Напомню всем тем, кто не знает и не понимает. Это — ФАНФИК! В нём есть, было и всегда будет AU и ООС, которыми автор манипулирует к своему и вашему удовольствию! Прошу, любители канона, буде такие найдутся на странице этого произведения, угомоните свои таланты, я не собираюсь следовать канонам! Я пишу то, что мне нравится, пишу так, как, мне кажется, будет интереснее, и пусть герои и мир не мои — я могу переплести канву событий так, как хочу. Если вы чем-то возмущены… Да простят меня Боги… НАХУЙ — ТАМ, КАЛИТКА НАСТЕЖЬ! Вас никто не держит. Приятного прочтения! =*
Дорога вилась вдаль, теряясь в тенях от густых лесных крон, намертво переплетенных в вышине. Пели птицы, очаровывающие своей безмятежностью и беспечностью; они перепархивали с ветки на ветку, сновали среди цветов и ягодных кустов, весело щебеча о своей, птичьей, жизни. Где-то вдалеке над деревней поднимался дым, и чуткий нос мог бы уловить запахи чая с мелиссой и мёдом, жаркого, которого заботливая старейшина готовит из сухой солонины, в ожидании, когда вернутся добытчики с богатым уловом… На поляне посреди леса, неподалёку от проклятой пещеры, сражалась женщина. В её руках, вращаясь и мерцая, были клинки. Они будто жили своей жизнью, как будто были двумя обрубками крыльев, которыми женщина, похожая на боевого ангела, махала в бесполезных попытках взлететь. Чёрные одеяния, покрытые бурыми потёками крови и светящиеся белоснежно-синим от переполняющей их духовной силы, были чуждыми в этом девственном, спокойном лесу… Трое демонов, окруживших женщину, нападали то поочередно, то все вместе. Они — хотя, какие они к Ками, Они — Мононоке! — кружили вокруг женщины, словно волки вокруг добычи, пытаясь вцепиться в загривок добычи… Добычи, которая и сама была хищником. Она ускользала от их атак, принимала на жёсткие блоки скрещенных лезвий тяжёлые когти и хвосты. Пыль взметалась от их движений, и пылинки танцевали свой собственный вальс с каплями крови и костяной крошкой. Искры, пылинки и кровь, — они кружились вокруг них, то приближаясь, то отдаляясь, а в воздухе пахло кровью и азартом. Только этим можно было, наверное, объяснить этот странный, длинный бой. Увернуться от когтей, перекатом уйти от хвоста и отбить напитанным святой силой клинком демонический огонь. Тихо выдохнуть сквозь зубы от кровоточащей раны на боку, и прикрыть глаза — солнце отражается от изумрудной чешуи и играет бликами, рябит в глазах и пускает солнечных зайчиков. Не смотреть, не пялиться, — но чувствовать. Слышать, предугадывать движения соперников, уклоняясь на одних лишь запахах и звуках, по дуновениям ветра определять, в какой момент стоит присесть, а в какой — буквально лечь на воздух, распластаться между демоническим пламенем и острыми когтями, чтобы в следующее мгновение взорваться градом атакующих выпадов… Выпад клинка — как вспышка молнии. Разве что без грохота: демон уклоняется, но за первым следуют ещё и ещё — туда, где мгновением раньше было его сердце, скрытое нежной чешуёй, а затем и туда, где сейчас… Клинки бессильно скрипят о когти, и в следующее мгновение демоны подставляются под удары друг друга. Они рычит, но уклоняется, ему нипочём эти обманки! Он старый и мудрый, он охотился на людей и других демонов всю свою жизнь, и знает, чего от них ждать. Даже от монахов и мико. Но эта — упрямая; плащ изодран в клочья, несколько глубоких ран пробороздили тело и кровь капает на пыльную землю. Волосы спутались и слиплись от пота, руки женщины наливаются тяжестью, но она не сдается. Двое его братьев устали от битвы: их атаки предсказуемы, а сами они постепенно слабеют от святой ауры этой мико. Тем не менее, каким бы опасным противником она не была, — он всё равно сожрёт её!!! Поют вдалеке птицы, не чующие опасности, восхваляют новый день. Журчит ручей, чья живительная влага и голубая лента прорезает почти весь лес, выходя из-под земли небольшим ключом в страшной пещере — и стремясь соединиться с озером… Этот ручей знает все тайны леса: и о любви, и о ненависти, и о смерти и жизни он мог бы рассказать, умей кто слушать воду. Сияет полуденное солнце над островами, и горит пламенем