лишь невнятное мычание. И всё же ему удалось отстраниться и зло посмотреть на Ушиджиму. Нет, ну ведь прекрасно знает, как ненавидит Ойкава малейшее упоминание о собственном несовершенстве. — Мне всё равно. Для меня ты сам-м-м… — Пришла очередь Ойкавы затыкать Ушиджиму поцелуем. Ну не хотел он выслушивать признаний! Только не здесь и не сейчас. — Есл… есл… Ойкава, твою мать! — Ого. Ругающийся Ушиджима. Чего это он? — Если ты не будешь двигаться, я передумаю насчёт позы. Двигаться? Ойкава шевельнул бёдрами и сорвано задышал, подаваясь вперёд. Это дико непривычно! Член внутри ощущался как нечто инородное, чужое, лишнее, ох-х… Но если задуматься — Ойкава на пробу приподнялся-опустился, — не так уж и плохо. Ещё раз, ещё. И давит на нужные точки, если чуть прогнуться. Ойкава увеличил темп, отворачиваясь от поцелуя. Не мешай. Нужно понять, почувствовать, осознать себя, наконец, омегой. О-ооо! Ещё и ещё. Стоны сдержать невозможно. Ойкава и не сдерживался — всхлипывал, стонал и скакал-раскачивался на члене с такой скоростью, что кровать о стену билась. Член выскользнул из ануса и шлёпнул по промежности. И тут уже не вытерпел Ушиджима. В момент вогнав член обратно, он подхватил Ойкаву за задницу и перестал сдерживаться, сливаясь с ним в одно движение. Поддаваться оказалось не хуже, чем управлять. И можно вжиматься друг в друга, тереться членом о твёрдый живот, целовать горячие губы, нависая сверху, и упиваться капитуляцией противника. Сла-а-адко. Ох, как сладко… Ушиджима взглядом признавался в любви, умолял не останавливаться и обещал весь мир к ногам — только прими, прими своего альфу. Ойкава дрожал, изгибался и смаргивал слёзы. Слишком много чувств. Слишком много удовольствия. Страшно раствориться в Ушиджиме. Страшно остаться без него. Но даже крича и кончая, сердцем и телом принимая чужой оргазм, Ойкава… …так и не смог принять себя.***
Только сменная одежда (всё уместилось в небольшую спортивную сумку) и банковская карта (снять наличку на первое время, а остальное перевести другу). Ивайзуми он отправил смс-ку, прекрасно зная, что среди ночи тот не проснётся и прочитает лишь утром. Телефон на столе прижал записку с малодушным «Прости и не ищи». В детскую Ойкава не стал заходить: всё, что он мог предложить сыну, — едва пробившиеся ростки понимания, что это крохотное существо является частичкой самого Ойкавы. Он не создан для семейной жизни и не заслуживает любви. Он не представляет себя ни в качестве мужа, ни в качестве родителя. Он одиночка. Чокнутый омега, привыкший считать себя альфой.Эпилог
Дверной звонок бесил неимоверно. До чего же противный визг! Ойкава прекратил нарезать салат и поспешил открыть дверь: на пороге мялся домовладелец и требовал квартплату. Ещё чего. Денег нет. — Ну как же так? — В фальшивом сочувствии утопиться можно. — А клиенты? — Какие клиенты, — прикинулся простачком Ойкава, — что вы! — Лукавите, Ойкава-сан, — погрозил пальцем противный старикашка. — В кафе вон ожидают, вас требуют. Чёрт. Просил же не палиться перед домом и обговаривать встречи по телефону. Какой идиот их сюда притащил? Узнает, прибьёт. Ойкава размашисто шагал по направлению к единственному на всю улицу кафе. Настроение — отстой, и не дай бог попадётся влюблённая парочка, р-р-ры! Смотреть на чужое счастье невыносимо тошно. — Деньги, — первое, что сказал Ойкава, протянув руку к клиентам. Сложив иены и сунув их в карман, Ойкава в пару слов отработал гонорар: — Не подхóдите. Разбежитесь через пару месяцев. Свободны. Те и возразить не посмели. Ещё бы! Авторитет у Ойкавы ого-го какой. Жаль только на неизвестно откуда вынырнувшего домовладельца не действует. Скрепя сердце, пришлось расстаться с большей частью денег. Ну да ничего, дома ждёт салат. А там, глядишь, и новые клиенты подтянутся. Со всей дури шмякнув дверью, Ойкава выругался, вернулся на кухню и замер. На столе лежали конверты: простые, не запечатанные, без имён и адресов. Две штуки. Откуда? Сердце птицей заколотилось в груди, а интуиция взвыла — не трогай! Любопытство его точно когда-нибудь погубит. Или, наоборот, вернёт всё на круги своя. «…Ты не представляешь, как нам нужен! Это агентство присылает только придурков, не способных понять, кто нашим „ботаникам“ требуется. Тсукишима нас скоро со свету сживёт! Помоги, вашличество! Спрашиваешь, куда Ямагучи с Хинатой делись? Так эту новость даже в главном офисе обсуждают — в декрет свалили, предатели! Вот уговорю Маттсуна свалить туда же и…» «…У меня сын через месяц родится, планирую назвать Тупокавой. Не доводи до греха, ребёнку потом с этим именем всю жизнь мучиться! Чёрт. Богом клянусь, найду и урою!..» Из второго конверта выпало обручальное кольцо и фотография улыбающегося малыша. Сколько ему уже? Года два? Вылитый Ойкава! Даже не верится… «Возвращайся домой, папочка. Мы тебя ждём».