зеленый взгляд какой-то странной мико, защищающей вход в пещеру. Выпад — и демон падает, тая от святой силы. Двое оставшихся издают тяжёлый, полный ярости первородного гнева то ли вой, то ли рык. Птицы, испуганные тьмой и жаждой крови, что таятся в этом звуке, вспархивают с насиженных мест, оставляют даже гнёзда. Разбегается в стороны мелкое зверьё, и даже волки бегут от этого звука, не в силах противостоять инстинкту. С гор срывается мелкая каменная крошка, и несётся вперёд. Женщина в изодранном чёрном плаще, истекая кровью, громко и вызывающе смеётся, подныривая под удар когтистой демонической лапы. Она вертится волчком, отбивая удары, парируя их, изворачивается и прыгает. Демонический огонь опаляет плащ, едва-едва светящийся духовной силой. Мико тяжело вздыхает, и кашляет кровью. Плохой знак — но там, за спиной, лежит другая, уже мёртвая мико, которую — в случае чего — уже не воскресить. Темноволосая мико покрепче перехватывает клинок. Она не сдастся, ведь она — командир седьмого специального отряда! И пусть от отряда осталась только она, но ей не объяснили, что значит «сдаться», или «отступить», она не знает этих слов, в её лексиконе их нет… Пламя демона обжигает кожу, но святая сила защищает от его губительного воздействия. Мико прорывается сквозь плотное, почти осязаемое пламя и вонзает клинок в глаз демона. А затем — и вовсе, протыкает насквозь его тело, от затылка до кадыка. Человекоподобная тварь с грохотом падает, и остаётся последний противник — самый опасный. Сил мало, но она просто обязана справиться! Скрежещет застывающая кровь на зубах, перемешанная с пылью и костяной крошкой с когтей демонов. Всё так же блестят на солнце, слепя, изумрудные чешуйки чёртова Они, — ну вот откуда, зачем демону — порождению зла, ужасу и кровавой жажде, воплощенной в физической оболочке, — такая красота?.. Сочится из ран кровь, капая на пыльную землю, вздыбленную ударами и опаленную пламенем, шипит на всё ещё раскаленных участках, дразнит чувствительные ноздри демона, заставляя терять голову от близкого, такого манящего запаха добычи!.. Продержаться, только продержаться до того момента, как Кикио откроет глаза, — в неё влито достаточно духовных сил, чтобы она уже окрепла, и вот-вот… Только немного продержаться! Клинки скрещиваются, принимая на себя удар когтистой лапы. Приходится подпрыгнуть, чтобы пропустить под собой удар хвоста, и вскочить на руку не по габаритам ловкого соперника. Сковырнуть несколько чешуек, чтобы они упали на землю, вырванные с мясом — вызвать тупую, оглушающую боль, раззадорить, лишить контроля над картиной боя… Пусть она и легендарная, можно сказать, экзорцистка… Но даже ей не справится с тремя демонами за раз. Руки болят, духовной силы хватает лишь на поддержание клинков в материальной форме. Кикио должна скоро очнуться… Звуки боя далеко разносятся по лесу. Разбежалось в испуге зверьё, путаясь в ногах Лорда; , разлетелись птицы, умолкая, исчез приятный чувствительным ушам щебет, оставив лишь далёкий лязг, рык и свист ветра. Трава прибилась к земле от его порывов, что доносятся от некогда проклятой пещеры. Там сейчас чувствуется знакомая энергия и мертвенный запах мико, созданной из глины и возвращенной к жизни, — и он удивлён, что эта женщина всё ещё жива. Любопытство выглядывает из-под маски высокомерности и хладнокровия. Но есть и ещё один запах — кровь той самой женщины, что так сильно ранила Нараку там, на проклятой горе, где он не смог достать ублюдка, посягнувшего на ЕГО собственность… Ему интересно, любопытство раздирает стенки самоконтроля, но проявляется лишь в немного расширенных зрачках и проявляющихся собачьих ушах. Недостойно Лорда, но кто ему указ?.. И, прихватив с собой надоедливого слугу и девчонку, он идёт туда, откуда слышны звуки боя и доносится запах крови, где ветер перемешан с лязгом стали и витает густой шлейф духовных сил. Очередной порыв ветра пригибает к земле кустарник. Клинок — уже только лишь один — сталкивается с когтистой лапой и разрубает её, заставляя демона выть от боли и отступить на несколько шагов назад, как будто соперница всё же смогла потеснить врага. Неслышимый в вое раненного они, крике стервятников и шорохе леса, в пещере раздаётся стон. Созданное из глины тело мико открывает глаза, и женщина встаёт, подбирая лук. По всей видимости, она вовремя… В камень гор, ощутимо отдавая вибрацией, ударяет что-то очень сильное. Видимо, Они спутнице Кикио попался очень уж сильный… Каменная крошка и пыль не страшны той, что сделана из глины и праха. Кикио неспешно натягивает тетиву лука и достаёт стрелу из колчана. Что же, — она отблагодарит эту странную женщину всего лишь этим, на большее она может не рассчитывать. Долг любой мико — помогать другим… Стрела срывается с тетивы, освещая тёмные своды пещеры. Из мрачного зова некогда проклятого места вырывается вместе со стрелой поток очищающей духовной энергии, и демон, словивший стрелу в глаз, воет, распадаясь в пепел. Черноволосая мико падает на одно колено, и клинок, сотворённый святой силой, тает в её руке. — Ты вовремя, Кикио. — Я знаю, — кивает жрица. — Я пойду, — она разворачивается в другую сторону, не смотря на раненную женщину. Это не её забота, они обе даже не люди… — Верного пути, мёртвая мико. — Верного пути, ненастоящий человек, — отвечает той же монетой Кикио, и растворяется среди вековых гигантов леса.***
Элана падает на землю, и откидывается назад, переворачиваясь на спину. Плащ изодран, раны только и того, что не кровоточат больше. Она сильно выложилась, сначала зачищая эту пещеру, потом — укрепляя глину тела Кикио своей духовной энергией и верным Словом, а затем — забирая тьму из её души. Это были выматывающие шесть дней, за которые командир седьмого отряда — от которого только раненая баба да название и остались — успела пожалеть о том, что согласилась на эту вылазку. Было конечно почётно остановить войну с Нараку, но… стоило ли это всех жертв? Ведь и без них справились… «И превратили мир в руины», — мелькнула мысль. Что же, да. Не стоит задумываться о цене, когда на кону — мир. Весь мир… Женщина тяжело поднялась, машинально подобрав из пыли что-то, подвернувшееся под руку, и, едва переставляя ноги, практически доползла до камня, частично прикрывавшего вход в пещеру. Оперевшись спиной о него, Элана закрыла глаза, подставляя голову и лицо — солнечному свету и тёплому ветру, а тело заставляя нагреваться от тёплого камня, прогоняя усталость и боль в ранах. И даже демоническая аура, сильная и мощная, мелькнувшая рядом и остановившаяся где-то на границе ослабшего восприятия — уже не напрягала. Она уже встречала эту ауру, только уставший мозг не мог вспомнить, где именно. А, раз они уже встречались — значит, было только два варианта. Или три?.. Либо кто-то из них сбежал, либо они разошлись миром, либо… им помешали. Решив не задумываться об этом, женщина только горько усмехнулась, отчётливо хмыкнув, и позволила себе провалиться в транс. Он заменял ей сон — у обычных людей… Женщина даже не заметила, как демон подошёл к ней. Втянул ноздрями воздух, запоминая запах, всмотрелся в лицо то ли спящей, то ли бессознательной мико, и… исчез, не оставив после себя ни следа. Женщина спала на поляне в очищенном лесу, в котором на многие ли вокруг не осталось ни единого враждебного демона. Демон, один из сильнейших, что бродили в Подлунной, неторопливо шёл по запаху того, кто посмел его оскорбить. Запах был едва уловимым… но он был. За ним плелись слуга и смертная спутница верхом на питомце… Где-то далеко полукровка любовался спящей жрицей, отпуская боль и горечь своего сердца по капле, словно сцеживая яд с клыков гадюки. Спала и жрица, беспокойно шепча во сне имя полудемона. Спала и кошка, помнящая древние времена и битвы не на жизнь, а на смерть. Ещё дальше, там, где мир, казалось бы, заканчивался, израненный полукровка собирал своё тело по кускам и клялся уничтожить этот мир и этих людей… Всё шло так, как надо. Всё шло своим чередом.***
Кагомэ со вздохом перевернулась на спину, зябко поводя плечами. Ночи, чем севернее они заходили, тем становились холоднее. Конечно, у них были плед и одежды, но всё равно, это не спасало от зябкости и прохлады предутренних часов. Инуяша чутко спал, опираясь на Тессайгу, и Кагомэ грустно улыбнулась. Почему-то пёс-полукровка вызывал в ней смешанные чувства, и Кагомэ готова была себе самой признаться, какие же именно чувства; но она понимала — стоит признаться себе, как с этим ничего уже не поделать. Достав из-за пазухи блокнотик с записанными стихами и нотами, девушка задумчиво посмотрела на Инуяшу, девушка неловко коснулась ручкой страницы… Иероглифы полились, словно тоненький ручеёк. Она привыкла шифровать свои записи, и иероглифы были лишь транскрипцией другого, далёкого языка из её времени. Пусть реинкарнация жрицы и слыла неумехой, но были у неё увлечения, которые она предпочитала прятать… И не выставлять на всеобщее обозрение. В конце концов, она тоже могла стесняться себя! Перед рассветом девушка подкинула дров в костёр и, решившись, встала, стараясь не разбудить Инуяшу, — Кирара не спала и так; а Шиппо можно было будить только запахом еды. Потянувшись и спрятав блокнотик с ручкой на привычное им место под сердцем, Кагомэ оглянулась на дорогу. Они пришли с запада, от горы Хокурей, и теперь двигались по едва уловимым следам — запаху — Нараку. Без Инуяши не стоило продолжать путь, да и не смогла бы она; а вот наконец-то найти хотя бы деревню и просто помыться… Она была бы так рада этому факту! Простой горячей воде, мылу, и… Кагомэ недовольно дёрнула себя за спутанные волосы, которые почему-то продолжала носить распущенным. И на кого она пыталась произвести впечатление? На Инуяшу, для которого существовали только его соперники по драке и Кикио? Кагомэ вздохнула: она была дурой. — Чего вздыхаешь? — раздался тихий голос Инуяши, и девушка чуть не завизжала. Удалось сдержаться только чудом. — Ты… ты меня напугал, — не дождавшись даже привычного «пхе», Кагомэ снова потянулась, не понимая даже, по какой тонкой грани ходит. — Я в деревню хочу, помыться наконец-то… Волосы заплести, а может и вообще обрезать… В общем, нужно многое сделать. Ты чуешь где-то рядом людей? — …Да, — ответил Инуяша после паузы. — Тогда я приготовлю завтрак, и поспешим туда, где есть горячая ванна! — Кагомэ улыбнулась, и, не обращая внимания на полукровку, бросилась к своему рюкзаку. Инуяша же стоял, мерно вдыхая через чуткий нос — и выдыхая сквозь сцепленные зубы. Клыки царапали губы. Девчонка, видимо, не понимала, что делает, — да и откуда бы ей знать об обычаях Они? Если сталкивались они, в основном, с мононоке или со сраными головорезами? Инуяша кривил душой; он сам в чём-то себя накручивал, но роль бездарного и импульсивного полукровки была… Удобной. От него никто ничего не ждал и все радовались его успехам, как своим собственным — в любом случае, умных полудемонов, тем более из Облачных Псов, — никто бы под боком не потерпел. Инуяша тяжко вздохнул, чувствуя себя воспитателем в детской комнате — всё же стопятидесятилетний ёкай, даже внезапно и правда будь он таким идиотом, каким хотел казаться, всегда будет в чём-то умнее и опытнее любого человека. Почти любого… Чуткие собачьи уши дёрнулись, улавливая — в очередной раз — тихое, на грани слышимости, пение. Слова разбирались с трудом, и тем интереснее было найти источник этого звука. В прочем, стоило подойти к костру, как песня всегда обрывалась, и Инуяша уже грешным делом было думал, что поёт Кагомэ или Санго, но от одной только мысли об этом хотелось фыркать. Санго не обладала таким голосом, а Кагомэ всё одно представлялась только в двух ипостасях: крикливой и «сидеть!», и какая из них бесила полудемона больше всего, он и сам затруднялся ответить.***
Завтрак прошёл в сонной тишине, — Кагомэ заварила рамен и чай, добавив в него какие-то травы из тех, что вечно таскала с собой. Дорога до деревни тоже прошла в молчании, а в самой деревне почему-то царило небывалое оживление, как будто приехал бродячий цирк или убили очередного демона. — Простите, уважаемый, — обратилась Кагомэ к первому попавшемуся прохожему. Им оказался старичок с длинными седыми усами и бровями, совершенно лысый, одетый в потёртое хакама, а поверх него — домашнее хаори, и совершенно босой. — О, путники! Добро пожаловать в Хи-но-Куни, — улыбнулся дедок, сияя дырками вместо зубов. — Простите, но почему тут так… оживленно? — А, вы об этом! Это Хакимэ снова ссорится с братом! — и, словно в подтверждение его слов, толпа расступилась, пропуская бегущего вперёд мальчишку лет десяти-одиннадцати, с большим ножом в руке, и гонящуюся за ним женщину — а, может, и просто девушку, — с ножнами и стеком в руках. Кагомэ не успела среагировать — да и никто не успел. Дедок, пытаясь отступить на шаг, споткнулся и нелепо грохнулся на землю. Мальчишка с ножом перецепился через вытянутую ногу деда, и, с совершенно детским испуганным писком, полетел в Кагомэ, пока девушка наклонялась, чтобы помочь старику встать. Никто так и не понял, как так получилось, что желтый песок главной деревенской дороги окрасился кровью, а тихо всхлипнувшая Кагомэ осела в пыль, зажимая руками рану, из которой торчал нож. Перепуганные карие глаза поднялись, почему-то, на Инуяшу, у которого медленно расширялись зрачки и нервно, как-то хаотично дёргались кончики ушей. — Больно… — пискнула Кагомэ, теряя сознание. Инуяша с тихим рыком начал поворачиваться к женщине, протягивая руку к мальчишке, у которого был нож, но тяжёлая рука Санго, сжавшая плечо до боли, помогла. протрезветь, скажем так. Мелкий пацан плакал, навзрыд и захлёбываясь слезами, икая и не в силах выговорить ни слова. Только бессвязные «прос-с-с-с… я… а… не хот-теееееел!» — и неясный лепет, сопровождаемый острым запахом страха, горчинкой вины и раскаяния. Мальчик не специально… — Простите, молодые господа! — поклонилась женщина. — Меня зовут Хакимэ, я местная травница, а это мой брат — Буши… В качестве извинений за этот пренеприятнейший инцидент, не могли бы вы воспользоваться моим гостеприимством до выздоровления молодой госпожи? Женщина глядела как в воду. Инуяша, подхвативший бессознательную Кагомэ на руки, стараясь не делать резких движений, чтобы не потревожить рану, в которой всё ещё торчал нож. Инуяшу передернуло. Запах крови забивался в ноздри, создавалось такое ощущение, что этот запах въедается в кожу, залазит прямо в нервы — и никогда не исчезнет. Кагомэ не подавала признаков сознания, и полудемон только отрывисто кивнул женщине, — травнице, как её там? — следуя за ней. Санго и Мироку, всё ещё находящиеся в растерянности, так и остались стоять посреди площади, и только после оклика Шиппо, поспешили следом за Хакимэ. В доме Инуяша аккуратно опустился на пол вместе со своей драгоценной ношей, и, как травница и Санго не пытались его уговорить, отказывался отпускать девушку. Впрочем, обработать рану на бедре можно было и так — задрать повыше юбку, и все дела. Тем не менее, даже когда Хакимэ кашлянула, акцентируя внимание на то, что юноше уже пора свалить куда подальше, он не отреагировал. Инуяша сидел, прикрыв золотые глаза, и слегка поникшие собачьи уши не шевелились. Да и сам полудемон был больше похож на статую сейчас, чем на живого человека. Кагомэ в сознание не приходила, но это было и к лучшему — вытащить нож было только половиной дела. Рану обработали, зашили, перевязали, — но девушка так и не приходила в себя. Так продолжалось несколько дней, и Кагомэ пришла в себя только на четвёртый день злоупотребления гостеприимством Хакимэ-сан.***
Всё тело болело, а голова кружилась. Кагомэ попробовала открыть глаза — но у неё ничего не получилось. Попытка пошевелить хотя бы пальцем тоже не увенчалась успехом — всё тело занемело, слабость и усталость накатывали волнами, а в голове словно бы туман царил. Только тупая, ноющая боль в бедре не позволяла окончательно отключится от реальности. Разлепить губы и что-то сказать молодая жрица тоже была не в силах. И тут Кагомэ стало страшно. В голове промелькнули воспоминания о коварстве Нараку, о его яде, о том, как пыталась подчинить её при помощи камня душ та жрица, Цубаки, о том, как ей было одиноко и страшно, о ревности и тьме, затапливавшей душу при виде Кикио… — И.ну…я.ша… — это был даже не шёпот. Паника и страх, затопившие Кагомэ, помогли разлепить губы. Это был даже не шепот, выдох, тихий, на грани любого слуха, больше похожий на шелест ветра в кроне деревьев или звук падения пылинки. Тем не менее, Инуяша услышал…